В буржуазных странах прошлого, когда буржуазия еще не сыграла своей роли и могла с уверенностью смотреть в будущее — то есть когда она еще была действительно прогрессивной в смысле развития производительных сил — она поколениями и десятилетиями совершенствовала государство как орудие своего классового господства. Армия, полиция, гражданские чиновники — особенно их средние слои и ключевые высшие должности: руководители служб, главы департаментов, шефы полиции, офицерский корпус, в особенности полковники и генералы, терпеливо отбирались чтобы обслуживать нужды и интересы правящего класса. По мере развития экономики они со всем рвением выполняли свою миссию и роль по обслуживанию так называемых «национальных интересов» — то есть интересов имущего — и правящего — класса.
В Сирии, как и во всех экс-колониальных странах, империалисты, в данном случае французские, под давлением своих конкурентов, особенно американского империализма, были вынуждены отказаться от прямого военного господства. Но возникшее государство не является прочным и устойчивым. Из-за слабости и недееспособности буржуазии получила относительную самостоятельность военная каста. В результате последовала целая череда военных переворотов и контр-переворотов. Но в конечном счете все они отражали классовые интересы правящего класса и не могли играть самостоятельной роли.
Борьба между различными военными кликами всегда является отражением противоречий и нестабильности определенного общества. Персональные цели генералов всегда отражают различные интересы социальных классов или различных фракций одного класса, например, буржуазии или различных фракций мелкой буржуазии или — при определенных условиях — даже пролетариата, если он далеко продвинулся в направлении взятия власти. Офицерская каста должна отражать интересы каких-то классов или группировок, существующих в обществе. Офицерство не может представлять само себя, хотя, конечно, вполне может грабить общество и поднять над ним собственную правящую касту. Но в любом случае оно все же обязано иметь в данном обществе какую-то классовую базу.
Бонапартистские режимы не висят в воздухе, а балансируют между классами. В конечном счете, они представляют какой-то из господствующих классов общества. Экономика этого класса определяет и классовый характер бонапартизма. Некоторые из таких стран, например, в Латинской Америке — полуколониальном континенте, находившемся в течение последних ста лет под господством британского, а затем еще более сильного американского империализма — тем не менее, в течение более ста лет обладали номинальной независимостью. Как следствие, несмотря на период турбулентности, правящие классы капиталистов и земельных собственников имели достаточно времени для совершенствования своего государства. Но иногда вооруженные силы различных фракций или различные фракции вооруженных сил могли отражать интересы различных фракций правящего класса или даже давление со стороны империалистов — в основном американских.
Но и по сию пору они всегда отражают интересы правящего класса в целом по защите частной собственности.
В Бирме, где возникший после падения британского господства режим столкнулся с целой чередой войн и восстаний, правящий класс оказался неспособен «сохранить целостность страны». Армия, сформированная на базе «Антифашистской лиги народного освобождения», объявила себя «социалистической».
Имея по соседству образец Китая, армейское командование устало от неспособности капиталистов и земельных собственников решить проблемы Бирмы. Опираясь на поддержку рабочих и крестьян, они организовали переворот, экспроприировали капиталистов и земельных собственников и установили в Бирме «Буддистское социалистическое государство».
Китай
До самой Русской революции даже Ленин отрицал возможность победы пролетарской революции в отсталой стране. Китайская революция 1944-49 годов развивалась вовсе не по модели 1925-27 года. Это была крестьянская война,возникшая из-за неспособности буржуазии выполнить задачи буржуазной революции — ликвидацию лендлордизма, национальную унификацию, изгнание империалистов — что в итоге привело к победе китайских сталинистов.
Их программа не имела фундаментальных отличий от того, что первоначально хотел Кастро на Кубе — 50 или 100 лет «национального капитализма» в союзе с «национальной буржуазией». Из этого многие американских буржуа были уверены, что перед ними простые «аграрные реформаторы».
И только марксистская тенденция в Британии в ожесточенной полемике со сталинистами и сектами мнимых «троцкистов» доказывала, что победа Мао неизбежно должна привести к установлению деформированного рабочего государства.
Еще в тот период, когда в программе Мао и КПК стояли капитализм и «национальная демократия», мы могли предсказать неизбежность пролетарского бонапартизма в Китае на следующей стадии. Это вытекало из того, что характер происходящих событий не имел ничего общего с методами пролетарской революции в России 1917 года.
Власть была завоевана через крестьянскую войну путем раздачи земли солдатам армии Чан Кайши. Военная победа была одержана, а капитализм и лендлордизм — экспроприированы в результате балансирования между классами в чисто бонапартистской манере. Почти все так называемые «троцкистские» секты сегодня принимают это как свершившийся факт. Но никогда прежде в истории, даже теоретически, вопрос не ставился так, что крестьянская война в ее классическом виде может привести к установлению рабочего государства, хотя и деформированного. По причинам, которые мы не будем здесь рассматривать, китайские рабочие оставались пассивными на протяжении всей гражданской войны. Но здесь перед нами великолепный пример того, как один класс — крестьянство в форме Красной Армии — выполняет задачи другого.
Сегодня забавно смотреть на те секты, которые проглатывают не поперхнувшись идею, что «рабочее государство» может быть установлено в Китае крестьянской армией — на том лишь основании, что во главе этой армии стоит так называемая «Коммунистическая» партия. С точки зрения классического марксизма такая идея могла бы показаться ужасной и фантастической. Крестьянство, как класс, менее всего способно проникнуться социалистическим сознанием.
Считать подобный процесс «нормальным» значит отклоняться от марксизма. Он может быть объяснен только тем тупиком, в который завели Китай капиталисты, параличом империализма, существованием сильного деформированного бонапартистского государства в виде сталинистской России и, что самое важное, задержкой революции в индустриально развитых странах мира. Колониальные страны не могут ждать. Груз накопившихся проблем слишком велик. Нет никакого пути вперед на базе капитализма. Отсюда и все специфические отклонения в колониальных странах. Но расплатой за них, как и в Советском Союзе, является необходимость второй политической революции, которая отдаст контроль над обществом, промышленностью и государством в руки пролетариата. Только это может стать подлинным началом социалистической трансформации общества — или, по крайней мере, первым шагом в этом направлении.
Широкая поддержка «социализма» не только среди рабочего класса, но и среди крестьянства и даже широких слоев мелкой буржуазии колониальных стран является отражением того полного тупика, в котором в нынешнюю эпоху находятся капитализм и лендлордизм в колониальных странах. Но это также и результат Русской и Китайской революций и их достижений в развитии промышленности и экономики. Но это же создает и почву для развития пролетарского бонапартизма.
По Энгельсу, любое государство может быть сведено к отрядам вооруженных людей. С поражением и уничтожением армии и полиции Чан Кайши, с уничтожением армии Батисты* на Кубе, власть оказалась, соответственно, в руках Мао и Кастро. И тот факт, что Мао номинально был «коммунистом», а Кастро буржуазным демократом, ничего в данном случае не меняет.
*Фульхенсио Батиста — кубинский диктатор, правивший при поддержке США с 1933 года, пока в 1959 году не был свергнут в результате партизанской войны под руководством Кастро.
Московский образец
Мао был настолько далек от модели пролетарской революции, что вступая в Шанхай и другие города, его войска «ради сохранения порядка» открывали огонь по рабочим, захватывавшим заводы и встречавшим их демонстрациями под красными флагами. Образцом для созданного Мао государства была Москва 1949 года, а не Москва 1917-го.
Мао, в типично бонапартистской манере, балансировал между классами, опираясь на армию, которая всегда в прошлом была инструментом бонапартизма (буржуазного). Имея перед собой отличный московский образец, он, опираясь на рабочих и крестьян, смог безболезненно уничтожить буржуазию. Как говорил Троцкий, против льва нужно ружье, а против блохи достаточно ногтя. Следовательно, балансируя между буржуазией, рабочими и крестьянами, ради предотвращения захвата власти рабочими, Мао и его банда, — сперва усовершенствовав государство — смогли сначала подавить буржуазию, а затем повернулись против рабочих и крестьян, чтобы уничтожить любые могущие возникнуть элементы рабочей демократии.
Вслед за этим бюрократия развилась в тоталитарную однопартийную диктатуру, и в центре этой бонапартистской диктатуры встал единственный человек — сам Мао. Но марксистская теория не зря считает совершение социалистической революции и переход к социализму задачей рабочего класса. Эта роль выпадает ему не произвольно, а из-за его особой роли в процессе производства, что вырабатывает у него особый тип сознания, которым не обладает ни один другой класс. И менее всего выработать такое сознание способно мелкобуржуазное крестьянство. Революция, опирающаяся на этот класс, по самой своей природе была бы обречена на вырождение и бонапартизм. Именно поэтому пролетарская бонапартистская диктатура защищает привилегии государственной, партийной, промышленной элиты и интеллектуалов науки и искусства, как это и происходит во многих отсталых странах.
Марксизм находит в развитии производительных сил ключ к развитию общества. На базе капитализма больше нет пути вперед, особенно для отсталых стран. Именно поэтому армейские офицеры, интеллектуалы и другие под впечатлением от распада, который переживает их общество, могут в определенных обстоятельствах переключить свои симпатии в сторону пролетарского бонапартизма. Это фактически позволяет им увеличить свой престиж, привилегии и доходы. Они становятся единственной правящей стратой в обществе, поднимаясь над массами еще выше, чем раньше. Вместо того чтобы прислуживать слабой, трусливой и неэффективной буржуазии, они сами становятся господами общества.
Переходные экономики
Тенденция к огосударствлению производительных сил, перерастающих рамки частной собственности, сегодня налицо не только в наиболее развитых экономиках, но даже и в наиболее реакционных колониальных странах.
На базе капитализма нет никакой возможности для последовательного, непрерывного и постоянного роста производительных сил в странах так называемого «третьего мира». Производство стагнирует или падает. Выхода же на базе капиталистической системы не существует. Это объясняет существование террористических режимов буржуазного бонапартизма в таких странах как Пакистан, Индонезия, Аргентина, Чили и Заир. Но на базе отжившей и устаревшей системы при помощи штыков и пуль можно добиться только временной передышки. Недовольство множится и это отражается во всем обществе, в том числе и на офицерской касте вооруженных сил. Это, в свою очередь, приводит к возникновению заговоров одиночек или офицерских групп.
Армия — зеркало общества, отражающее все его противоречия. Именно это, а не какие-то прихоти определенных офицеров, привело к перевороту в Сирии. Это — признак мучительного кризиса общества, который не может быть разрешен старым способом. Подобная страта общества может с еще большим энтузиазмом поддержать «социализм» в его сталинском варианте — то есть пролетарский бонапартизм — из-за своего презрения к массам рабочих и крестьян.
Ужасающая карикатура на рабочую власть в России, Китае и других деформированных рабочих государствах привлекает их именно из-за положения «интеллектуальных», образованных кадров в таких обществах. То, что отталкивает их в марксизме, является привлекательным в сталинизме.
Единственное, что есть общего у подобных государств со здоровым рабочим государством или с Россией 1917-23 годов, так это государственная собственность на средства производства. На этой основе они могут планировать развитие производственных ресурсов и двигаться вперед в темпе, абсолютно невозможном на прежней лендлордистско-капиталистической базе. Но, конечно, это возможно только в ограниченный период времени. В определенный момент сталинистский режим превращается в помеху и оковы для развития производства. Россия и Восточная Европа уже достигли этого предела. В соответствии с марксистскими представлениями о нормальном рабочем государстве, они фактически являются переходными экономиками между капитализмом и социализмом.
Но марксизм учит, что движение к социализму требует контроля, управления и участия со стороны пролетариата. При неконтролируемом господстве привилегированной элиты, не готовой утратить свое положение в «отмирающем» государстве, это порождает новые противоречия. Коррупция, кумовство, расточительство, бесхозяйственность и хаос, которые необходимо возникают под властью бюрократии, все больше и больше приходят в противоречие с потребностями общественного развития, что проявляется в растущем антагонизме между пролетариатом и бюрократической элитой.
Троцкий уже много лет назад объяснил на примере России, что бюрократия развивает производительные силы в масштабах, которые недоступны буржуазии, но это обходится массам в три раза дороже. Бюрократия выполняет ту относительно прогрессивную функцию, которую буржуазия уже выполнила в прошлом. Но, как объяснял Троцкий, эта роль порождает свои собственные противоречия. Бюрократия в некотором смысле еще менее, чем буржуазия, готова примириться с потерей своей власти и привилегий. Вместо этого она вырастает в ужасающую раковую опухоль на теле общества. Удалить ее можно только при помощи политической революции.
Такая революция может быть вызвана как внутренними событиями, так и успешным взятием власти пролетариатом и установлением рабочей демократии в одном из развитых капиталистических государств. Здоровое рабочее государство с рабочей демократией может быть создано либо социальной революцией на Западе, либо победоносной политической революцией в России и Восточной Европе. Здесь нужно еще раз сделать ударение, что единственной общей чертой подобных деформированных рабочих государств с идеальным рабочим государством является государственная собственность и плановая экономика. Только какая-нибудь из «идеалистических» или «эклектических» сект может обнаружить фундаментальное различие между крестьянской войной, приведшей к власти Мао, и герильей Кастро, опирающейся на крестьян, полукрестьян, обезземеленных крестьян и некоторых бывших рабочих. Несмотря на все буржуазно-демократические идеи, существовавшие в голове Кастро, между ними не так уж много различий, а в некоторых моментах они и вовсе не отличались от той программы, которой руководствовался Мао в ходе гражданской войны.
В конце концов, на заключительных стадиях борьбы участие рабочего класса в виде всеобщей забастовки в Гаване склонило весы в пользу Кастро. В ходе гражданской войны в Китае в 1945-49 ничего подобного не случилось, да и сам Мао совсем не желал подобного вмешательства. По правде говоря, если бы не глупое поведение американского империализма, и на Кубе результат мог бы быть другим. Но в том безвыходном положении, в котором находился кубинский капитализм, как и китайский капитализм, как Мао использовал в качестве модели сильное пролетарское бонапартистское государство в России, так и Кастро использовал Восточную Европу и Китай как модель в своем конфликте с американским империализмом.
Исторически, оба случая представляли собой громадный шаг вперед. Лендлордизм и капитализм были уничтожены. Это означало уничтожение оков полу-феодального землевладения и частной собственности на средства производства. Мощным прогрессивным фактором была и введенная по российскому образцу монополия внешней торговли. Эти меры означали снятие громадных ограничений развития производительных сил. Следовательно, уже только поэтому мы должны были бы приветствовать китайскую революцию как второе величайшее событие в мировой истории, первым из которых была русская революция. Тем не менее, из-за ее бонапартистского характера — и неизбежной личной заинтересованности бюрократии в сохранении своей власти, привилегий, престижа и доходов ее правящих слоев — массам пришлось бы заплатить второй революцией за установление рабочей демократии на том уровне, который существовал в России в 1917-23.
Из-за неспособности всяческих сект применить марксизм и «марксистскую философию» к конкретным явлениям, они впадают в нелепые противоречия. Так, в 1945-47 годах они объявляли страны Восточной Европы государственно-капиталистическими, хотя Россия, чья Красная Армия заняла Восточную Европу, была «деформированным рабочим государством».
Как только Тито порвал со Сталиным, «капиталистическая» Югославия за одну ночь превратилась в более здоровое рабочее государство, чем Россия в 1917-м! Это не помешало таким сектам продолжать заявлять, что вся остальная Восточная Европа продолжала оставаться капиталистической. В Китае «государственный капитализм» сохранялся до 1951 или 1953 года. А потом раз… и Китай из «государственного капитализма» мистическим образом сразу же трансформировался в «здоровое рабочее государство».
Ни одна из этих мелкобуржуазных тенденций, маскирующихся под марксистов, так и не смогла объяснить эту бестолковщину и теоретическую путаницу. Одна из сект объявила Кубу мелкобуржуазным бонапартистским государством, в то же время описывая Китай как относительно здоровое рабочее государство, не нуждающееся в политической революции. Ни одна из этих тенденций не была способна проанализировать основные силы и процессы нашей эпохи, в которой перед колониальным миром предстала карикатура на перманентную революцию,в результате которой были созданы причудливые и деформированные рабочие государства. Ни одна из них не поняла значения китайской «культурной революции». Некоторые приветствовали ее как второе издание «Парижской коммуны»! Только недавно — с запозданием почти на 30 лет — некоторые неохотно сделали вывод, что китайская революция была деформированной с самого начала. Наша тенденция объяснила этот процесс еще до победы Мао.
Все объективные условия для социалистической революции сегодня вызревают в Западной Европе, Японии и США. Однако, из-за слабости подлинно марксистских сил, этот процесс обещает быть длительным. Задержка революции на Западе, а сейчас и ее затяжной характер — вот что создает пространство для подобных специфических режимов в неоколониальных странах. При наличии огромных полуголодных масс, живущих без крыши над головой, напряженность достигает невыносимых размеров. Бьющие в глаза наглый паразитизм и роскошь лендлордов и капиталистов, опирающихся на империализм, превращают все противоречия в этих обществах во взрывчатую силу. Именно на основе этой слабости империализма, вопиющей гнилости и распада лендлордизма-капитализма становится возможным развитие такого любопытного процесса, как пролетарский бонапартизм. Пользуясь восстанием крестьянских масс, мелкой буржуазии и даже рабочих, элита офицеров и «интеллектуалов» может, как в Эфиопии, при поддержке рабочих и крестьян сконцентрировать в своих руках твердую власть. Они могут усовершенствовать секретную полицию — «КГБ» — в своих собственных интересах, чтобы заставить замолчать каждого, кто ставит под сомнение их привилегии.
Крестьянство, которое по самой своей природе является классом индивидуалов, не связанных вместе процессом производства, представляет тем самым прекрасный инструмент для пролетарского или буржуазного бонапартизма. Это класс, которым от природы манипулируют и обманывают, который постоянно смотрит в сторону «батюшки-царя» или великого кормчего Мао. Те же самые черты свойственны и городской мелкой буржуазии. В Германии и в Италии она смотрела на Гитлера и Муссолини как на своих «лидеров». Только пролетариат твердо выступает за подлинную демократию — рабочую демократию в рабочем государстве — единственную систему, через которую может проявиться его прямое правление.
Наша тенденция объяснила и предсказала эти процессы. Для колониального мира нет никакой возможности двигаться вперед на капиталистической основе. Именно это, плюс запаздывание пролетарской революции в развитых индустриальных странах привело к тому, что подобные режимы, делая десять шагов вперед, затем делают пять назад. Они могут — в большинстве случаев хотя бы на какой-то период — семимильными шагами развивать производительные силы на базе пролетарского бонапартизма. Они выполняют в отсталых странах ту историческую роль, которую буржуазия выполняла в капиталистических странах в прошлом.
Вся суть теории перманентной революции Троцкого заключена в идее, что колониальная буржуазия и буржуазия отсталых стран неспособна выполнить задачи буржуазно-демократической революции. Это происходит из-за их связи с лендлордами и империалистами. Земля находится в ипотеке у банков, промышленники владеют поместьями в сельской местности, лендлорды инвестируют в промышленность, все они вместе связаны с империализмом целой паутиной связи и из своих корыстных интересов противостоят любым изменениям.
В этих условиях выполнение задач буржуазно-демократической революции падает на плечи пролетариата. Но пролетариат, завоевывающий власть во главе крестьянства и большинства нации, не может остановиться на выполнении буржуазно-демократических задач, то есть экспроприации землевладельцев, объединения нации, изгнания империалистов. Он должен затем перейти к выполнению социалистических задач — экспроприации буржуазии и установлению рабочего государства.
Но выполнение социалистических задач не может быть ограничено одной страной, особенно отсталой колониальной страной. Революция была бы вынуждена распространиться и на более развитые страны. Отсюда и термин для описания этого процесса: перманентная революция, которая начинается как буржуазно-демократическая революция, превращается в социалистическую и заканчивается как международная революция.
Правда, из-за развития сталинистской бюрократии и реформистского перерождения коммунистических партий на пути пролетарской революции как в развитых, так и в отсталых странах стоят исключительные трудности. Но то безвыходное положение, в которое лендлордизм и капитализм завели страны так называемого «третьего мира», еще более усугубилось за десятилетия, прошедшие с момента окончания Второй мировой войны. Все это время в промышленно развитых странах происходил относительный рост производительных сил, одной из политических предпосылок которого было предательство сталинистов и реформистов в ранние послевоенные годы.
Но в то время как жизненные стандарты на Западе росли — по крайней мере в абсолютных цифрах — в «третьем мире», за несколькими исключениями, происходило снижение и без того низких жизненных стандартов. Распад устаревших земельных отношений под неумолимым давлением мирового рынка идет все быстрее. Рост количества пауперов, бедноты и люмпенов приобретает в колониальном мире характер эпидемии. На базе старых отношений выход найти невозможно. Во Вьетнаме, Лаосе, Кампучии, Бирме, Сирии, Анголе, Мозамбике, Адене, Бенине, Эфиопии, и, как модели — Кубе и Китае (которые, в свою очередь сами берут как модель и путеводный маяк Восточную Европу) происходит трансформация социальных отношений.
Поэтому мировой капитализм уже созрел и перезрел для социалистической революции. Но вся история показывает, что когда по той или иной причине новый прогрессивный класс оказывается неспособным выполнить свою функцию по трансформации общества, это часто (и, конечно, в реакционной манере) делают другие классы или касты. Так, в Японии значительная часть феодалов стала капиталистами, а в Германии — как признавали Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий — землевладельцы-юнкеры Восточной Пруссии под властью Бисмарка и монархии выполнили задачу национального объединения Германии — задачу буржуазно-демократической революции.
Привлекательная сила
Маркс давно объяснил, что сверх-исторических проектов не существует. Необходимо брать материальную, объективную реальность как она есть и объяснять ее. Таков реальный метод «марксистской философии», а вовсе не та философская тарабарщина, которую преподносят нам разные секты. Но нам нужно не только увидеть объективную реальность, как она есть, но и объяснить, откуда взялся этот процесс, какие противоречия он заключает в себе, какие законы движения общества он представляет и будущие процессы противоречий и изменений, в которых он будет развиваться. Это процесс рождения, развития, распада и изменений, которые его уничтожат.
В условиях распада капитализма-лендлордизма в колониальных странах все общественные противоречия возрастают до крайних пределов. Напряжение в обществе достигает невыносимого уровня. Поэтому в одной стране за другой в Азии, Африке и Латинской Америке буржуазная демократия сменяется диктатурой — либо буржуазным, либо пролетарским бонапартизмом.
Ни в одной из упомянутых выше стран процесс не протекал по модели «нормальной» социалистической революции. До того ничего подобного не происходило и в странах Восточной Европы после Второй мировой войны.
Великие учителя марксизма в прошлом объясняли, что как только нормальная социалистическая революция произойдет в основных капиталистических странах, это послужит непреодолимым призывом ко всему остальному миру и будет иметь своим результатом относительно безболезненную трансформацию без серьезных конфликтов. Даже буржуазия в таком случае признала бы превосходство рабочей демократии, не говоря уже о том воздействии, какое это имело бы на мировой рабочий класс. Сам Маркс был уверен, что таким путем отсталые страны мира и даже отсталые страны Европы были бы двинуты вперед при помощи индустриально развитых стран, которые действовали бы как магнит и как модель социализма. Ленин и Троцкий допускали социалистическую революцию в какой-либо отсталой стране прежде всего при условии ведущей роли и активного участия пролетариата. Пролетариат мог бы повести мелкобуржуазные массы, особенно крестьянские, на свержение лендлордизма и капитализма и затем связать рабочих с международным рабочим классом и задачами мировой революции.
Бонапартистская тоталитарная диктатура в России, полностью деформированное рабочее государство, вызывает неприязнь у рабочих развитых капиталистических стран. Это происходит потому, что от Октября уже не осталось ничего, кроме освобождения от лендлордизма и капитализма, планового производства и монополии внешней торговли, притом бюрократически искаженных.
Но, тем не менее, могучие достижения революции, развитие производства, освобождение от отсталости, вывели Россию на место второй индустриальной державы мира, что служит огромной притягательной силой для колониальных масс. Этот процесс еще более усиливается благодаря примеру китайской революции, которая менее чем за четверть века превратила Китай в мощную державу. В большинстве колониальных стран — там, где она все еще существует — буржуазная демократия превратилась в пустую оболочку, поддерживаемую время от времени при помощи «осадных положений», чрезвычайных положений и даже смертной казни.
Следовательно, отсутствие рабочей демократии в подобных государствах с режимом пролетарского бонапартизма вовсе не является каким-то недостатком в глазах масс. Для профессионалов и нижнего слоя армейских офицеров это скорее привлекательная черта. Для колониальных масс главным является решение их наиболее насущных проблем с питанием, жильем и одеждой.
Эфиопия
Это, в свою очередь, оказывало огромное воздействие на страны Азии, Африки и Латинской Америки. Буржуазно-бонапартистские режимы в колониальных странах несут в себе ужасающие противоречия. Стоявшие перед ними проблемы неразрешимы. Они тратят огромные суммы на вооружения, еще более усугубляя нищету масс. Они от природы не стабильны. Они вызывают к себе ненависть со стороны рабочих, мелкой буржуазии, студентов и крестьян. В столкновение с ними приходит даже та слабая буржуазия, которую они представляют.
Это и есть та социальная почва, на которой процветают заговоры, контр-заговоры и тайные организации среди военных. Армия (и вооруженные силы вообще) всегда формируется по образу и подобию общества в целом и не может быть независима от него. Если армия начинает господствовать над обществом, это означает кризис общества и режим кризиса.
Различные клики, группы или даже индивидуалы из армейских верхов начинают отражать интересы групп, классов или частей классов в обществе. Они не представляют самих себя, а именно что отражают антагонистичные интересы различных классов общества.
В условиях социального кризиса люди меняются. Это применимо как к классам, так и к индивидуумам. Так, Маркс объяснял, что в период распада феодализма часть феодальных лордов — большая или маленькая — во время буржуазной революции переходит на сторону буржуазии. Часть буржуазии — особенно интеллектуалов — точно также может перейти на сторону пролетариата.
Нет более бесплодной, формалистской, анти-диалектической, идеалистической с точки зрения философии, анти-марксистской идеи в истории нашего движения чем та, что раз Кастро начал свою революционную борьбу как буржуазный демократ, с буржуазно-демократическими идеями и целями, то, стало быть, он вечно должен оставаться буржуазным демократом. Они забывают, что Маркс и Энгельс сами начинали как буржуазные демократы, которые решительно порвали с буржуазией и стали лидерами пролетариата.
В условиях кризиса капитализма в Португалии*, полу-колониальной стране, большинство офицерской касты, сытой по горло диктатурой и казавшейся бесконечной войной в Африке, которую они были не в состоянии выиграть, двинулось в направлении революции и «социализма». Только наша тенденция сумела объяснить этот процесс.
*25 апреля 1974 года движение армейских офицеров свергло в Португалии диктатуру Каэтано, спровоцировав революционный кризис.
Это дало импульс движению рабочего класса, которое, в свою очередь, оказало воздействие на армию. Это повлияло не только на рядовых и нижние слои офицерства, но даже на некоторых генералов и адмиралов, которые искренне стремились решить проблемы Португалии и ее народа.
Это что-то такое, чего не было в предшествующих революциях. Так, 99% офицерской касты поддержало Франко во время гражданской войны в Испании.
Правда, что поскольку из-за предательства Португальской революции реформистами и сталинистами она не была доведена до конца, затем наступила реакция. Армия подвергалась все новым и новым чисткам, чтобы сделать ее более надежным инструментом буржуазии.
Насколько успешно это удалось проделать, еще предстоит проверить в событиях революции в ближайшие месяцы и годы.
Но вот что точно показали эти события, так это необходимость подлинно диалектического понимания и интерпретации событий нынешней эпохи. Если подобная трансформация была возможна в полу-колониальной, но все же империалистической и капиталистической Португалии, то насколько далеко сходный процесс может зайти во вновь получивших независимость странах Азии и Африки?
События в Эфиопии убедительнейшим образом подтвердили правильность выработанных нами тезисов. Голод, возникший в результате правления Хайле Селассие и землевладельческой знати, был настолько катастрофическим, что переполнил чашу терпения даже офицерской касты. Черствое безразличие императора и класса лендлордов к голоду и голодным смертям сотен тысяч, если не миллионов людей, плюс накопление социальных противоречий в отсталой стране, находящейся под давлением империализма, подтолкнуло средние слои офицерства к организации заговора.
Это, в свою очередь, пробудило к жизни движение малочисленного рабочего класса Аддис-Аббебы и студенчества и мелкобуржуазных слоев столицы и других городов. Крестьянское движение за взятие под контроль земли приобрело характер катаклизма. В результате этих событий тысячелетняя «империя» и вся ее классовая структура рассыпались в пыль.
Кризис в армии и попытки контрреволюции придали дополнительный импульс гражданской войне в Эритрее, гражданская война в Огадене вызвавшая прямое вмешательство Сомали, восстание племени галла и других племен — все это еще больше подстегивало революцию.
Классовое движение, в свою очередь оказало влияние на новую правящую армейскую хунту и вызвало расколы и индивидуальные и групповые офицерские заговоры. Все это было отражением классовых боев в Эфиопии и разворачивающейся по всей стране гражданской войны. Независимо от индивидуальных прихотей офицеров, они, как и в Сирии, отражали — и должны были отражать — происходившую классовую борьбу. Вряд ли нашелся бы хоть кто-то, желавший возврата к старому режиму.
Модель императорского лендлордистского, полуфеодального режима отвергалась подавляющим большинством офицерской касты. Но разногласия по поводу того, как далеко следует зайти, заканчивались вооруженными столкновениями и казнями. Все это, хотя и в искаженной форме, отражало процесс классовой борьбы в Эфиопии.
Все закончилось победой подполковника Менгисту. Земля уже была поделена между крестьянами, а промышленность — национализирована без какой-либо компенсации империалистам и местным капиталистам (хотя, конечно, компенсация совсем не обязательно является решающим фактором).
Во всей этой борьбе, под влиянием войн и гражданских войн, возник феномен подполковника Менгисту, который вышел из нее победоносным диктатором-бонапартом. Чтобы обрести массовую поддержку, Менгисту, бывший высокопоставленный офицер императора, был вынужден пройти весь путь до конца. Он объявил себя «марксистом-ленинцем» (возможно, ни прочтя ни строчки Маркса и Ленина) и приступил к созданию однопартийной «марксистско-ленинской» тоталитарной диктатуры. Все это по образу и подобию Москвы и Пекина. Лендлорды и капиталисты были экспроприированы, а империалистические страны лишились какого-либо реального влияния на процессы, происходившие в Эфиопии.
В этом случае процесс абсолютно ясен. Он даже яснее, чем в Мозамбике, Анголе или бывшем Адене. И все это без прямой борьбы против иностранной оккупации.
Империализм слишком слаб и истощен для прямого военного вмешательства и может только бессильно скрипеть зубами.
Несомненно, что только «Милитант» заранее предвидел такую возможность развития событий в Азии, Африке и Латинской Америке. Революция, или, скорее, первоочередные задачи революции проводились в жизнь упомянутыми выше режимами. Лендлордизм и капитализм были уничтожены, а империализм потерял свое влияние.
Таким образом, буржуазное происхождение руководства кубинской герильи было фактором трех- или даже пяти- степенной важности. Что было действительно важным, так это попытка вернуть Кубу к ее прежнему неоколониальному статусу, что ускорило разрыв Кастро с американским империализмом.
Для марксистов в социальных переворотах, происходящих в подобных странах, решающим является социальное и экономическое сходство.
Чтобы произвести революцию, подобную Октябрьской революции в России в 1917 году, требуется сознательное, деятельное и осмысленное непосредственное участие пролетариата в свержении лендлордизма и капитализма. Оно требует органов и организаций, через которые может действовать пролетариат, таких как советы, заводские комитеты, профсоюзы и так далее. После победы и установления власти рабочих подобные органы осуществляют рабочий контроль и управление.
В «нормальной» революции подобные, создаваемые по конкретному случаю органы, как и традиционные организации, совершенно необходимы. Они служат рабочим тренировочной площадкой в искусстве управления государством, развивают у них солидарность и понимание. После победоносного свержения буржуазии они становятся инструментами рабочей власти, органами нового государства и рабочей демократии.
Но там, где — как в Восточной Европе, Китае, Кубе, Сирии и Эфиопии — переворот происходит при определенной поддержке рабочих и крестьян, но без их активного контроля, результат явно должен быть другим. Мелкобуржуазные интеллектуалы, армейские офицеры, лидеры партизанских отрядов используют рабочих и крестьян как пушечное мясо, как опорные пункты, так сказать, как оружие.
Сознательно или несознательно, но их целью является не власть рабочих и крестьян, а власть их собственной элиты. Они брали и берут своей моделью сталинистскую Россию. Их революция — то есть изменение отношений собственности — начинается там, где закончилась Русская революция: со сталинистской России 1945-49 или, если хотите, 1978 года. Фундаментально это одно и то же — однопартийная тоталитарное государство, где пролетариат является беспомощным и атомизированным, а государственный аппарат контролируется чиновниками. Вожди партизанских армий, железной рукой наводящие дисциплину, безусловно, приходят к власти при поддержке масс, но без каких-либо органов рабочей власти, независимой от государства. Кроме того, у рабочих и крестьян не существует и таких прав и полномочий, которые им дают советы как органы рабочей власти.
Такие органы рабочей демократии, совершенно необходимые для здорового рабочего государства, были бы огромной помехой для перехода к бонапартистскому рабочему государству. Они стали огромным препятствием для сталинистсткой бюрократии в России, что привело к титанической борьбе и даже односторонней гражданской войне чтобы уничтожить последние остатки рабочей демократии, стоявшие на ее пути к беспрепятственному диктаторскому правлению. Все это нашло свое отражение в единоличной диктатуре Сталина и его преемников.
Важно, что именно это послужило моделью «социализма» для Мао, Кастро, Менгисту, бирманских генералов и баасистских «исламских» генералов в Сирии.
Армия и интеллигенция
Важно понимать, что то общее, что есть у этих разнородных сил — это не их второстепенные личные различия, а те социальные и классовые силы, которые они представляют.
Менгисту, Кастро и бирманские генералы порвали со своей классовой основой и всеми преимуществами и недостатками собственного буржуазного и университетского образования и взглядов. Конечно, правда, что они не встали целиком на сторону пролетариата — как сделали Маркс и Ленин — но они приняли более простой вариант «социализма», который повлек за собой их личную власть и власть их элиты, поднявшейся на спинах рабочих и крестьян.
Все индивидуальные различия отходят на задний план в сравнении с теми классовыми и экономическими изменениями, которыми они руководили в своих странах и своих обществах.
Все так называемые «марксистско-ленинские» секты не поняли даже азбуки марксизма, как она излагалась его основателями и что потом повторяли Ленин и Троцкий. Это нечто удивительное. Освобождение рабочего класса — это задача самого рабочего класса. И это не потому, что на рабочих изначально лежит какая-то особая миссия или не потому что они какие-то «добрые люди». Просто без этого неизбежно, что небольшое меньшинство, имеющее монополию на культуру, будет ее использовать — и столь же неизбежно злоупотреблять — против интересов рабочих и крестьян и в своих собственных интересах. Кроме того, мобилизация пролетариата, его сознательная борьба за власть и рабочую демократию преображает сам пролетариат и делает его пригодным к осуществлению власти рабочих. Отчасти, этот процесс как в развитых, так и в отсталых странах заслоняется участием в борьбе крестьян и мелкой буржуазии, следующих за пролетариатом. И это совсем не имеет места там, где борьба ведется отрядами мелкобуржуазных партизан или если власть захватывается кликой радикальных армейских офицеров.
Таким образом, интеллектуалы и военная элита во всех социальных революциях и переворотах в упомянутых выше странах твердо удерживает власть в своих руках. Но они пользуются пассивной — или более-менее активной — поддержкой масс. Но там нигде нет сознательного и организованного движения пролетариата. Крестьяне и мелкая буржуазия не являются жизнеспособной заменой непосредственного движения пролетариата.
Поразительный факт, что в случае с каждой сектой они принимают Мао и китайскую революцию экс-пост-фактум, и считают «коммунистический» ярлык, навешенный на себя Мао, достаточным оправданием. В действительности же Мао был экс-коммунистом, порвавшим с пролетариатом и вставшим во главе крестьянской войны.
Тот факт, что позднее он принялся, опираясь на рабочих, в типично бонапартистской манере балансировать между классами, ровным счетом ничего не меняет. Точно также ничего не меняет и тот факт, что пекинские гангстеры называют свою отвратительную карикатуру «социализмом» или «диктатурой пролетариата». Между всеми упомянутыми выше режимами нет ни социальных, ни экономических фундаментальных различий. В сравнении же с фундаментальными, второстепенные различия имеют лишь третьестепенную важность.
Ошибка Ленина
Не случайно также, что все секты опираются на ошибочное утверждение Ленина из его книги «Что делать?», что пролетариат сам по себе способен выработать только тред-юнионистское, а не социалистическое сознание. В реальности, это была не собственная идея Ленина, а заимствование у Каутского. Ленин обнаружил свою ошибку, и все его работы, так же как Маркса, Энгельса и Троцкого, — оставляя в стороне Меринга и Люксембург — являются живым опровержением этой идеи. Во всех 55 томах своего собрания сочинений он больше нигде не возвращался к этой ошибке. Как и все великие марксисты, Ленин был далек от идеализации пролетариата, но в то же время все его работы, вплоть до самой маленькой статьи, пронизаны уверенностью в могуществе сил пролетариата, как единственного локомотива, способного возглавить движение человечества к социализму. Источником этой уверенности, конечно, является диалектический материализм Маркса.
В реальности, все эти джентльмены из разных сект втайне — а иногда и не совсем втайне — презирают рабочий класс. Диалектически, хотя и воспринимая ложную идею о тред-юнионистском сознании, они в то же время преклоняются перед Хо Ши Мином, Мао, Кастро, Тито или другими пролетарскими бонапартистскими диктаторами. Они неспособны понять процесс движения истории и временную конъюнктуру экономического подъема, приводящего к длительному затишью в классовой борьбе на Западе при одновременно продолжающемся общественном кризисе в развивающемся мире. Это один из факторов, вытекающих из происходящего на Западе бума, неизбежно приводящего к возникновению и развитию пролетарского бонапартизма в колониальном мире, чему способствовало господство сталинизма в России и господство сталинизма и реформизма в мировом рабочем движении. Только подлинные марксисты были способны с самого начала объяснить эти «диковинные» феномены с точки зрения рабочего класса, классовой природы общества и органического кризиса мирового капитализма, который прежде всего проявляется на более слабых и отсталых окраинах.
Все пролетарские бонапартистские режимы представляют собой временное отклонение по дороге к мировой революции. Все эти наросты сталинизма были бы удалены почти что мимоходом в случае, если бы мощный пролетариат одной из развитых стран взял власть на Западе или произошло бы возрождение режимов в России и Восточной Европе в результате свержения власти бюрократии.
Во множестве работ мы прослеживали противоречия и несоответствия, которые различные секты демонстрируют в вопросе о том, что такое здоровое рабочее государство с «бюрократическими извращениями» и что такое «деформированное рабочее государство». Оба они базируются на государственной собственности, но у них существуют фундаментальные различия в надстройке. По этой причине в случае с «деформированным рабочим государством» необходима политическая революция, прежде чем «рабочая демократия» — она же «диктатура пролетариата» — будет установлена как в политическом, так и в экономическом смысле. С другой стороны, рабочее государство с «бюрократическими извращениями» — это рабочее государство, существующее в условиях отсталости и изоляции, которое все еще может быть реформировано путем возрождения партии, профсоюзов и государственной демократии, то есть возвращения их под контроль рабочих, и где подобные структуры, хотя бы в зачаточной форме, все еще существуют под давлением рабочих.
Некоторые секты преклоняются перед Кастро как лидером и организатором «здорового рабочего государства». Они заходят и еще дальше, сравнивая его «борьбу против бюрократии» с борьбой, которую Троцкий вел против сталинизма. Они совершенно непристойно публикуют вместе фотографии Кастро и Троцкого — как борцов против бюрократии и за демократический социализм. Тем самым они показывают, что абсолютно не понимают ни бессмертную роль Троцкого как борца против сталинистской бюрократии, ни роль Кастро как воплощения кубинской сталинистской бюрократии.
Слова нынче недорого стоят. «Борьба» Кастро против кубинской бюрократии по сути не отличается от борьбы Сталина против русской бюрократии. Как любой бонапартистский диктатор, Сталин иногда нападал на бюрократию на словах.Он в отдельных случаях шел даже дальше и опирался на рабочих и крестьян. Это случалось, когда жадные бюрократы заходили слишком далеко в своих мошенничествах, спекуляции и хищениях, что начинало представлять угрозу основам государства.
Сталин, конечно, проводил акции и против высокопоставленных бюрократов, и против определенного широкого слоя низшей бюрократии. Но это делалось ради сохранения самой сталинистской системы, путем назначения некоторых бюрократов, в основном из ее низших слоев, козлами отпущения.
В основном, Кастро играет на Кубе ту же самую роль. Но он действительно играл ведущую личную роль в партизанской войне, свержении Батисты, движении за изгнание империалистов, ликвидации капитализма и лендлордизма.
Сталин прошел через пролетарскую революцию с существовавшей во время нее рабочей демократией, хотя и провел в дальнейшем против нее контр-революцию. Но на Кубе сразу же, с первых дней, революция имела искаженный и деформированный характер. Пролетариат никогда не владел политической властью напрямую, как это было в России. И тот факт, что даже сегодня большинство населения, как и в Китае, возможно, на данной стадии поддерживает режим, ничего не меняет в его характере. Кастровская суровая критика бюрократии, как и сталинская, необходима для поддержания роли «бонапартистского арбитра» и «отца народов».
Сегодня, имея дело с Эфиопией, некоторые из тех, кто преклонялся перед Кастро, объявляют Менгисту — чей режим в своей основе является таким же самым, как в России, Китае и на Кубе — «фашистом». Этот поразительный пример искажения и эклектической акробатики подлинные марксисты должны приветствовать гомерическим смехом.
Государственный капитализм?
Почему же режим Менгисту, в отличие от всех остальных, является «государственным капитализмом»? Объяснение отсутствует. Они просто повторяют аргументы эфиопских ультра-левых студентов-маоистов. Но эфиопские маоисты по крайней мере последовательны: они, как и вообще все маоисты, и Россию считают «государственно-капиталистической».
Подтверждением «фашистского» характера режима Менгисту, заявляют нам, являются жестокие казни, подавление национальных прав и национальных революций сходного с Эфиопией характера в Эритрее и Огадене и преследования национальных меньшинств. Конечно, идут обвинения и в разрушении и роспуске независимых профсоюзов и всех нарождающихся органов самовыражения рабочих и крестьян. Происходит концентрация власти в руках армейской хунты и установление диктатуры Менгисту.
Остается только недоуменно развести руками перед поверхностью «марксизма» этих самозваных «троцкистов». Ведь на каждое совершенное Менгисту преступление найдется сотня еще худших преступлений Сталина. В подавлении независимых органов рабочих бюрократия в России, должно быть, уже достигла совершенства. Существующие марионеточные «профсоюзы» больше напоминают Arbeitfront нацистской Германии. «Коммунистическая» партия является орудием самой бюрократии и давно уже перестала быть рабочей партией. Для всех диссидентов — что правых, что левых — устроены «трудовые» концентрационные лагеря и психиатрические лечебницы.
Угнетение национальных меньшинств и особенно преследование рабочих-диссидентов достигли уровня, невиданного даже при царизме. Утвердившаяся однопартийная тоталитарная машина не позволяет нигде существовать оппозиции со стороны рабочих, крестьян и интеллигенции. Регламентация искусства, науки и управления, помещенных в сталинистскую смирительную рубашку, без какой-либо независимой инициативы или мысли, достигла уровня, невиданного в истории, разве что в гитлеровской Германии. Это картина, более-менее, общая для всех пролетарских бонапартистских государств, включая Китай и Кубу.
Некоторые из сект подхватывают характеристику режима Менгисту у маоистов. Они также поддерживают героическую партизанскую борьбу крестьян Эритреи и Огадена, которая в случае победы будет представлять точную копию Кубы или Эфиопии при Менгисту. Это неизбежно для отсталой экономики и ограниченного националистического руководства, опирающегося только на свои собственные ресурсы и не видящего необходимости устанавливать связь с рабочими развитых капиталистических стран. Если бы это была только борьба за национальные права — до тех пор, пока нет прямого вмешательства империализма — мы могли бы поддержать ее, как могли бы, например, поддержать борьбу украинцев за независимость от сталинистской России. Независимая социалистическая советская Украина могла бы проложить путь для подлинной добровольной социалистической советской федерации всех народов СССР. Но это может быть достигнуто только путем свержения русской сталинистсткой бюрократии русским рабочим классом.
Поддержка революции
К несчастью, в Эритрее и Огадене, как позднее и в Эфиопии, для демократии оставалось очень мало места. Но в условиях крестьянской партизанской войны и сталинистской идеологии их лидеров это неизбежно.
Но, как и в случае с Вьетнамом и Камбоджей, а в этом смысле также и с Китаем — мы могли бы дать им поддержку, не закрывая в то же время глаза на неизбежность возникновения сталинистских тоталитарных режимов при любом исходе конфликта.
Из-за того, что он носит характер национальной борьбы (хотя и на базе государственной собственности и уничтожения капитализма и лендлордизма) и ограниченности взглядов ее руководства, ни сомалийцы, ни эритрейцы не могут оказать никакого влияния и завоевать на свою сторону крестьянских солдат Эфиопии. Они ведь тоже пережили революцию и находятся под влиянием идеи единой Эфиопии.
К сожалению, в эфиопской политике совершенно нет места для дальновидной пролетарской политики Ленина — твердо отстаивать буржуазно-демократическое право на самоопределение. Но, точно также ни у одной из сторон конфликта нет ничего марксистского и в других аспектах политики — ни демократического централизма в партии, ни демократии в советах и профсоюзах и так далее.
Наша политика диктуется прежде всего интересами международной пролетарской социалистической революции. Поражение империализма и свержение капитализма и лендлордизма на Африканском Роге — уже сами по себе огромный шаг вперед.
И это даже несмотря на конфликт между «социалистическими государствами», который сеет путаницу среди передовых рабочих и пролетариата в целом. Всю сложность проблемы и необходимость поддерживать чистоту наших идей легко увидеть на примере того, как империализм и русская и китайская бюрократия меняются сторонами в этом конфликте.
Еще вчера империалисты поддерживали Хайле Селассие и лендлордистско-капиталистический режим против Сомали и повстанческого движения в Эритрее. Россия и Куба же финансировали, вооружали и организовывали сомалийское государство и поддерживали партизанскую войну в Эритрее деньгами, оружием и техникой. Но, после коллапса императорской власти и последовавшего затем свержения полуфеодального лендлордистско-капиталистического режима, Эфиопия приобрела в их глазах гораздо больше ценности. Ведь численность населения Эфиопии составляет 35 млн. человек, в то время как Сомали и Эритрея насчитывают лишь 2-3 млн. каждая.
Оппортунистически извлекая выгоду из гражданской войны в Эфиопии, сомалийский президент Барре послал войска в Огаден в надежде на распад и коллапс Эфиопии в результате революции. Его национально-ограниченный близорукий интерес состоял всего лишь в создании «великой Сомали». Несомненно, что империалисты — через реакционные полуфеодальные арабские режимы вроде Саудовской Аравии — исподтишка поддерживали сомалийцев, также как сегодня поддерживают эритрейцев, несмотря на социальный характер движения в Эритрее. Они хотят ослабить Эфиопию и заодно нанести удар по русской бюрократии.
Русская бюрократия и Кастро, в свою очередь, после тщетной попытки убедить правителей Сомали пойти на компромисс и создать федерацию Сомали, Эфиопии и Эритреи, сменили лошадей посреди переправы. Создание федерации, безусловно, было бы лучшим решением, учитывая характер всех этих режимов как бонапартистских деформированных рабочих государств, хотя бы и находящихся в процессе создания.
Когда сомалийцы отвергли это предложение, бюрократия тут же переметнулась на другую сторону из-за отсутствия уверенности, что Эфиопия вообще согласится на подобное предложение. Сегодня они пытаются вести переговоры о какой-то форме соглашения между Эритреей и Эфиопией. Если эритрейцы не согласятся на какую-то форму ограниченной автономии, Куба и Россия, кажется, готовы дать свое согласие на кровавое подавление эритрейской попытки к самоопределению. Империалисты, неспособные на прямое вмешательство, будут в этом случае проливать крокодиловы слезы по поводу национальных и демократических прав народа Эритреи. (Хотя еще вчера они сами же пытались жестоко подавить вьетнамский народ).
Но что действительно забавно в этом драматическом конфликте, так это позиция различных сект. Они торжественно объявляют Россию деформированным рабочим государством (что справедливо), а Кубу (несправедливо) — относительно «здоровым» рабочим государством. Но они никак не могут объяснить, как и почему «относительно здоровое» рабочее государство Куба и деформированное рабочее государство Россия активно помогают «фашистской» Эфиопии утвердиться и подавить национальные права народа Эритреи, который также пытается установить «марксистский» режим, как и Сомали в Огадене и другие меньшинства.
Несомненно, из-за раздела земли, подавляющее большинство эфиопских крестьян поддерживает режим из-за отсутствия альтернативы.
Конечно, теоретически возможно, что в целях «защиты» против других капиталистических государств деформированное рабочее государство или даже здоровое рабочее государство может вступить в союз с реакционным или фашистским государством. Так сделал Сталин, заключив в 1939 году с гитлеровской Германией пакт о ненападении.
Но какая стратегическая необходимость заставляла Брежнева и Кастро переключать свою поддержку с Сомали и Эритреи на их «фашистских» соперников? Правители деформированных рабочих государств должны были бы с беспокойством смотреть на возникновение здорового рабочего государства в индустриально развитых странах из-за того отклика, который это событие могло бы вызвать в их собственной стране. Но они должны были приветствовать установление режима того же типа, что и их собственный, в отсталых и неоколониальных странах.
Это усиливает их вес в мире против их капиталистических империалистических конкурентов. Основной мировой антагонизм между общественными структурами этих стран и капиталистическими странами все равно сохраняется.
Сталинизм и фашизм
Эфиопия — более отсталая страна, чем царская Россия или даже дореволюционный Китай, и к тому же находившаяся в состоянии гражданской войны на всех фронтах. Не имея никакого революционного опыта, руководящее офицерство, взяв за образец Китай и Кубу, в ходе революционных событий двинулось в сторону сталинистской концепции. Но мы не должны вместе с водой выплескивать и ребенка. Нужно отделять революционное содержание от реакционной обертки. Лендлордизм и капитализм были уничтожены — вот тот факт, который будет в грядущую эпоху иметь обширные последствия для всей Африканской революции.
Троцкий не зря объяснял американской CWP (Коммунистическая Рабочая Партия), что без государственной собственности на средства производства и на землю режим в России был бы фашистским! Между политическими режимами Сталина и Гитлера не было различий кроме того решающего факта, что один защищал свои привилегии, основанные на государственной собственности, в то время как привилегии, власть, доходы и престиж другого основывались на защите частной собственности. Но именно это отличие и является фундаментальным и решающим! Однако, нет таких фундаментальных различий в политической и экономической структуре, которые отличали бы Эфиопию от Китая, Сирии, России или любого другого деформированного рабочего государства.
Последние события в Индокитае служат еще одним наглядным примером нелепых искажений в политике всяческих сект. Наша тенденция всегда горячо поддерживала борьбу вьетнамской «коммунистической» партии Хо Ши Мина и ее лаосских и камбоджийских ответвлений в их крестьянской войне против американского и мирового империализма и его местных марионеток.
Мы поддерживали эту борьбу безусловно и всем сердцем, потому что это была колониальная война за освобождение. И мы бы поддержали такую войну даже под мелкобуржуазным и буржуазным руководством, которое боролось бы только за национальное освобождение. Но она неизбежно превратилась в войну за социальное освобождение наряду с национальным — в смысле борьбы против лендлордизма и капитализма. Без этого такая борьба не могла бы десятилетиями вестись против превосходящих военных сил.
Как далеко эти секты уклонились от метода Маркса и Троцкого легко увидеть из полемики между двумя разными сектами, принадлежащими к одной и той же международной тенденции, в какой степени вьетнамцы были «несознательными» троцкистами, действовавшими на основе теории перманентной революции.
Никто из этих простаков не понял своеобразного характера нынешней эпохи применительно к колониальным или экс-колониальным районам мира. Точно так же они не поняли неизбежности извращения революции под влиянием открыто сталинистского — либо псевдо-коммунистического — руководства или радикальной части офицерской касты. Они не понимали неизбежных последствий, когда колониальная революция приходит к прогрессивному и «финальному» выводу об уничтожении лендлордизма и капитализма, но в то же время рабочий класс с марксистским руководством не является главной силой.
Когда основной действующей силой является крестьянская армия, использующая классическую тактику партизанской войны, результатом ее действий может быть только «деформированное рабочее государство», даже если его создание не являлось целью руководства. В случае военного переворота младших офицеров в союзе с «интеллектуалами» и студентами последствия неизбежно были бы теми же самыми.
Это особенно верно, учитывая существование в мире сильных бонапартистских рабочих государств, созданных по образцу сталинистской России и других государств. А беря во внимание существование также и империалистических держав, другого исхода просто и быть не может.
Конечно, в случае существования здоровых рабочих государств — например, в России, или в одной из промышленно развитых стран Европы, или в Японии — результаты и открывающиеся возможности были бы совсем другими. Пролетариат и народы передовых рабочих государств могли бы оказать помощь и поддержку рабочим государствам в отсталых странах, связывая их экономики вместе и посылая десятки тысяч технических специалистов в малые страны и сотни тысяч — в страны с большим населением. Это означало бы быстрое индустриальное развитие плюс рабочую демократию. Именно это имел ввиду Ленин, когда говорил, что Африка может перейти напрямую от племенного строя к коммунизму.
Но учитывая нынешнее соотношение классовых сил в международном масштабе, с доминированием в рабочем движении классического и сталинисткого вариантов реформизма, такой вывод в отношении Вьетнама, Камбоджи и Лаоса совершенно исключается.
Индокитайские столкновения
Именно поэтому наша тенденция, беззаветно поддерживая Вьетнамскую и Индокитайскую революции, в то же время предупреждала рабочих и крестьянв этих странах, что, хотя они и должны активно поддерживать борьбу за социальное и национальное освобождение, в то же время доминирование в этой борьбе сталинского руководства будет означать, что, несмотря на огромный социальный шаг вперед, который означает победа национально-освободительного движения, ее успех ведет в то же время к новому порабощению их тоталитарной сталинистской бюрократией. Без марксистской партии и марксистского руководства целью руководителей «Коммунистической партии» было бы только создание государства по образу так называемого «социализма» России или Китая.
Мы призывали передовых рабочих Британии, Америки, Франции и всего мира поддержать социальную и национально-освободительную борьбу народов Индокитая, поскольку она ослабляла империализм и мировой капитализм. Освобождение производительных сил этих стран в результате свержения господства капитала дало бы огромные долгосрочные выгоды как народам этих стран, так и пролетариату всего мира.
Но мы никогда не обманывали сами себя и рабочих и крестьян по всему миру относительно неизбежного характера (классового соотношения сил) и режимов, которые могли бы установиться в подобных странах.
Мы предупреждали и предсказывали неизбежность установления в таких странах националистических тоталитарных сталинистских режимов, но даже мы не могли ожидать, до какой степени в действительности дойдут искажения.
Вооруженные столкновения между Камбоджей и Вьетнамом выносят суровый приговор всем тем «троцкистским» сектам в Британии и в мире в целом, кто не понял классовой природы и сталинистского характера этих режимов. Но для нашей тенденции это не стало сюрпризом. Пограничные столкновения между Россией и Китаем с десятками тысяч жертв уже достаточно показали, на что способны националистические бюрократии.
Все эти бюрократии не в состоянии выйти за узкие рамки национального государства. За этими столкновениями в бывшем Индокитае стоит стремление вьетнамцев создать индокитайскую федерацию «социалистических государств». Очевидно, что это принесло бы огромные выгоды экономикам всех этих стран. Но камбоджийцы сопротивляются образованию такой федерации по той причине, что в условиях бонапартистского тоталитаризма они неизбежно попадут под националистическое господство и национальное угнетение со стороны вьетнамской бюрократии. Даже оставляя в стороне злобный шовинизм камбоджийских сталинистов, такое развитие событий было бы столь же неизбежно, как и в случае со сталинистскими Россией и Китаем.
По той же самой причине вьетнамские сталинисты, в свою очередь, отказываются образовать федерацию со сталинистским Китаем. Они знают, как уже видно из положения национальных меньшинств в Китае, что они попали бы под национальное угнетение со стороны китайской бюрократии. Даже несмотря на огромную экономическую выгоду, они не могут согласиться на это, как и китайская бюрократия не может согласиться на федерацию с Россией, несмотря на все колоссальные выгоды для народов обеих стран как в экономике, так и с точки зрения баланса мировых политических сил. На пути у подобного объединения стоят корыстные национальные интересы бюрократий всех этих стран.
Только рабочая демократия, как во времена Ленина и Троцкого — не содержащая ни малейшего намека на превосходство или преимущества какой-то одной нации — способна провести такую программу. Но бонапартистский режим, основанный на привилегиях и неравенстве, неспособен на такую политику, доказательством чего являются шовинистические эксцессы в сталинистских России и Китае. Бонапартистские тоталитарные режимы по самой своей природе неспособны заглянуть за узкий горизонт национального государства. Их национальная ограниченность вытекает из природы бюрократии и ее привилегий.
Опираясь на крестьян, студентов и интеллектуалов, без решающего господства и участия рабочего класса, они неизбежно будут национально-ограниченны.
Афганистан
Рабочий класс может обеспечить свое освобождение и свое господство в обществе только опрокинув все предрассудки прошлого — национальные, расовые, кастовые, сексуальные или любые другие. Но только рабочий класс и никто другой — и то только под марксистским руководством — способен на этот шаг. Но освобождение рабочих означает также и освобождение мелкобуржуазной страты общества, которая под руководством рабочего класса и только при этом условии, была бы способна подняться на высоту задачи.
Мелкая буржуазия и интеллектуалы способны стать на точку зрения пролетариата только полностью порвав со своим происхождением и взглядами своего класса. Но это крайне сложно в современных условиях, когда количество подлинных марксистов — как в ранние годы Маркса и Энгельса — оказалось сведено буквально до горстки людей.
И особенно это сложно сегодня, когда не просто ведется борьба в идеологической сфере, а когда в одной стране за другой встает непосредственная задача трансформации общества. В этой ситуации интеллектуалам легко подпасть под влияние мутных сталинистских идей в их самых разных формах.
Только рабочее движение с марксистами во главе может сделать для интеллектуалов возможной подобную метаморфозу.
Это особенно сложно в колониальных и неоколониальных странах с их жгучими проблемами, где массы живут буквально в скотских условиях и где существуют непреодолимые препятствия для трансформации общества на базе полуфеодальных капиталистических режимов.
Для интеллектуалов — всех этих радикальных офицеров, гражданских чиновников, верхнего слоя профессионалов: докторов, дантистов, юристов и так далее — гораздо легче совершить переход к сталинистскому бонапартизму, чем поддерживать подлинные, но численно слабые марксистские тенденции. В особенности это справедливо для тех стран, где «марксизм» даже не существует как организованная тенденция.
Зато «марксизм-ленинизм» России, Китая или Эфиопии им абсолютно подходит. Он соответствует всем их предрассудкам. «Социализм», при котором жизненные стандарты партийной, государственной, промышленной, военной, профессорской элиты намного выше, чем у остальных масс, кажется им вполне нормальным и естественным. Общество, где подобная страта становится господствующей и управляющей, для них чрезвычайно привлекательно, особенно когда они видят громадные успехи, которые делают отсталые страны, идя форсированным маршем к «социализму».
Таким образом, для них легко рационализировать свою классовую позицию. Они ощущают враждебность к коррумпированным крупным землевладельцам и капиталистам, под чьим контролем их страны и общества либо переживают спад, либо движутся вперед еле-еле. Они чувствуют презрение к массам угнетенного крестьянства или даже к слабому рабочему классу.
Все эти страты, помимо их экономического положения, проникнуты огромным тщеславием и заботой о сохранении своей важности в обществе. Их волнуют собственные льготы, статус, должности, власть, доходы, привилегии и престиж. Следовательно, в современном виде легко увидеть, как они воспринимают «социализм» в его, скажем, кубинском варианте.
За последние годы Афганистан является самым свежим примером, подчеркивающим сделанный нами анализ колониальной революции. «Коммунистическая партия» в этой ужасающе отсталой стране сформировалась всего десять лет назад или около того. Как и партии Баас в Сирии, ей оказалось несложно одновременно проглотить доктрины «ислама» и «коммунизма». Причиной этого являются глубокие корни религиозных суеверий среди чрезвычайно отсталого большинства крестьянства, на 90% неграмотного.
Полная трансформация
Сейчас, как и сирийский Баас, лидеры компартии Афганистана выступают в союзе с радикальными низшими и средними слоями офицерства.
Непосредственным толчком к перевороту послужил голод — как в Эфиопии — с которым коррумпированный полуфеодальный азиатский режим оказался не в состоянии справиться. За последние несколько десятилетий Афганистан пережил уже множество переворотов, в результате которых власть захватывали различные группы и племенные лидеры. При этом менялась только верхушка режима, социальная же его основа оставалась неизменной. Та же самая неизбежно развивавшаяся коррупция с ее поборами делалась невыносимой для масс, что приводило либо к голоду, либо к иностранному вмешательству — и к новому перевороту. Социальные отношения, таким образом, вращались в одном и том же порочном круге. Но этот новый переворот открыл возможность двинуться в новом направлении. «Коммунисты» получили должность президента и премьер-министра и стали играть доминирующую роль в правительстве. Это показывало, в каком направлении хочет двигаться офицерство. Одним из первых актов нового режима было изъятие земель, принадлежащих монархии, которая, несмотря на свержение бывшего режима Дауда, продолжала владеть 20% земли в Афганистане! Так события двинулись в новом направлении, которое может быть началом полной трансформации социальных отношений.
Как и в Польше, где тамошняя бюрократия достигла соглашения с католической церковью, в Афганистане руководство компартии вместе с офицерством могут придти к какому-то соглашению с исламским духовенством. Тот факт, что новый премьер-министр Тараки является лидером так называемой Коммунистической партии, ничего не меняет. Он проводит ту же самую политику, что и сирийские лидеры Бааса.
В случае с Афганистаном на данной стадии существуют только два пути. Рабочий класс является мизерным. Часть интеллигенции, в особенности большинство офицерства и огромная часть профессионалов хочет современного цивилизованного государство. Крестьянство хочет земли.
На пути капитализма и лендлордизма нет никакого выхода. Армейское офицерство хочет пойти по пути, проложенному Внешней Монголией. Фактически, эти своеобразные изменения стали возможны только благодаря международному контексту. Кризис капитализма и империализма, тупик, в котором оказались отсталые страны третьего мира и пролетарские революции на Западе, в случае с Афганистаном являются мощным фактором.
Варварские режимы, существующие в расположенных рядом Пакистане, Иране и Индии, не являются привлекательной силой. Для армейских офицеров, многие, если не большинство из которых обучались в России, последствия сталинистского режима кажутся весьма привлекательными. Такой же эффект оказывается на племена и родственные народы, живущие на границах с Россией, когда они видят модернизацию тех районов России, которые ранее имели такие же низкие жизненные стандарты и такой же огромный уровень неграмотности и невежества, как и они сами.
Марксистский подход
Индустриализация, полная грамотность и высокий в сравнении с Афганистаном уровень жизни обязаны были произвести впечатление на эти слои. Контраст с отсталостью и варварством, на которых строилось процветание афганской знати, не мог не тревожить лучшие слои афганского общества — интеллигенцию, профессионалов и даже офицерскую касту. Они хотели порвать с той грязью, нищетой и невежеством, от которых страдала их страна. Капиталистам Запада с их безработицей и застоем в промышленности было нечего им предложить. Они же хотели разорвать порочный круг смены племенных правителей и военных режимов, которые не несли никаких фундаментальных изменений.
Кризис капитализма тяжелее всего бьет по отсталым районам мира и подталкивает их к выводу, что капитализм не может предложить никакого выхода.
«Республиканский» режим ДаудаМохаммед Дауд пришел к власти, свергнув монархию в 1973 году. Он, в свою очередь, был 27 апреля 1978 года свергнут Военным революционным советом, который поставил у власти режим Тараки, между прочим, поддерживаемый и руководимый в прошлом Москвой, тоже не изменил ничего. Потрясения и перевороты, приводившие только к смене династий из разных кланов знати, последние пятьдесят лет были абсолютно бесплодными. Знать и земельные отношения, на которые она опиралась, оставались основным препятствием на пути модернизации.
В этих обстоятельствах, если бы новый режим, опираясь на поддержку крестьянства, приступил к трансформации общества, перед ним был бы ясный путь развития, похожий на кубинский, сирийский или российский. Это, впервые за столетия, приблизит афганское общество к современному миру. Если социалистическая трансформация будет завершена, это станет новым ударом по капитализму и лендлордизму в остающейся еще капиталистически-лендлордистской части Азии, особенно в Южной Азии. Это будет иметь неисчислимые последствия для пуштунов и белуджей в Пакистане и столь же огромное влияние на народы, проживающие на границе с Ираном. Прогнивший пакистанский режим в ближайшие годы столкнется с полной дезинтеграцией. Преобразование социальных отношений в Афганистане может внести дальнейший вклад в распад этого режима.
Соплеменники будут подпадать под влияние процессов, происходящих с их братьями по ту сторону границы. На северо-западных границах Пакистана среди белуджей уже разгорается восстание, в ходе которого люди стремятся к единству со своими братьями в Афганистане. Эффект может напоминать брошенный в воду камень, круги от которого будут чувствоваться в Иране и даже еще дальше — в Индии.
Это та дорога, по которой может пойти «Коммунистическая партия», удерживая власть в союзе с радикальным офицерством. Оппозиция со стороны сил старого режима будет, как и в Эфиопии, со всей вероятностью понуждать их идти именно в этом направлении.
Если же они будут медлить — возможно, под влиянием русского посольства и русского режима — они проложат путь жесточайшей контрреволюции, опирающейся на ощущающих опасность знать и духовенство. В случае успеха эта контрреволюция восстановит старый режим на костях сотен тысяч крестьян, при истреблении радикального офицерства и почти полном уничтожении образованной элиты общества. На данный момент — пока не будет движения единственного передового класса, способного обеспечить переход к социализму в промышленно развитых странах, — наиболее прогрессивным для Афганистана в настоящее время кажется установление пролетарского бонапартизма.
Хотя мы и не закрываем глаза на вновь возникающие противоречия, на основе переходной экономики, представляющей собой рабочее государство без рабочей демократии, марксисты, сохраняя трезвый взгляд на вещи, поддержат возникновение такого государства и дальнейшее ослабление не только империализма и капитализма, но и режимов, опирающихся на пережитки феодализма в наиболее отсталых странах.
Тед Грант, июль 1978 г.