Предисловие к четвертому изданию
Статья в ≪Cogito≫
Взгляды Троцкого
Новый подход Монти Джонстона
Троцкий в 1930-е годы
Политика Народных фронтов
Крах сталинизма
Запоздалое признание Джонстона
Будущее России
Окончательная измена
Троцкизм и будущее

От авторов

Предисловие к первому изданию
«Культ личности»

Из истории большевизма, часть 1

Из истории большевизма, часть 2
Троцкий в 1905 году
Стокгольмский съезд
Период реакции
Большевики и Ленин
«Старые большевики» в 1917 году
Троцкий и большевики в 1917 году
Сталинская школа фальсификаций

Теория перманентной революции
Интернационализм Ленина
Ленин и Троцкий
Перманентная революция на практике (1)
Перманентная революция на практике (2)

Троцкий и Брест-Литовск

Рост сталинизма
Дискуссия о профсоюзах
Еще раз о профсоюзной дискуссии
Ленин и профсоюзы
Десятый съезд и нэп

Борьба Ленина против бюрократии
Троцкий и борьба против бюрократии

Социализм в отдельно взятой стране
Троцкий и пятилетки
«Преданная революция»
Режим пролетарского бонапартизма
Отомрет ли бюрократия «сама собой»?
Какой именно социализм?
Националистическое перерождение коммунистических партий

Заключение

 

 

Ленин и Троцкий

От авторов

Настоящая работа — ответ на статью Монти Джонстона, опубликованную в пятом номере журнала Молодежной Коммунистической Лиги «Cogito». В ней поднят целый ряд исторических и идеологических вопросов, имеющих фундаментальное значение для каждого активиста сегодняшнего рабочего движения. Такие вопросы, как теория перманентной революции или история большевистской партии не могут быть рассмотрены в нескольких строках. Попытка свести их к нескольким абзацам неизбежна привела бы к ошибкам и неточному толкованию. Мы не видим необходимости извиняться за объем настоящей работы.

Мы старались сосредоточиться, главным образом, на теоретических вопросах, затронутых в статье из «Cogito». Из-за этого мы были вынуждены сохранить последовательность аргументов, приведенных в этой работе, хотя это часто вступает в противоречие как с логикой, так и историческим контекстом. Из-за этого оказались неизбежными несколько повторов, хотя, вообще говоря, в различных главах затронутые вопросы рассматриваются с разных сторон.

Так различные аспекты теории перманентной революции появляются и в главе, посвященной истории большевизма, и «социализму в отдельно взятой стране», так же как и в главе с соответствующим названием. Здесь, как и других случаях, стиль был принесен в жертву политической ясности.

Подобным образом в отношении цитат: мы избегали цитирования отдельных фраз, которые легко исказить в своих целях. Большинство пассажей воспроизводятся целиком, для того чтобы они выражали именно то, что подразумевали их авторы. Это не облегчает чтение, но является необходимой защитой от фальсификаций.

Монти Джонстон декларировал, что он намерен опубликовать работу о Троцком в трех частях. Первая — касающаяся «идей Троцкого» — уже появилась. Вторая — «Троцкий и международное рабочее движение» — и третья — «Сегодняшняя политика троцкистов» — еще только должны выйти в свет. Со своей стороны, мы ожидаем этих исследований и полностью готовы ответить на аргументы товарища Джонстона, пункт за пунктом. Поэтому, ожидая этих работ, мы решили воздержаться от развернутого анализа, например, истории Китайской революции или политики народных фронтов, упоминая их в развернувшейся дискуссии лишь в качестве примеров и иллюстраций. В будущем мы рассмотрим эти вопросы детально.

Предисловие к первому изданию

Полноценная дискуссия среди марксистов о политических позициях и ролях Сталина и Троцкого давно назрела. Вовлеченные в нее стороны, должны рассмотреть основные элементы политики и практики российского и международного рабочего движения. Спустя четыре десятилетия такие дебаты должны быть не только много богаче и полнее, но даже более поучительны чем раньше. ¹

Такие обещания Монти Джонстон дал читателям журнала Молодежной Коммунистической лиги «Cogito». Это обещание приглашает к дискуссии всех честных членов Молодежной Коммунистической лиги и Коммунистической Партии, многие из которых, кстати, удивляются, почему эта важная дискуссия имела такую длительную «отсрочку» — более чем на четыре десятилетия.

До недавнего времени дискуссии в Молодежной Коммунистической лиге и Коммунистической Партии по вопросам троцкизма были немыслимы. На протяжении сорока лет работы Троцкого были «запрещенной литературой» для большинства членов Коммунистической партии, на чьи сомнения и вопросы руководство отвечало мощным потоком «разоблачений», основанных на подтасовках истории большевизма и Русской революции. Последняя попытка поднять публично вопросы троцкизма была сделана Бетти Ридом в статье, опубликованной в «Marxism Today» четыре года назад. Статью хорошо характеризует то, что, среди других перлов, там утверждается, что материалы Московских процессов имеют сегодня чисто исторический интерес! Такие материалы не могут удовлетворить требования коммунистов, которые требуют правдивого рассмотрения и анализа всех обсуждаемых вопросов. Этим товарищам мы, вместе с товарищем Джонстоном, можем сказать, что:

«…мы хотим надеяться… что они не будут довольствоваться лишь выносимой на их рассмотрение тщательно препарированной историей международного рабочего движения и тем односторонним взглядом на коммунизм, который преподносится в их газетах и учебных классах.» ²

Вместе с товарищем Джонстоном мы готовы процитировать обращение Ленина к Всероссийскому Коммунистическому Союзу Молодежи, где он говорит о необходимости:

«взять всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования.» ³

Дискуссия предполагает наличие двух сторон. Товарищ Джонстон призвал оппонентов ответить на свои доводы. Мы увидим скоро, в какой степени он, а также руководство Коммунистической партии и Молодежной Коммунистической лиги окажется готовым к тому, чтобы допустить «всеобъемлющую дискуссию», охватывающую основные теоретические вопросы и действительно несущую прозрение членам их организаций.

На первый взгляд, подход Монти Джонстона к проблеме возвышенно благоразумен и объективен. С огромной горечью он подчеркивает, что не «преследует личные корыстные цели», а стоит между двумя течениями:

«Такая работа была бы совершенно бесплодной, если бы она осуществлялась со старых позиций твердых приверженцев Ленина и Троцкого. Для получения сбалансированной оценки требуется не апологетика или демонология, а марксистский метод объективного критического и самокритического анализа в свете исторического опыта» ⁴

Такова основа высшей объективности Джонстона. Он обязуется не «прилипать намертво» к «старой позиции» Сталина, так почему же его оппоненты должны упорствовать в защите идей Троцкого? Такова безупречная логика аргументов Джонстона: никто не защищает сегодня «старую позицию» Дюринга, так зачем же поддерживать идеи Энгельса? Никто не верит, что бог создал мир за семь дней, так зачем увековечивать односторонний культ Эйнштейна и Дарвина?

В действительности Джонстон ставит вопрос совершенно не по марксистски. Проблема состоит не в «прилипании намертво» к Троцкому, Сталину или какой-либо другой личности. Вопрос в том, будем ли мы защищать собственно основные идеи марксизма, научно разработанные идеи, развивающиеся в свете исторического опыта, но, в своей основе, остающиеся сегодня теми же, что и во времена Ленина и Троцкого, или даже Маркса и Энгельса. Основной вопрос, который товарищ Джонстон пытается обойти, но на который опирается все с чем он имеет дело — именно вопрос о том, остается ли «старая позиция» марксизма по прежнему верной в таких фундаментальных вопросах, как интернационализм, роль рабочего класса в борьбе за социализм, природа социалистического общества и т. д. Эти великие идеи, защищаемые всеми великими марксистами от попыток оппортунистов, маскирующихся под именами «социалистов» или «коммунистов», разбавить их водой, ревизовать и свести к реформистской немоче. Под масками «современности», «научности» и «объективности» Монти Джонстон пытается изолировать эти идеи как «троцкизм», как нечто чуждое традициям и концепциям марксизма, и вернуться, таким образом, к «старым позициям» — Бернштейна, Каутского и меньшевиков.

Апелляция Монти Джонстона к марксистскому методу — хуже чем ничего, так как сам по себе этот метод основывается, с начала и до конца, на скрупулезной честности и правдивости при ведении полемики с оппонентами. Самая тщательная аккуратность при цитировании видна во всех полемических работах Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого. Великие марксисты не допускали неверного цитирования или искажения потому, что для них полемика была средством для прояснения затронутых базовых идеологических вопросов и роста политического уровня членов организаций, а не для набора дурацких очков в дебатах. Они не опускались до брани вместо аргументов, но и никогда не стеснялись называть мошенников мошенниками, ради создания показного ореола профессиональной «беспристрастности» вокруг своих работ.

На третьей странице своей статьи Монти Джонстон пишет: Аргументы чисто политические. Личной брани и инсинуациям здесь места нет. (Выделено нами).

Действительно, мы не найдем здесь следов той грязи о «троцко-фашистах», «политических вырожденцах», «агентах Гитлера» и т. д., которая десятилетиями перелопачивалась коллегами Джонстона. Ощутите вкус некоторых образцов этой олимпийской объективности:

«Великолепно написанные, но очень тенденциозные полемические работы Троцкого…», «хулиганская риторика и полет фантазии [вместо] спокойного исследования позиции оппонента…», «осыпание бранью из-за боковой линии…», «поверхностно обусловленные выводы…», «многословные и преувеличенные обобщения [вместо] сбалансированного исследования/dots», догматические замашки Троцкого…» и т. д., и т. п. ⁵

Товарищ Джонстон достиг большого прогресса по сравнению с временами «сбалансированного марксистского» анализа троцко-фашизма Пэлм Датт, Политта, Гулана и Кэмпбелла. Его прогресс состоит в замене языка сточной канавы на сахариновую ругань и инсинуации академических кабинетов.

«Культ личности»

«Двадцатый съезд, уничтоживший культ Сталина, открыл дорогу для такого подхода в коммунистическом движении… Старые сектантские привычки и позиции еще остаются на плаву из-за бюрократического сопротивления новациям, но во многих Коммунистических партиях ситуация меняется» ⁶

Посредством этих нескольких слов товарищ Джонстон «объясняет» сальто руководства мирового «коммунистического» движения по вопросу о Сталине. По вопросу о позиции, которую они горячо защищали на протяжении тридцати лет, которая была до предела, по сути каждого пункта, ложной, по которой они отделяли коммунистов от «троцко-фашистов». Столь многословно признав, что дискуссия об основах эволюции российского и международного рабочего движения подавлялась на протяжении десятилетий, теперь он радостно провозглашает XX Съезд неким магическим ключем, отмыкающим все преграждавшие путь к знаниям двери.

Но одну минуту… Товарищ Джонстон, как же насчет «марксистского метода объективного критического и самокритического анализа в свете исторического опыта»? Как насчет ленинских слов об «общей сумме человеческих знаний» и механическом вызубривании? XX Съезд открыл для мирового «коммунистического движения» то, что на протяжении тридцати лет, целого исторического периода, все его руководители, его самые честные теоретики, наиболее талантливые журналисты занимали не просто неверную, а преступную, с точки зрения российского и международного рабочего класса, позицию. Вы предлагаете коммунистам принять это безо всяких протестов, проглотить целиком, не задавая никаких вопросов? Но уверены ли Вы в том, что это марксистский метод? Не об этом ли предупреждал Российский Коммунистический союз молодежи более 50 лет назад Ленин?

Первый вопрос, появляющийся у любого думающего коммуниста: «Почему?» Почему это случилось? Как это могло случиться? Мы признаем, что никто не совершенен, что иногда ошибались даже величайшие марксисты… Но совершать такие «ошибки» на протяжении такого времени. Это ужасно. Это нуждается в объяснении. Это требует объяснения.

Никаких объяснений от Монти Джонстона не предвидится. Вместо этого, он отсылает нас к тексту речи Хрущева о Сталине на XX Съезде. Нет, однако, никакого указания на московскую редакцию. Прозвучавшая за закрытыми дверями речь никогда не публиковалась в России. Джонстон оказывается вынужденным цитировать текст этого шедевра современной марксистской мысли из… «Mancheser Guardian»!

Какой «анализ» сталинизма содержится в материалах, озвученных в Москве? Знаменитая «теория» «Культа личности». Она утверждает, что на протяжении целого исторического периода «социалистическое государство» управлялось бонапартистским диктатором, принудительно отправившим миллионы в Сибирь, уничтожившим целые народы, истребившим все состоявшее из старых большевиков руководство после самым ужасным образом сфабрикованных судебных процессов в истории — и все для того чтобы укрепить свою власть. Какая пародия на марксизм и марксистский метод анализа! Члены Молодежной Коммунистической лиги и Коммунистической партии не дети, товарищ Джонстон, они не верят сказкам, даже если эти сказки грезятся обитателям Кремля или Кинг-стрит⁷.

Для марксиста должна быть невозможной такая постановка вопроса. Марксистский метод объясняет историю не в терминах гениальности и злодейства, не в понятиях прихоти и «личности», а на основе общественных классов и групп, их интересов и противоречий. Совершенно невообразимо, чтобы один человек был способен навязать свои идеи целому обществу. Маркс давным давно объяснил, что если идея, даже неверная идея, была выдвинута, получила поддержку и стала силой движущей людьми, то она должна представлять интересы части общества. Если ссылка Джонстона на марксистский метод нечто большее, чем просто стилистический трюк, изящный фразеологический оборот, то мы настаиваем на том, чтобы он ответил на прямой вопрос: чьи интересы представлял Сталин? Свои собственные?

Мы говорим, что каждый честный коммунист будет приглашен на дебаты по вопросу о сталинизме и троцкизме. Мы приглашаем участвовать и товарища Джонстона. Но какой же марксистский анализ в том, чтобы, помпезно ссылаясь на марксистский метод, избегать какой-либо попытки анализа фундаментальных общественных процессов, которые только и могут пролить свет на идеи выдвинутые в разное время Троцким и Лениным? Без объяснения этих исторических процессов, все становится совершенно произвольным, сводится к нанизыванию изолированных, вырванных из контекста, цитат из работ Ленина и Троцкого, искусственно соединенных для того чтобы «доказать» ту или иную точку зрения. Конечно, товарищ Джонстон, такова сущность «марксистского метода», на протяжении десятилетий использовавшегося сталинистами для оправдания каждого своего изгиба и поворота подходящими предложениями из Ленина. Но такой подход имеет мало общего с марксизмом и скорее обязан своим существованием практике… иезуитов.

Из истории большевизма, часть 1

«Когда троцкисты представляют Троцкого товарищем Ленина по оружию и подлинным представителем ленинизма после его смерти, то важно знать, что фактически Троцкий проработал вместе с Лениным только шесть лет (1917–1923).» ⁸

Арифметически аргументы Джонстона кажутся безупречными. Но стоит также посмотреть и на то, что это были за годы. Этот период включает Октябрьскую революцию, в которой Троцкий «играл вторую после Ленина роль»; гражданскую войну, когда Троцкий был Комиссаром по Военным делам (пост который он занимал до 1925 года) и отвечал за создание, почти из ничего, Красной Армии; строительство III Интернационала, для первых пяти конгрессов которого Троцкий писал Манифесты и большинство важнейших политических резолюций; период восстановления экономики, в ходе которого Троцкий реорганизовал разрушенную железнодорожную систему СССР. Это только несколько «мелких» задач, которые Троцкий решил в ходе своего короткого пребывания в большевистской партии.

Монти Джонстон, однако, нисколько не смущен этими обстоятельствами. Он предпочитает остановиться на «более интересном» периоде 1903–1917 годов (тринадцать или четырнадцать лет, не меньше…), когда Троцкий находился («не случайно») вне большевистской партии. Монти Джонстон не замечает здесь, что сама большевистская партия была создана не в 1902, а в 1912 году. До этого момента, и большевики, и меньшевики рассматривали себя как два крыла одной партии — Российской Социал-Демократической Рабочей партии. Двусмысленными формулировками и использованием не датированных цитат Джонстон создает впечатление, что большевистская партия в 1903 году появилась на исторической сцене полностью сформировавшейся и идейно оснащенной, подобно вышедшей из головы Зевса Афине.

На шести страницах своей статьи товарищ Джонстон повествует о расколе большевиков и меньшевиков в 1912 году, когда «большевики окончательно порвали с меньшевиками и сформировали свою собственную партию». Однако на предыдущих страницах он пишет:

«В 1904 году он [Троцкий] оставил меньшевиков и, хотя он и продолжал писать для их прессы и даже иногда выступал от их имени, формально он оставался до 1917 года вне обеих партий.» (Выделено нами) ⁹

Читатель чешет свою голову в недоумении. Как Троцкий умудрился с 1904 по 1912 год, быть «формально вне обеих партий». Позже мы вернемся к этому периоду и покажем причины странных умалчиваний товарища Джонстона.

«Причиной этого антагонизма была жесткая оппозиция Троцкого борьбе Ленина за строительство стабильной, централизованной и дисциплинированной марксистской партии. Когда на Втором съезде Российской Социал-Демократической Рабочей партии произошел раскол между большевиками… которые предпочитали такую партию, и меньшевиками… которые хотели значительно более свободную форму организации, Троцкий оказался на стороне последних…» ¹⁰

Этой формулировкой Джонстон конституирует грубое искажение истории большевизма. Раскол на Лондонском съезде 1903 года произошел не по вопросу о «стабильной, централизованной и дисциплинированной марксистской партии», как утверждает Джонстон, а по вопросу о составе центрального руководства партии и по одному пункту партийного Устава. Разногласия появились только на двадцать второй сессии. До этого, ни по какому политическому или тактическому вопросу, между Лениным и мартовским «меньшинством» не было разногласий.

Джонстоновские представления этих разногласий, как явного раскола между большевистскими «централистами» и меньшевистскими «анти-централистами» — явная подделка, коренящаяся в появившейся после съезда клевете меньшевиков противбольшевиков. Ленин сам говорил о знаменитом пункте Устава партии:

«Во-первых, по поводу любезнейшего (говорю это без иронии) предложения Аксельрода „сторговаться“. Я охотно последовал бы этому призыву. Ибо вовсе на считаю наше разногласие таким существенным, чтобы от него зависела жизнь или смерть партии. От плохого пунка устава мы еще далеко не погибнем!» ¹¹

После съезда, когда Мартов и его сторонники отказались участвовать в работе редколлегии «Искры», Ленин писал:

«Рассматривая поведение мартовцев после съезда, их отказ от сотрудничества… их отказ от работы на ЦК, их пропаганду бойкота, — я могу только сказать, что это безумная, недостойная членов партии попытка разорвать партию… из-за чего? Только из-за недовольства составом центров, ибо объективно только на этом мы разошлись…» ¹²

Время от времени Ленин подчеркивал, что между ним и «меньшинством» Мартова не было принципиальных разногласий, никаких разногласий достаточно важных чтобы вызвать раскол. Так, когда Плеханов ушел к Мартову, Ленин писал:

«Скажу прежде всего, что автор статьи [Плеханов] тычячу раз прав, по моему мнению, когда он настаивет на необходимости охранять единство партии и избегать новых расколов, — особенно из-за разногласий, которые не могут быть признаны значительными.» ¹³

Также Ленин продолжал выступать против исключения групп из партии, защищая открытость партийной прессы для обнародования разногласий:

«…предоставить свободу высказаться этим группкам, чтобы дать возможность всей партии взвесить глубину или незначительность разногласий, определить, где именно, в чем и с чьей именно стороны наблюдается непоследовательность.» ¹⁴

Таким всегда был подход Ленина к вопросу о разногласиях в партии: готовность к дискуссии, гибкость, терпимость и, прежде всего, скурпулезная честность по отношению к оппонентам. То же самое, увы, врядли можно сказать о лидерах «коммунистических» партий сегодня!

Монти Джонстон намеренно пытается создать ложное впечатление о расколе между двумя крыльями российской социал-демократии на Втором съезде. Делая это, он намеренно цитирует «Избранные сочинения» Ленина (старое сталинистское двадцатитомное издание), в котором опущено большинство материалов по этому вопросу (и другим тоже). Почему товарищ Джонстон не цитирует полную московскую редакцию? Не хватает средств «Кинг Стрит»? Или просто для того чтобы повлиять на среднего члена Молодежной Коммунистической лиги, который может не иметь возможности или времени для проверки оригинала? Здесь, и повсюду в этой работе, товарищ Джонстон показывает себя неутомимым исследователем, особенно, когда он выхватывает отдельные фразы или предложения из «Одного шага вперед, двух шагов назад». Однако, даже поверхностный просмотр соответствующих томов «Избранных трудов» Ленина вскрывает лживость джонстоновского подхода. Так на странице 474 «Избранных сочинений» Ленина (т.7), мы читаем:

«Тов. Люксембург говорит, например, что в моей книге [т. е. „Один шаг вперед, два шага назад“] отчетливо и ярко выразилась тенденция „не считающегося ни с чем централизма“. Тов. Люксембург полагает, таким образом, что я отстаиваю одну организационную систему против какой-то другой. Но на самом деле это не так. На протяжении всей книги, от первой до последней страницы, я защищиаю элементарные положения любой мыслимой партийной организации. В ней разбирается не вопрос о различии между той или иной организационной системой, а вопрос о том, каким образом любую систему следует поддерживать, критиковать и исправлять, не противореча принципам партии…» ¹⁵

В действительности, разногласия между большевизмом и меньшевизмом были вовсе не очевидны в 1903 году, хотя дискуссия и вскрыла некоторую тенденцию к примиренчеству среди меньшевиков, или «мягких», как их называли. Две тенденции выкристаллизовались лишь постепенно, под влиянием событий, и даже к окончательному разрыву 1912 года, процесс не дошел до конца. Задолго до периода знаменитого «тринадцатого или четырнадцатого» года Монти Джонстона, когда произошел явный раскол на две политические партии, вплоть до 1912 года, история большевизма была историей многочисленных и повторяющихся попыток объединить партию на принципиальной основе. Более того, разногласия между большевиками и меньшевиками не ограничивались, как можно подумать читая Джонстона, вопросом партийного строительства, но включали все основные политические вопросы, проистекающие из анализа природы собственно Русской революции.

Постольку, поскольку Монти Джонстон пытается установить разногласия, он не достигает цели. С поразительной самоуверенностью он обвиняет Троцкого в критике идеи, выраженной в работе Ленина «Что делать?» о том, что рабочий класс, сам по себе, способен лишь на «тред-юнионистскую сознательность», то есть сознательность необходимую для борьбы за экономические требования при капитализме. Монти Джонстон, подобно лидерам компартии, очевидно не осведомлен от том, что позже Ленин сам отказался от этой ранней формулировки, преувеличения проистекающего из его полемики против экономистов, течения хотевшего ограничить борьбу рабочих чисто экономическими требованиями. Касаясь этого вопроса, Ленин объяснял, что «экономисты были выгнуты в одну сторону. Для того чтобы выпрямить палку, ее было необходимо перегнуть в другую сторону.» Ленин был далек от взглядов, принятых среди сталинистов, что рабочий класс похож на замазку, нуждающуюся в форме «интеллектуального» руководства.

Какую цель преследовал Монти Джонстон искажая историю большевизма? Ответ ясен из оставшейся части его работы. Джонстон хочет увековечить сталинистский миф о монолитности большевистской партии, которая существовала отдельно прямо со своего провозглашения в 1903 году. Добившись этого, он может затем твердо поместить Троцкого «вне» партии как недисциплинированного, хотя бы и способного, интеллектуала. Это позволяет двинуться к главной фальсификации — обнаружить «троцкизм» как особую чуждую политическую идеологию враждебную ленинизму.

Действительно, на съезде 1903 года, Троцкий оказался в лагере оппонентов Ленина. Правда также, что Плеханов, в дальнейшем социал-патриот, был вместе с Лениным. Факт, который мог бы удивить каждого, включая Ленина, который сначала не понял важности этого факта. Настоящим результатом Второго съезда стал переход от маленькой пропагандистской секты к настоящей партии, и в этом вопросе Ленин, несоменно, занимал верную позицию.

В последующие годы Троцкий, который всегда был честен в отношении своих ошибок, безоговорочно признавал свою ошибку, и указывал, что здесь Ленин всегда был прав. Монти Джонстон, цитируя эти заявления Троцкого, тем не менее, утверждает повсюду в тексте, что Троцкий всегда был не склонен признавать свои прошлые ошибки!

Но Джонстон не прав вдвойне, когда он описывает случившееся так, словно только Троцкий не понимал позицию Ленина. Фактически, раскол часто рассматривался в 1903 году, и даже позже, партийными активистами в России как не имеющая практического значения эмигрантская склока или, цитируя неподражаемую фразу Сталина, «буря в чайной чашке». Позвольте нам привести типичный пассаж из работы, которую цитирует также и товарищ Джонстон, «Портреты революционеров» Луначарского:

«Поэтому известие о расколе на II съезде ударило нас обухом по голове. Мы знали, что на II съезде будут последние акты борьбы с „Рабочим делом“, но, чтобы раскол прошел такой линией, что Мартов и Ленин окажутся в разных лагерях, а Плеханов „расколется“ пополам, — это нам совершенно не приходило в голову. Первый параграф устава? Разве стоит колоться из-за этого. Размещение кресел в редакции? Да, что они там с ума сошли за границей.» ¹⁶

Ленинская переписка того периода показывает, что большинство партии не понимало раскола и противостояло ему. Только Монти Джонстон, шестьдесят пять лет спустя, считает всю проблему кристально ясной. В вопросах Второго съезда он не равен Ленину — он выше! С высоты второго тома «Избранных работ», Монти Джонстон выносит обличительный вердикт Троцкому, который ловкостью рук… изменил дату рождения большевизма и меньшевизма с 1903 на 1904 год, для того чтобы утверждать, что он никогда не принадлежал к меньшевикам, добавляя, что его линия „совпадала в каждом принципиальном вопросе“ с ленинской.

Для начала читатель должен обратить внимание на то, что в соседнем предложении, Джонстон указывает, что с 1904 по 1917 год Троцкий оставался… формально вне обеих партий, перенося таким образом «ловкостью рук» дату появления большевизма как партии, а не тенденции, с 1912 на 1904 год!

Что означает утверждение Троцкого, что его линия всегда совпадала по принципиальным вопросам с ленинской? Читатель «тщательно препарированной» истории большевизма Монти Джонстона должен быть озадачен таким утверждением. Его удивление, однако, следует адресовать не Троцкому, а Монти Джонстону, который произвольно выхватывает цитаты из контекста, намекая на то, что оценка Троцким своих отношений с Лениным, искажена. Эти искажения следует целиком отнести на счет товарища Джонстона который, как мы покажем, скрывает от читателя настоящие различия между большевизмом и меньшевизмом, к которым обращается Троцкий в этой цитате.

Мы уже показали, сколь никудышна джонстоновская оценка Лондонского съезда 1903 года. Его утверждение, что большевизм и меньшевизм возникли как отдельные тенденции в политическом смысле в 1904 году, лишено всяких оснований. Если это правда, то Ленин сам был виновен в архи-троцкистском грехе примиренчества, многократно пытаясь заставить меньшевиков сотрудничать в управлении партией на протяжении нескольких месяцев после съезда. Только в конце 1904 года Ленин смирился с существованием в партии двух течений и учредил бюро Комитета Большинства.

Решающее различие между большевизмом и меньшевизмом — отношение к либеральной буржуазии — вышло на первый план только в 1904 году. Именно этот политический вопрос, а не ссора вокруг партийного устава, определил эволюцию двух течений в направлении окончательного раскола и привел в конце концов меньшевиков на сторону белогвардейцев в 1918 году. Именно по этому вопросу Троцкий порвал с меньшевиками в 1904 году. Но товарищ Джонстон молчит об этом. Мы увидим причину этого молчания в следующих главах этой книги.

Из истории большевизма, часть 2

Большевистская тенденция выросла и сформировалась на основе опыта революции 1905 года, которую Ленин окрестил «генеральной репетицией Октября». Однако Монти Джонстон ничего не может сказать о целой эпохе между Лондонским съездом 1903 года и периодом 1910–12 годов. Абсолютно ничего не происходило в России! Молчание Джонстона не случайно. Опуская опыт 1905 года и попытки воссоединения российский социал-демократии, последовавшие в это время, он усугубляет уже созданное им ранее ложное впечатление о том, что на протяжении целой эпохи (тринадцать или четырнадцать лет) большевизм и меньшевизм стояли на противоположных и неизменных полюсах — и Троцкий, разумеется, всегда стоял «вне партии».

Троцкий в 1905 году

Какую роль сыграл Троцкий в революции 1905 года и в каком положении он находился относительно Ленина и большевиков? Луначарский, который в это время был правой рукой Ленина, писал в мемуарах:

«Я должен сказать, что Троцкий из всех социал-демократических вождей 1905–1906 годов, несомненно показал себя, несмотря на свою молодость, наиболее подготовленным, меньше всего на нем было печати некоторой эмигрантской узости, которая в то время, как я уже сказал мешала даже Ленину; он больше других чувствовал, что такое широкая государственная борьба. И вышел из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности; ни Ленин, ни Мартов не выиграли, в сущности, ничего. Плеханов очень много проиграл вследствие появившихся в нем полукадетских тенденций. Троцкий же с этих пор стал в первый ряд.»¹⁷

Троцкий был председателем петербургского Совета рабочих депутатов, важнейшего из советов. Ленин описывал их как «эмбрионы революционной власти». Большинство манифестов и резолюций Совета были подготовлены Троцким, он также редактировал журнал «Известия». Большевики в Петербурге не смогли оценить важность Совета и были слабо представлены в нем. Ленин из шведской эмиграции писал в большевистский журнал «Новая жизнь», убеждая большевиков занять более позитивную позицию по отношению к Совету, но его письма не печатали, и они увидели свет только через тридцать четыре года.

Эта ситуация воспроизводилась в каждый критический момент в истории Русской революции: без направляющей руки Ленина замешательство и колебания охватывали партийных лидеров, действующих внутри России, именно тогда когда они оказывались лицом к лицу с необходимостью проявить решительность и инициативу.

Политическая позиция Троцкого и ее связь с идеями Ленина будут рассматриваться более полно в главе о теории перманентной революции. Суть дела была в отношении революционного движения к буржуазии и так называемым «либеральным» партиям. Это был вопрос, по которому Троцкий порвал с меньшевиками в 1904 году. Подобно Ленину, Троцкий разоблачал классовое соглашательство Дана, Плеханова и других, указывая на пролетариат и крестьянство как единственные силы, способные довести революцию до конца.

В 1905 году Троцкий использовал журнал «Начало», который был массовым изданием, для того чтобы объяснить свои взгляды на революцию, которые были близки большевистским, и прямо противоположны меньшевистским. Естественно, что, несмотря на резкие диспуты на Втором съезде, революционная работа большевиков и Троцкого должна была идти в одном направлении. Так, «Начало» Троцкого и большевистская «Новая жизнь», редактировавшаяся Лениным, работали солидарно, поддерживая друг друга против нападок реакции и не ведя между собой полемику. Большевистский журнал приветствовал первый номер «Начала» так:

«Первый номер „Начала“ вышел. Мы приветствуем товарищей по борьбе. Первый выпуск замечателен блестящим описанием октябрьской стачки, написанным товарищем Троцким»

Луначарский вспоминал, что когда кто-то рассказал Ленину о успехах Троцкого в Совете, то лицо Ленина омрачилось на мгновение. Затем он сказал: Что же, Троцкий завоевал это своей неустанной работой и яркой агитацией. ¹⁸

Развитие революции дало огромный импульс движению за воссоединение российских марксистов. Большевистские и меньшевистские рабочие сражались плечом к плечу под одними и теми же лозунгами, конкурирующие партийные комитеты спонтанно объединялись. В конце концов, по предложению ЦК большевиков, в который теперь снова включился Ленин, было начато движение к объединению. Троцкий последовательно защищал воссоединение в своем журнале «Начало» и пытался оставаться вне фракционной борьбы, но был арестован и, учитывая его роль в Совете, заключен в тюрьму еще до начала IV (объединительного) съезда, проходившего в Стокгольме.

Съезд был созван в мае 1906 года, но в это время революционная волна уже схлынула, и вместе с ней — боевой дух и «левые» речи меньшевиков. Плеханов уже оплакивал «преждевременные» действия масс своей знаменитой фразой: «Они не должны были браться за оружие». Конфликт между последовательными революционерами и теми, кто уже оставил массы и приспосабливался к реакции был неизбежен.

Стокгольмский съезд

Главными пунктами в полемике между большевиками и меньшевиками на Стокгольмском съезде были:

1. аграрный вопрос;
2. отношение к буржуазным партиям;
3. отношение к параментаризму;
4. вопрос о вооруженном восстании.

Плеханов, выражая трусливый оппортунизм меньшевиков, денонсировал ленинский план мобилизовать крестьян на национализацию земли как «опасный… ввиду возможности реставрации». Он выразил суть меньшевистского подхода к захвату власти рабочими и крестьянами такими словами:

«Наша точка зрения состоит в том, что захват власти обязателен для нас, но обязателен когда мы делаем пролетарскую революцию. А так как предстоящая революция, может быть лишь мелкобуржуазной, тo мы обязаны отказаться от захвата власти.» (выделено нами) ¹⁹

В 1906–7 годах меньшевики утверждали, что революция была буржуазной революцией: стоявшие перед ней задачи были буржуазно-демократическими; условия для социализма в России отсутствовали. Поэтому любая попытка рабочих захватить власть была авантюрой; задача рабочих — добиваться альянса с буржуазными и мелкобуржуазными партиями, помогая им осуществить буржуазную революцию.

Что отвечал Плеханову Ленин? Он не пытался отрицать, что революция была буржуазно-демократической, разумеется было невозможно построить социализм в отдельно взятой России. Все российские марксисты: меньшевики, Ленин и Троцкий были согласны с этим. Это было азбукой, что условия для социалистических преобразований отсутствовали в России, хотя они уже и созрели на Западе. Отвечая на мрачные предостережения Плеханова об «угрозе реставрации», Ленин объяснял:

«Если говорить о настоящей, вполне действительной экономической гарантии от реставрации, т. е. такой гарантии, которая бы создавала экономические условия, исключающие реставрацию, то тогда придется сказать: единственная гарантия от реставрации — социалистический переворот на Западе; никакой другой гарантии, в настоящем и полном смысле этого слова, быть не может. Вне этого условия, при всяком другом решении вопроса (муниципализация, раздел и т. п.) реставрация не только возможна, но прямо неизбежна.» ²⁰

Так, с самого начала, Ленин рассматривал русскую революцию как прелюдию социалистической революции на Западе. Он связывал судьбу русской революции и международной социалистической революции нерасторжимыми связями, без которых она неминуемо была бы побеждена внутренней реакцией:

«Я формулировал бы это положение в таких словах: русская революция может своими собственными силами победить, но она ни в коем случае не может своими собственными руками удержать и закрепить своих завоеваний. Она не может достигнуть этого, если на Западе не будет социалистического переворота; без этого условия реставрация неизбежна и при муниципализации, и при национализации, и при разделе, ибо мелкий хозяйчик, при всех и всяческих формах владения и собственности, будет опорой реставрации. После полной победы демократической революции мелкий хозяйчик неизбежно повернет против пролетариата и тем скорее, чем скорее будут сброшены все общие враги пролетариата и хозяйчика, как-то: капиталисты, помещики, финансовая буржуазия и т. п. У нашей демократической республики нет никакого резерва, кроме социалистического пролетариата на Западе…» ²¹

Мы цитируем ленинские слова целиком, так что тут не может быть никаких подозрений в навязывании ошибочных представлений, никаких обвинений от Монти Джонстона в том, что мы цитируем только Троцкого, а не Ленина. У читателя статьи Монти Джонстона нет другой возможности, кроме как признать, что приведенные здесь слова Ленина чистейший «троцкизм». Он отрицает возможность не только «построения социализма» в отдельно взятой России, но даже сохранение завоеваний буржуазно-демократической революции, без социалистической революции на Западе. Он «недооценивает роль крестьянства», объясняя, что мелкие собственники составляют оплот реставрации, и неизбежно выступят против рабочих, как только демократическая революция будет завершена.

Но нет, Ленин не берет эти идеи из книг Троцкого о перманентной революции, которые он никогда не читал, да и сам Троцкий находился в тюрьме на протяжении всего съезда. Идеи выраженные Лениным, являлись азбукой марксизма, фундаментальными принципами пролетарского интернационализма и классовой борьбы, которые он защищал от оппортунистических искажений «эрудированного» марксиста Плеханова. «Это не марксизм, а ленинизм», — насмехались меньшевики в 1906. «Это не ленинизм, а троцкизм», — пишет Монти Джонстон в 1968. Называйте, господа так как вам нравится, для марксиста суть вещи не меняется при изменении названия.

В ответ на утверждения, что социал-демократия не должна отпугивать своих «прогрессивных» буржуазных союзников, Ленин сказал:

«Основная ошибка меньшевиков здесь особенно ярко сказалась. Они не видят, что буржуазия контрреволюционна, что у нее сознательное стремление к сделке.» ²²

Это было ключевым моментом ленинской борьбы против меньшевизма на протяжении всего этого периода: необходимость удерживать революционное рабочее движение от ловушек, таящихся в альянсах с буржуазией и ее партиями; он настаивал на том, что рабочий класс был единственным последовательно революционным классом в обществе, единственным классом способным свести счеты с царизмом, если будет необходимо, то вопреки буржуазии:

«…условной и относительной гарантией от реставрации является только то, чтобы революция была осуществлена возможно более решительно, чтобы она была проведена непосредственно революционным классом, при наименьшем участии посредников, соглашателей и всяческих примирителей, чтобы эта революция была действительно доведена до конца» ²³

Ленин шел дальше, критикуя меньшевиков за их парламентский кретинизм, их некритический и черезмерно оптимистический взгляд на возможности использования парламента марксистами. Он остро критиковал Плеханова за его трусливый отказ от вооруженной борьбы. Таковы были разногласия разделившие большевистское и меньшевистское крыло социал-демократии: не организационные вопросы, не «централизм», а реформа или революция, классовое соглашательство или опора на революционные массы. Однако все это Монти Джонстон продолжает упорно умалчивать. Читатель может удивиться. Почему! Мы милосердно припишем это естественному нетерпению Монти Джонстона, который быстрей хочет добраться до много более «интерестного периода» 1910–1916 годов. В любом случае, «тринадцать или четырнадцать лет» — это долгий период: кто сочтет существенной потерю пяти лет или около того? Особенно если этот период обеспечивает так много материала, «неподходящего» к аргументам Монти Джонстона против Троцкого.

Период реакции

Столыпинская реакция, начавшаяся в 1907, создала огромные трудности для революционного движения в России и спровоцировала углубление разногласий в рядах социал-демократии. Легальные активисты партии были подкошены тем, что Ленин называл «самым реакционным избирательным законом в Европе». Нелегальные методы работы, подполье становились все более и более важными для преодоления вводимых режимом ограничений. Часть меньшевистского крыла партии, однако, оказалась склонной все больше приспосабливаться к реакции, отказываясь от нелегальной работы ради комфортабельной парламентской ниши. Такова была суть так называемой дискуссии о ликвидаторах, которая и привела к новому расколу партии.

На Лондонском съезде 1907 года Троцкий впервые получил возможность раскрыть свои взгляды на революцию перед партией. Его речь в дебатах об отношении к буржуазным партиям, для которой он получил только 15 минут, была дважды прокомментирована Лениным, который подчеркнуто соглашался со взглядами, выраженными Троцким, особенно с его призывом к созданию Левого блока против либеральной буржуазии:

«Для меня достаточно этих фактов, чтобы признать приближение Троцкого к нашим взглядам. Независимо от вопроса о „непрерывной революции“ здесь на-лицо солидарность в основных пунктах вопроса об отношении к буржуазным партиям.» ²⁴

Ленин не был готов связать себя с теорией перманентной революции Троцкого, которую мы обсуждаем в следующей главе, но по фундаментальному вопросу о задачах революционного движения имелось полное согласие. Различия между позициями Ленина и Троцкого мы рассмотрим позже. Эти разногласия, рассматривавшиеся Лениным как вторичные, снова обнаружились на съезде, когда Троцкий выдвинул поправку к резолюции об отношении к буржуазным партиям. Ленин выступал против поправки не потому, что она была ошибочной, а потому, что она не добавляла ничего существенного к оригиналу:

«Что поправка Троцкого не меньшевисская, что она выражает „ту же“, т. е. большевистскую мысль, с этим нельзя не согласиться.» ²⁵

Но несмотря на идентичность взглядов на задачи революции, Троцкий по-прежнему пытался проводить курс между соперничавшими фракциями, тщетно пытаясь предотвратить новый раскол. На съезде он говорил:

«Для раскола нужно нечто большее чем горы полемической бумаги. Если вы думаете, что раскол неизбежен, ждите, пока вас разведут события, а не резолюции.» ²⁶

Опираясь на опыт 1905 года, Троцкий верил, что новый революционный подъем толкнет лучшие элементы среди меньшевиков, в частности Мартова, влево. Его главной заботой было удержать марксистские силы вместе на протяжении трудного периода, для того чтобы предотвратить раскол, который должен был иметь деморализующий эффект на движение. В этом была суть «примиренчества» Троцкого, которая и не позволила ему присоединиться в этот период к большевикам. Комментируя это, Ленин писал:

«Поэтому целый ряд с.-д. в этот период „впадал“ в примеренчество, исходя из самых разных посылок, последовательнее всех выразил примеренчество товарищ Троцкий, который едва ли не один пытался подвести теоретический фундамент под это направление.» ²⁷

В этом состояла суть дискуссии между Лениным и Троцким до 1917 года: не «недооценка крестьянства», не «социализм в отдельной стране», а вопрос о примиренчестве.

Троцкий ошибался, придавая слишком большое значение «центристскому» (полу-революционному) течению в меньшевизме. Ему казалось, что единства марксистского движения можно добиться, собрав вместе большевиков и меньшевиков и очистив партию от «правых» и «левых» крайностей — то есть исключив меньшевистских ликвидаторов и ультра-левых большевиков (отзовистов). Он не понимал, в отличие от Ленина, что единство может быть достигнуто лишь немедленным безжалостным разрывом со всеми оппуртунистскими течениями; что сохранение марксистских сил в период революционного спада не означает сохранение абстрактного, формального «единства», но систематическое образование кадров в методах и перспективах движения. Организационная дряблость меньшевиков и их политическая беспомощность в период реакции была просто отражением имевшегося у них крайнего дефицита перспектив. С другой стороны, Ленин боролся за «стабильную, централизованную и дисциплинированную марксистскую партию», что проистекало из абсолютной необходимости образовывать и тренировать авангард, не зараженный деморализацией и цинизмом оппортунистов.

Позже Троцкий понял свою ошибку и безоговорочно согласился, что Ленин был прав в этом вопросе. Хотя сталинисты продолжают изображать в темных красках фракционную борьбу между Лениным и Троцким, вытягивая все сделанные ими в горячей полемике выпады, для того чтобы вбить клин между идеями Ленина и Троцкого в целом. Троцкий ошибался, но это была честная ошибка, ошибка революционера в сердце которого были интересы революции. Не случайно Ленин указывал на примиренчество «как проистекающее из самых различных мотивов» — то есть революционных, так же как и оппортунистических. Ленин сам временами «грешил» в своих оценках возможностей появления союзников среди меньшевиков. В 1909 году он предлагал коалицию Плеханову и «пропартийным» меньшевикам. Согласно Луначарскому вплоть до 1917 года «Ленин мечтал об альянсе с Мартовым, представляя себе каким ценным он мог бы быть». По ходу развития событий Ленин убедился, что это было не так. Но насколько выше эти ошибки, совершенные революционерами, самодовольных каракулей фарисеев, которые полстолетия спустя, сидя в своих комфортабельных кабинетах, повторяют былые сражения снова и снова, и всегда оказываются на стороне победителя.

Большевики и Ленин

«Годы между 1907 и 1914 из его [Троцкого] жизни — глава странно лишенная политических достижений… Троцкий не записал на свой счет никаких практических революционных достижений. В эти же годы Ленин, однако, с помощью своих последователей, выковал партию, и люди подобные Зиновьеву и Каменеву, Бухарину и позже Сталину выросли до величины, позволившей им играть ведущую роль в партии в 1917 году.»²⁸

Пассаж из Дойчера, процитированный Джонсоном, демонстрирует только абсолютно мещанское мировоззрение автора. Сыгранная Каменевым, Зиновьевым и Сталиным в 1917 году «ведущая роль» будет обсуждаться в следующей главе. Достаточно вспомнить, что Каменев и Зиновьев голосовали против восстания в октябре 1917 года и были охарактеризованы Лениным как «штрейкбрехеры», которых надо исключить из партии! Но обратимся сперва к предшествующему периоду.

Дойчеровское замечание о «отсутствии политических достижений» совершенно верно, но оно относится не только к Троцкому, но и ко всему революционному движению в период реакции.Чем занимались в это время большевики? Натиск реакции привел к серьезному расколу в руководстве, причем Ленин оказался в меньшинстве. Среди большевиков доминировали ультра-левые настроения — отказ признать, что революция отступила. Эта тенденция, полярно противоположная меньшевистскому ликвидаторству, провозгласила себя «отзовизмом», то есть полным отказом от участия в выборах и работе в парламенте. Ближайшие соратники Ленина: Красин, Богданов и Луначарский — ушли к «левым». Двое последних попали под влияние мистической философии, отражающей вскормленные реакцией настроения отчаяния.

Бесконечная фракционная борьба, раздиравшая в это время социал-демократию, спровоцировала ответную реакцию в форме примиренчества. Главным оратором этого течения и стал Троцкий. Примиренчество имело своих приверженцев во всех группах, включая большевиков. В 1910 году Троцкий добился секретной встречи лидеров фракций, пытаясь исключить ликвидаторов вместе с отзовистами и сохранить единство партии:

«Единственный успех, которого он [Троцкий] в этом отношении добился, был тот пленум, который отбросил от партии ликвидаторов, почти отбросил впередовцев и сшил белыми нитками очень непрочным швом на некоторое время ленинцев и мартовцев.» ²⁹

Троцкий был не одинок в своих взглядах на единство партии. Летом 1911 года Роза Люксембург писала:

«Единственный путь спасти единство – это осуществить общую конференцию из людей, посланных из России, ибо люди в России все хотят мира и единства, и они представляют единственную силу, которая может привести в разум заграничных петухов.» (курсив наш) ³⁰

Эта ссылка на настроения членов партии в России была не случайной. На протяжении всего этого периода — всех этих знаменитых «тринадцати или четырнадцати лет» — среди партийных активистов, находившихся в России, преобладало мнение, что раскол на большевиков и меньшевиков был излишним неудобством, продуктом ядовитой атмосферы эмигрантских склок. Впечатление создаваемое такими людьми как Джонстон и Дойчер о большевистской партии, твердо сплотившейся за ленинскими идеями и непоколебимо марширующей вперед к Октябрьской революции, — насмешка над историей.

Ленин сам с самого раннего периода жаловался в своих письмах на узость взглядов так называемых «комитетчиков» — большевистских агентов в России. В период 1910–14 годов его жалобы превратились в непрерывный поток гневных протестов против своих собственных «сторонников» в России. Максим Горький, который провел этот период вращаясь на перефирии большевизма, плакался в своей переписке с Лениным на «склоки среди генералов», которые «отпугивают рабочих в России». Отношение большевистских «комитетчиков» к полемике среди эмигрантов ясно выражено в письме одного из большевистских сторонников на Кавказе товарищам в Москве:

«…О „буре в чайной чашке“ мы, конечно, слышали: блок Ленина–Плеханова, с одной стороны, и Троцкого–Мартова–Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, предпочтительней. Но, в общем, рабочие начинают смотреть презрительно на эмиграцию: пусть они лезут на стены, сколько желает их сердце, но для нас, кого волнуют интересы движения, — работа; остальные должны позаботится о себе сами. Я думаю, что так будет лучше всего.»

Эти строки были перехвачены царской полицией, которая идентифицировала автора как «кавказца Сосо», он же Джугашвили, он же Сталин!

Это презрительное отношение к теории, к «эмигрантским склокам», к «буре в чайной чашке» было широко распространено среди большевистских активистов, что вызывало горячие протесты Ленина, как например в письме Орджоникидзе, Спандарьяну и Стасовой, датированном апрелем 1912 года.

«Не относитесь легкомысленно к походу заграничных ликвидаторов. Большую ошибку делают те, кто отмахивается и „отругивается от заграницы“» ³¹

Вульгарное примиренчество Сталина, Орджоникидзе и других большевистских «практиков» выделяется здесь во всей своей неуклюжести, как мотивированное не оппортунизмом или стремлением к революционному единству, а как простое невежество или безразличие к широкому кругу вопросов.

Подъем рабочего движения в России в 1912 году открыл марксистам второе дыхание, равно как и примиренческим настроениям в партии. Созданная незадолго до этого большевистская газета «Правда» отражала эти настроения.

В то время как Ленин вел решительное сражение за отделение, раз и навсегда, революционного крыла партии от оппортунистов, само слово «ликвидаторство» исчезло со страниц «Правды». Статьи самого Ленина печатались в изуродованной форме, с опущенной полемикой против ликвидаторов; иногда они просто исчезали целиком. Ленинская переписка с «Правдой» рельефно иллюстрирует состояние дел в России: как только «комитетчики» оказались без ленинского руководства, так они начинали барахтаться, безнадежно сбившись с курса. В письме, датированном октябрем 1912 года, горя от негодования от отказа «Правды» выставить ликвидаторов, Ленин писал:

«Если „Правда“ не разъяснит всего этого вовремя, то именно она будет повинна в смуте и расколе [рабочего движения]… В горячее время закрывается „Невская Звезда“ [большевистская газета] без единого письма и объяснения… и политические сотрудники остаются в темноте… Я вынужден протестовать против этого горячо и сложить с себя ответственность за это ненормальное положение, череватое долгими политическими конфликтами.» ³²

Во время выборов в 1912 года Ленин написал редколлегии «Правды» (членом которой был и Сталин):

«А „Правда“ ведет себя теперь, на выборах, как сонная старая дева. „Правда“ не умеет воевать. Она не нападает, не преследует ни кадета ни ликвидатора.» ³³

Но болезнь примиренчества не ограничивалась «Правдой». На выборах 1912 года, шесть большевистских депутатов были избраны по рабочей курии. Ленин, из Польши, предупреждал их, чтобы они не попали под влияние меньшевистских депутатов:

«Если у нас все шесть по рабочей курии, нельзя молча подчиняться каким-то сибирякам [т.е. интеллектуалам, меньшевикам]. Обязательно шестерке выступить с самым резким протестом, если ее майоризируют…» ³⁴

Вместо этого большевистские депутаты сформировали «объединенную фракцию» с «сибиряками», которая выпустила совместную прокламацию — опубликованную в «Правде», — призывавшую к единству социал-демократов и слиянию «Правды» с ликвидаторским журналом «Луч». Вместе с Горьким, четыре большевистских депутата поставили свои имена, также как и сотрудники «Луча».

Ленин был взбешен, но на его протесты не обращали внимания. Дойдя, в результате, до белого каления Ленин писал:

«Мы получили грубое и нахальное письмо из редакции. Не отвечаем. Надо их выгнать… Нас крайне волнует отсутствие вестей о плане реорганизации редакции. Реорганизация, а еще лучше полное изгнание всех прежних крайне необходимо.» ³⁵

И снова:

«…мы должны поставить свою собственную редакцию в „Правду“ и выкинуть настоящую прочь. События развииваются очень плохо. Отсутствие компании за единство снизу, глупо и достойно презрения… Можем ли мы называть таких людей редакторами? Они не мужчины, а жалкие тряпки и они разрушают наше дело.»

Таким языком пользовался Ленин атакуя, нет не Троцкого, не меньшевиков, а примиренцев и прихвостней меньшевистского лагеря в своей собственной организации, редколлегии собственной газеты! Действительно, Ленин поставил задачу создания «стабильной, централизованной и дисциплинированной марксистской партии» в это время. Для того чтобы построить ее, он был вынужден неоднократно бороться против того самого аппарата, за строительство которого он боролся.

«Старые большевики» в 1917 году

На протяжении целой исторической эпохи — даже большей чем «тринадцать или четырнадцать лет» — Ленин пытался повышать уровень руководства, внушая большевистским кадрам основные идеи, метод и программу марксизма. Главным образом, он настаивал на необходимости сохранять рабочее движение свободным от идеологического заражения буржуазной и мелкобуржуазной демократией. Раз за разом он отмечал абсолютную необходимость для движения сохранять полную организационную независимость от буржуазно-демократических партий и от оппортунистов, пытающихся завести движение под крыло буржуазии. Абсолютная верность ленинских утверждений обнаружилась в 1917 году, когда меньшевики перешли в лагерь буржуазной демократии.

Какова была позиция «старых большевиков» — Каменева, Зиновьева, Сталина и других «верных последователей» Ленина в 1917 году? Все они выступали в поддержку правительства Керенского, единство с меньшевиками и тем самым покинули лагерь марксизма ради вульгарной буржуазной демократии. Из всех «старых большевиков», за подготовку которых Ленин сражался в предыдущий период, ни один не выдержал решающую проверку историческими событиями.

Почему это стало возможным для руководства большевистской партии, партии Ленина, закаленной в борьбе, имеющей с самого начала в 1903 году правильную линию — сломаться в решающий момент и перейти на сторону оппортунизма? Сбитый с толку читатель, не может найти ответ от Монти Джонстона. Наш «непредвзятый», «научный» историограф не знает о таких фактах! Переход от Февраля к Октябрю был очевидно достигнут совершенно безболезненным «перерастанием» от демократической революции к социализму:

«Теперь, когда монархия была сброшена и „буржуазно-демократическая революция завершена, так как Россия стала теперь демократической республикой“, Ленин мобилизовал партию большевиков на вторую стадию революции, которая привела к переходу власти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства, а также вывела Россию из империалистической войны.»(Выделено нами) ³⁶

Какова была позиция большевистского руководства до приезда Ленина в апреле 1917 года? В очевидном противоречии со всем, чему Ленин учил в ходе войны, «Правда», редактировавшаяся Каменевым и Сталиным, выступала в защиту буржуазно-демократической республики:

«Когда армия стоит против армии — писал Камненев — самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политика, которую с негодованием отверг бы свободный народ.» ³⁷

Ленинская политика революционного пораженчества теперь провозглашалась центральным органом партии накануне революции «самой нелепой политикой» и «политикой рабства»! В другом месте редакция «Правды» провозглашала:

«Наш лозунг — не бессмысленное „покончить с войной“. Наш лозунг — давить на Временное правительство с целью принудить его [!] убедить [!] все воюющие страны немедленно начать переговоры… А до тех пор, каждый должен оставаться на своем боевом посту.»

Политикой Сталина и Каменева был выбор линии наименьшего сопротивления, то есть поддержка Временного правительства — «поскольку это борьба с реакцией или контрреволюцией», что служит хорошую службу «окончательным целям социализма». Эта ссылка на отдаленное будущее социалистической революции, в то время как на повестку дня ставится немедленная капитуляция перед буржуазным либерализмом и реформизмом, не являет собой ничего нового для сегодняшних лидеров Коммунистической партии, для которых это представляется сутью «ленинизма», как это лелеется в «Британской дороге к социализму» и политике Народного фронта. По сути это была та же политика, что и у меньшевиков, с которыми «старые большевики» неизбежно оказались в коалиции.

Как Ленин после своего возвращения организовал «мобилизацию большевиков на вторую стадию революции», когда все руководящие члены партии поддерживали Временное правительство? Товарищ Джонстон, обходящий этот эпизод молчанием, очевидно не склонен вникать в механику этой удивительной «мобилизации». Было бы крайне «неисторичным», однако, с нашей стороны не восполнить этот пробел.

Из-за границы Ленин смотрел на развитие партии с тревогой. Он раз за разом писал в Петроград, требуя порвать с буржуазией и политикой оборончества. 6 марта он телеграфировал из Стокгольма:

«Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями.» ³⁸

17 марта в письме Я. С. Ганецкому, Ленин писал:

«Наша партия должна опозорила себя бы раз и навсегда, политически убила бы себя, если бы пошла на такой обман и я лично ни на секунду не колеблюсь заявить и заявить печатно, что я предпочту даже немедленный раскол с кем бы ты ни было из нашей партии, чем уступки социал патриотизму… или социал-пацифизму…

Эти слова Ленина были явным предостережением Каменеву и Сталину, которые, тем не менее, упорствовали в своей позиции, несмотря на враждебность рядов рабочих активистов, многие из которых выходили из партии, испытывая отвращенные к капитуляции руководства. Незамедлительно после возвращения из эмиграции, Ленин начал резкую фракционную борьбу против «старых большевиков». На собрании большевистскх делегатов Советов в апреле 1917 года Ленин с горечью говорил о капитулянтских настроениях, поразивших руководство:

«Основной вопрос — отношение к войне. Основное, что выдвигается на первый план, когда читаешь о России и видишь здесь, это — победа обрончества, победа изменников социализму, обман масс буражуазией… —В нашем отношении к войне и при новом правительстве, которое остается империалистическим, недопустимо ни малейшей уступки оборончеству… Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это — гибель социализма. Вы, товарищи, относитесь доверчиво к правительству. Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве… —„Правда“ требует от правительства, чтоб оно отказалось от аннексий. Требовать от правительства капиталистов, чтоб оно отказалось от аннексий, — чепуха, вопиющая издевка над…[часть стенограммы утрачена] С точки зрения научной, это — такая тьма обмана, которой весь муждународный пролетариат, вся…[часть стенограммы утрачена] Пора признать ошибку. Довольно приветствий, резолюций, пора начть дело.» ³⁹

Обращаясь к меньшевистскому манифесту Совета «К людям всего мира», который «Правда» объявила «сознательным компромиссом между различными тенденциями, представленными в Советах» и за который, под влиянием Сталина и Каменева, голосовали большевистские делегаты, Ленин отмечал:

«Воззвание Сов. Раб. Деп. – там нет ни одного слова, проникнутого классовым сознанием. Там – сплошная фраза. Единственное, что губит все революционное это фраза, это – лесть революционному народу. Весь марксизм учит не подаваться революционной фразе, особенно в такой момент, когда она особенно ходка.»

Кого критиковал Ленин за то, что он стал жертвой «революционной фразы», товарищ Джонстон? Был ли это Троцкий, который еще отсутствовал в стране в это время? Нет товарищ Джонстон, это были Сталин и Каменев, эти «твердые большевики», посвященные в «ленинизм», игравшие такую «важную роль в партии» в 1917! За три дня до этой встречи Сталин высказался за предложение меньшевика Церетели об объединении большевиков и меньшевиков.Он исходил из того, что раз обе партии согласились с положеними Манифеста Советов, то между этими партиями нет никаких фундаментальных разногласий. Косвенно ссылаясь на это, Ленин сделал резкое предупреждение:

«Вы, товарищи, относитесь доверчиво к правительству. Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве. Один Либкнехт стоит дороже 110 оборонцев…»

Так что же мы здесь имеем: «предательство социализма», «обман масс», «нонсенс», «явную насмешку», «огромное предательство». К такому языку был вынужден прибегнуть Ленин для того чтобы «мобилизовать большевистскую партию» на социалистическую революцию! После ленинской тирады Сталин тихо ретировался со сцены публичных дискуссий, полностью скомпрометированный своей социал-патриотической позицией, и тихо скользнул к ленинской позиции; Каменев и Зиновьев настаивали на своей позиции до самого Октября, когда они голосовали против восстания и вели в партии и вне ее соответствующую кампанию. Такова «важная роль» сыгранная этими «старыми большевиками», исключения которых из партии сердито требовал накануне Октябрьской революции Ленин.

Монти Джонстон нападает на Троцкого за его примиренчество до 1917 года, но забывает упомянуть, что Сталин и компания были так кристально чисты в вопросе о примиренчестве, что даже защищали объединение с меньшевиками за считанные месяцы до Октябрьской революции, в тот самый момент когда различия между большевизмом и меньшевизмом (т. е. революцией и контрреволюцией) проявились в острейшей, самой непримиримой форме.

Делая это замечание, необходимо, однако, добавить, что при всех их ошибках «старые большевики» были настоящими революционерами. Они сделали ошибку, фундаментальную ошибку, которая, если бы не вмешательство Ленина и Троцкого, привела бы к катастрофе. Без руководства Ленина и Троцкого Русская революция не произошла бы в 1917 году. Или рабочая диктатура, или корниловская реакция: таковы пути, представленные Лениным в 1917 году. Без той борьбы, которую вел в частности Ленин с его огромным личным авторитетом движение несомненно рухнуло бы под ударом реакции.

Тем не менее, несмотря на слабость и колебания, Каменев и Зиновьев не были отданы под суд, не обвинялись как «агенты германского империализма», не подвергались пыткам с целью получения ложных показаний, и, наконец, не были казнены. В традициях большевизма, традициях терпимости и чувства меры, Каменев и Зиновьев не только не были исключены из партии, но даже избирались в Центральный Комитет и Политбюро на самые ответственные должности. Даже после этого они не всегда были непогрешимы и иногда допускали катастрофические ошибки, но даже самые худшие из ошибок «старых большевиков» не могли сравниться с явным и вероломным предательством революции сталинской бюрократией и ее апологетами в других странах. Традиции сталинского тоталитаризма и традиции большевизма–ленинизма разделяют реки крови.

Троцкий и большевики в 1917 году

Мы видим как Монти Джонстон использует труд «очень симпатизирующего, но также и крайне объективного биографа» Троцкого Исаака Дойчера. Джонстон часто прибегает к Дойчеру, избавляющему его от необходимости цитировать работы самого Троцкого и услужливо предоставляющему ему всевозможные избитые литературные банальности о психологии и морали Троцкого, служащие ему ржавым гвоздем, на которые он вешает свои «тезисы» о Троцком, где теперь с триумфом всплывает:

«Это факт… что хотя Троцкий присоединился к большевистской партии в июле 1917, под влиянием [?] грядущей [?] Октябрьской революции, в которой он сыграл столь выдающуюся роль [??], мы обнаруживаем в эти четырнадцать лет из жизни Троцкого… крайнюю неспособность действовать в нереволюционный период, игнорирование задач строительства твердой организации, нежелание подгонять себя к ее рядам, а следовательно быть готовым подчинить себя дисциплине коллектива, которая требовалась, когда угасал шторм революции.» ⁴⁰

Джонстон хочет нарисовать портрет Троцкого — революционного смутьяна, «блестящего оратора», черпающего вдохновение из «штормов революции», хорошего вожака–подстрекателя, но законченного мелкобуржуазного индивидуалиста, чей моральный настрой падал, как только революционная ситуация сходила на нет. В целом этот труд — пример свойственного импрессионистам изящного рисования словами, но, подобно всем работам импрессионистов, он хорошо выглядит с дистанции, особенно если вы прищурите глаза…

Мы должны спросить товарища Джонстона, во-первых, как могло случиться, что «блестящий оратор» присоединился к большевистской партии «под влиянием» чего-то, что еще не случилось? Ясно, что Монти Джонстону очень хочется передвинуть дату присоединения Троцкого к большевикам на послереволюционное время (с помощью «ловкости рук»), как говорится. Но, увы, такой подлог был бы чрезмерен даже для нашего иезуита; с неохотой он вынужден признать, что тот сделал это «под влиянием грядущей Октябрьской революции»!

Дальше там, правда, есть маленькая трудность, а именно то, что Троцкий сам, по словам Монти Джонстона, играл «выдающуюся роль» в том, что эта «грядущяя» революция свершилась. Фактически Троцкий формально присоединился к большевистской партии не на гребне революционной волны, не в момент захвата власти, как намекает Джонстон, а, напротив, в период реакции последовавший за «июньским днями», когда Ленин скрывался и многие большевики находились в тюрьмах.

Почему Троцкий присоединился к большевикам в 1917? Во-первых, и в основном, потому что между ними не было никаких политических разногласий. Статья, написанная Троцким в Америке в марте 1917 года, соответствует по строю мысли ленинским «Письмам издалека», написанным в Швейцарии в то же самое время. Было ли это совпадение случайным товарищ Джонстон? Судя по вашему одностороннему представлению о полемике между Лениным и Троцким, никакие другие выводы невозможны. Но что тогда можно сказать о той жалкой роли, которую сыграли в этот период «старые большевики»? Именно те люди, которые, по Вашим словам, «подгоняли себя к рядам» и «подчиняли себя дисциплине коллектива» в предыдущий период; было ли это также «случайным»? Ленин в своем последнем «Письме к съезду» (1923) указывал, что это не так. Не случайно, товарищ Джонстон, что наиболее последовательным сторонником Ленина в его борьбе с колебаниями «старых большевиков» в 1917, был никто иной, как Троцкий.

Общая цель революционной теории, строительства революционной партии — осуществление революции. Это именно тот «революционный шторм», в который под жестким нажимом чуждых классовых сил все теории, люди и партии держат свой решающий экзамен. Причина, по которой «старые большевики» его провалили, причина, по которой они оказались в безнадежном дрейфе во время шторма революции, имено то, что на протяжении предыдущего периода они не смогли усвоить и понять методы и идеи Ленина, которые были методами и идеями революционного марксизма.

Старые большевики довольствовались в предыдущий период «подгонкой себя к рядам», хромая по стопам Ленина, механически повторяя его идеи, котрые превращались в их руках в бессмысленные заклинания. В результате этого, в решающий момент, когда оказался необходим решительный поворот, они растерялись, «потеряли голову», выступили против Ленина и… оказались в лагере меньшивизма. Троцкий, с другой стороны, хотя и двигаясь другим путем, пришел к тем же самым заключениям, что и Ленин. С этого момента все старые диспуты были отправлены в мусорное ведро истории… откуда их выкопали сталинисты после смерти Ленина, пытаясь вытеснить Троцкого из руководства.

С момента прибытия Троцкого в Петроград в мае 1917 года он говорил и действовал солидарно с большевиками. Комментируя это, большевик Раковский отзывался так:

«Лев Давыдович [Троцкий] формально не был в это время членом нашей партии, но так случилось, что он работал с ней непрерывно день за днем после своего приезда из Америки. В любом случае сразу же после его первой речи в Совете все мы смотрели на него как на одного из наших партийных лидеров» ⁴¹

О прежней полемике тот же автор писал:

«Отзвуки прежних разногласий предвоенного периода совершенно рассеялись. Не было никаких различий между тактической линией Ленина и Троцкого. Это слияние, заметное уже во время войны, было полностью и определенно достигнуто к моменту возвращения Троцкого в Россию. С его первой публичной речи все наши старые ленинцы чувствовали, что он был наш» ⁴²

Если Троцкий и не присоединился немедленно к большевистской партии формально, то это было связано не с какими-либо политическими разногласиями (он объявил о своей готовности немедленно присоединиться в разговорах с Лениным и своими товарищами), а потому что Троцкий хотел завоевать организацию «межрайонцев», включавшую в свой состав примерно 4000 петроградских рабочих и многих известных левых, таких как Урицкий, Иоффе, Луначарский, Рязанов, Володарский и других, сыгравших позднее важную роль в руководстве большевистской партии. Об этой группе имеется следующее замечание Ленина:

«По вопросу о войне межрайонцы занимали интернационалистскую позицию и их тактика была близка к большевикам.»

О проходившем в начале июня Всероссийском Съезде Советов, на котором все еще преобладали меньшевики и эсеры, Карр отметил, что:

«Троцкий и Луначарский были среди десяти делегатов от „объединенной социал-демократии“, которые твердо поддерживали большевиков на протяжении трех недель съезда» ⁴³

Для того чтобы ускорить вступление межрайонцев в большевистскую партию, чему противостояли некоторые лидеры группы, Троцкий написал в «Правду» следующее заявление:

«На эти вопросы я считаю необходимым ответить в печати:

1. Никаких принципиальных или тактических разногласий между „объединенной“ и большевистской организацией, по моему мнению, не существует в настоящее время.
2. Стало быть, нет таких мотивов, которые оправдывали бы раздельное существование этих организаций.»⁴⁴

В это трудное и опасное время Троцкий написал письмо к Временному правительству, которое мы, чтобы пролить свет на взаимоотношения Троцкого и большевиков в 1917 году, протицируем целиком. Письмо датировано 23 июля 1917 года:

Граждане министры! Мне сообщают, что декрет об аресте, в связи с событиями 3 – 4 июля, распространяется на т.т. Ленина, Зиновьева, Каменева, но не затрагивает меня.

По этому поводу считаю необходимым довести до Вашего сведения нижеследующее:

1. Я разделяю принципиальную позицию Ленина, Зиновьева и Каменева и развивал ее в журнале „Вперед“ и во всех вообще своих публичных выступлениях.

2. Отношение мое к событиям 3 – 4 июля было однородным с отношением названных товарищей, а именно:

   1. о предполагаемом выступлении пулеметного и других полков т.т. Зиновьев, Каменев и я впервые узнали на заседании соединенных Бюро 3 июля, причем мы немедленно предприняли необходимые шаги к тому, чтобы это выступление не состоялось; в этом смысле т.т. Зиновьев и Каменев снеслись с центрами большевистской партии, я – с товарищами по „междурайонной“ организации, к которой принадлежу;
   2. когда демонстрация тем не менее состоялась, я, как и т. т. большевики, многократно выступал перед Таврическим Дворцом, выражая свою полную солидарность с основным лозунгом демонстрантов: „Вся власть Совету“, но в то же время настойчиво призывал демонстрантов немедленно же возвращаться, мирным и организованным путем, в свои войсковые части и свои кварталы;
   3. на совещании некоторого числа членов большевистской и междурайонной организации, происходившем глубокой ночью (3 – 4 июля) в Таврическом Дворце, я поддерживал предложение т. Каменева: принять все меры к тому, чтобы избежать 4 июля повторения манифестации; и только после того, как все агитаторы, прибывшие из районов, сообщили о том, что полки и заводы уже решили выступать, и что до ликвидации правительственного кризиса нет никакой возможности удержать массы, все участники совещания присоединились к решению приложить все усилия к тому, чтобы ввести выступление в рамки мирной манифестации и настаивать на том, чтоб массы выходили без оружия;
   4. в течение всего дня 4 июля, проведенного мною в Таврическом Дворце, я, подобно присутствовавшим там т.т. большевикам, неоднократно выступал перед демонстрантами в том же самом смысле и духе, что и накануне.
3. Неучастие мое в „Правде“ и не вхождение мое в большевистскую организацию объясняются не политическими разногласиями, а условиями нашего партийного прошлого, потерявшими ныне всякое значение.
4. Сообщение газет о том, будто я „отрекся“ от своей причастности к большевикам, представляет такое же измышление, как и сообщение о том, будто я просил власти защитить меня от „самосуда толпы“, как и сотни других утверждений той же печати.
5. Из всего изложенного ясно, что у вас не может быть никаких логических оснований в пользу изъятия меня из-под действия декрета, силою которого подлежат аресту т.т. Ленин, Зиновьев и Каменев.⁴⁶ Что же касается политической стороны дела, то у вас не может быть оснований сомневаться в том, что я являюсь столь же непримиримым противником общей политики Временного Правительства, как и названные товарищи. Изъятие в мою пользу только ярче подчеркивает, таким образом, контр-революционный произвол в отношении Ленина, Зиновьева и Каменева. ⁴⁵

На протяжении всего этого периода Троцкий десятки раз выражал свое согласие с позицией большевиков. В наиболее трудные дни, когда партия оказалась в подполье, Ленин и Зиновьев были вынуждены скрываться в Разливе, Каменев был арестован и большевики подвергались бесстыдной травле как «германские агенты». Троцкий публично выступал в их защиту и отождествлял свою позицию с их. Монти Джонстон знает все это. Он знает все, и обходит это молчанием. Все, что он говорит по этому поводу:

«В своем „колоссальном высокомерии“ Троцкий искренне поверил, что большевистская партия „дебольшевизировалась“ и на этой основе он решил присоединиться к ней» ⁴⁷

Фраза о «дебольшевизации» взята не из Троцкого, а из «беспристрастного» Исаака Дойчера, а «колоссальное высокомерие» из «Революционных силуэтов» Луначарского, где мы можем прочесть следующее:

«Троцкий человек колючий, повелительный. Только по отношению к Ленину после слияния, Троцкий всегда проявлял и проявляет трогательную и нежную уступчивость и со скромностью, характерной для подлинно великих людей, признает его приоритет.» ⁴⁸

На странице 42 того же сборника:

Когда Ленин лежал раненый, как мы опасались смертельно, никто не выразил наших чувств по отношению к нему лучше, чем Троцкий. В страшных бурях мировых событий Троцкий, другой вождь русской революции, вовсе не склонный сентиментальничать, сказал: „Когда подумаешь, что Ленин может умереть, то кажется, что все наши жизни бесполезны и перестает хотеться жить“.» ⁴⁹

Мы предоставляем читателю этих строк возможность самостоятельно решить как «колоссальное высокомерие» проявлялось в это время во взаимоотношениях двух величайших революционеров.

Через два года Ленин заметил, что в 1917 «большевики вобрали в себя все те лучшие элементы в социалистическом течении, чьи идеи были им близки». К кому относятся приведенные выше строки, товарищ Джонстон? К меньшевикам и левым эсерам? Но большинство из них уже порвали с большевиками в 1918. Эти строки явно относятся к Троцкому и межрайонцам. Особое отношение Ленина к межрайонцам проявляется в том, что когда он требовал ужесточения условий приема в партию, для того чтобы защитить ее от наплыва ненадежных элементов, для межрайонцев, напротив, был отменен испытательный срок, что позволило считать их партийный стаж в большевистской партии с момента присоединения к их собственной группе.

Это действие эквивалентно признанию большевиками своего согласия с утверждением Троцкого о том, что между этими двумя группами не было ни тактических, ни политических разногласий. На том же самом съезде на котором межрайонцы присоединились к большевистской партии, «колоссально высокомерный» Троцкий был избран в Центральный Комитет, став одним из четырех человек (вместе с Лениным, Зиновьевым и Каменевым), которые набрали наибольшее число голосов (131 из 134).

Сталинская школа фальсификаций

«На самом деле, наш подход не был бы историческим, если бы, оценивая Троцкого, мы бы игнорировали его борьбу с большевизмом на протяжении первых четырнадцати лет его существования или ограничились цитируемой ниже ремаркой в которой Ленин якобы признает авторитет Троцкого сделанной в 1917 году (в ходе революции и после того, как последний пробыл в партии меньше четырех месяцев) о том, что после того, как он осознал невозможность единства с меньшевиками, „не было лучшего большевика чем Троцкий“» ⁵⁰

Таков тот реверанс перед музой истории, которым Монти Джонстон закончил первую часть своей «обширной, сложной, но зато глубоко поучительной» истории большевизма. Будучи столь разборчивым в использовании источников, он отказывается признать очевидное замечание «якобы» сделанное Лениным о «авторитете Троцкого». Что это за ремарка и почему она была сделана?

На митинге Петроградского Комитета 14 ноября 1917 года Ленин говорил об опасности примеренческих тенденций в партийном руководстве, представляющих угрозу даже после Октябрьской революции. 14 ноября, через одиннадцать дней после успешного восстания, три члена Центрального Комитета (Каменев, Зиновьев, Ногин) ушли в отставку, протестуя против политики партии, и выдвинули ультиматум, требуя формирования коалиционного правительства, включающего меньшевиков и эсеров «в противном случае, единственный курс, который остается возможным — создание чисто большевистского правительства, что означает политический террор». Они завершили свое заявление призывом к рабочим «немедленно помириться», на основе своего лозунга «Да здравствует правительство всех советских партий!» Вполне вероятно, что этот внутренний кризис мог разрушить все завоевания Октября. Реагируя на сложившуюся опасную ситуацию, Ленин настаивал на исключении негодяев из руководства. В этой ситуации Ленин произнес речь, заканчивающуюся словами: «Никакого компромисса! Однородное большевистское правительство.» Оригинальный текст ленинской речи приведен ниже:

«Я не могу даже говорить об этом (о соглашении с меньшевиками и эсерами) серьезно. Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».

После смерти Ленина, правящая клика: Сталин, Каменев и Зиновьев — начали систематическую кампанию фальсификаций, направленную на принижение роли Троцкого в революции и поднятие собственной роли. Чтобы сделать это, они выдумали идею о «троцкизме», вбивая клин между позициями Троцкого и Ленина и «ленинцев» (т. е. своей собственной). Труд историков вылился в перекапывание скопившегося мусора старой полемики, которая давно была забыта ее участниками: забыта потому, что все вопросы, которые поднимались в ней, были разрешены опытом Октября и поэтому не представляли никакого интереса кроме абстрактно исторического. Однако главным препятствием на пути фальсификаторов, оказалось собственно Октябрьская революция. Это препятствие было устранено постепенным удалением имени Троцкого из исторических книг, переписыванием истории, открытым подавлением всякого, даже самого безобидного, упоминания роли о Троцкого.

Монти Джонстон сам цитирует хороший пример этого: в редакции 1924 года, «Октябрьской революции» Сталина мы находим следующее утверждение:

«Вся практическая работа, связанная с организацией восстания. велась под непосредственным руководством товарища Троцкого, председателя Петроградского совета. Можно с уверенностью утверждать, что партия главным образом обязана товарищу Троцкому за быстрый переход гарнизона на сторону совета и эффективный способ, коим была организована работа Военного комитета.»

«Этот пассаж», пишет Монти Джонстон, «был непростительно вычеркнут из текста статьи, опубликованной в Собрании сочинений Сталина в 1953 году (Москва, IV, p. 157)» (выделено нами)

«Непростительно вычеркнут» — лексикон человека удивленного и раздраженного какой-то мелкой и неожиданной подробностью. Однако в этом нет ничего удивительного, и чувства товарища Джонстона совершенно притворны. Он хорошо знает, что все труды по истории СССР вплоть до настоящего времени предельно лживы во всем, что касается Октябрьской революции и, особенно, роли Троцкого. Искажения 1924 года, хотя и имели место, только готовили дорогу к тому времени, когда воцарившийся над всеми Сталин смог написать:

«Товарищ Троцкий не играл никакой особой роли в партии или Октябрьском восстании, да и не мог этого делать, будучи относительно новым человеком в нашей партии в октябрьский период.» ⁵¹

Эти перемены были всего лишь очередным шагом к полному вырождению сталинской бюрократии, которая обвинила не только Троцкого, но и все, состоящее из «старих большевиков», руководство в сотрудничестве с немецкими фашистами ради свержения Советского Союза. Среди других обвинений, предъявленных в это время на знаменитых «открытых процессах» 30-х, Бухарин, которого в скрытом завещании, Ленин называл «любимцем партии», был обвинен в замысле убить Ленина в 1918 году!

Замечание, в котором Ленин «признавал якобы на авторитет Троцкого», было опубликовано в первоначальной редакции протоколов Петроградского комитета, но впоследствии изъято и запрещено на том основании, что речь Ленина была неверно застенографирована секретарем совета. Несомненно, что текст в целом, как и в случае многих ленинских речей был плохо отредактирован, полон разрывов и неоконченных фраз. Но была удалена только одна страница — та которая содержала замечание Ленина о Троцком. В своей книге «Сталинская школа фальсификаций», Троцкий воспроизвел фотокопию спорной страницы. Оригинал находится в архиве Троцкого, вместе с другими материалами запрещенными в СССР. Монти Джонстон не сомневается в достоверности материала. Он не отваживается: не только все серьезные историки Русской революции, но и опубликованные советской бюрократией в СССР после XX съезда материалы, включая опубликованное Левой оппозицией в СССР и троцкистами за рубежом, за тридцать лет до опубликования их советской правящей кликой, скрытое «Завещание» Ленина, свидетельствуют против него. В действительности, они опубликовали только часть материалов, из которых видна ленинская оппозиция Сталину. Гораздо большее их количество остается запертым на замок в «закрытом» отделе библиотеке Ленина, доступном дли работы только жуликоватым партийным «историкам».

Подлинность ленинского замечания можно увидеть из контекста его речи. В вопросе о примиренчестве, никто не был так откровенен, как Троцкий перед войной. Он верил, основываясь на опыте 1905 года, что новый революционный подъем толкнет лучшие элементы меньшевиков влево, что обеспечит возможность объединения с большевиками. Происходящие события продемонстрировали некорректность этой позиции. В 1917 году Троцкий решительно признал свою ошибку, и раз и навсегда выбросил из своей головы идею воссоединения с меньшевиками. Часть «старых большевиков» с другой стороны ни коим образом не могла избавиться от своих иллюзий, даже после захвата власти. То, за что они просили в ноябре 1917, означало реставрацию, или контрреволюцию в демократическом обличии. Мы должны задать Монти Джонстону прямой вопрос: кто действовал в более большевистском стиле в 1917 году: Троцкий или сами «старые большевики»? Он не ответит. Не важно. Ленин дал ответ на этот вопрос на митинге Петроградского совета в ноябре 1917 года.

На странице 21 своей работы, Джонстон цитирует ленинское последнее письмо к съезду — знаменитое «скрытое завещание», которое советское руководство сделало доступным для партийных рядов только после XX съезда. Джонстон цитирует ленинские слова о личных свойствах Троцкого, но опускает одно предложение напрямую относящееся к его собственной работе. В своем последнем обращении к Российской Коммунистической партии, Ленин предупреждал, что не-большевистское прошлое Троцкого не может ставиться ему в вину.

Монти Джонстон потратил более половины своей работы роясь во всем том мусоре, который он смог извлечь из совершенно неразборчивой полемики, относящейся к периоду до 1917 года. И не случайно, что он отказался процитировать последние слова Ленина о Троцком и его отношении к большевистской партии до 1917 года.

Для Ленина, как и для Троцкого, 1917 год стал решительной точкой поворота, сделавшей неактуальной всю прежнюю полемику с Троцким. Именно поэтому Ленин никогда не имел повода для того чтобы обратиться к ней после 1917 года. Троцкий также говорил Ольминскому в 1921 году, что публикация его письма к Чхеидзе было бы несвоевременной. Монти Джонстон на этом основании намекает, что Троцкий виновен в тех же методах фальсификации, что и Сталин!

«Когда Ольминский, председатель Комиссии по истории партии, спросил его о том должно ли оно [письмо к Чхеидзе] быть опубликовано, он ответил, что это было бы „несвоевременным“, добавив отечески, что „читатель сегодня не поймет, не внесет необходимые исторические коррективы и просто придет в замешательство.“ В точности такой была сталинская мотивация для сокрытия и фальсификации исторических документов, в чем в последующие годы его столь громко обоснованно, и точно обвинял сам Троцкий.» ⁵²

Поскольку Монти Джонстон не сделал ни малейшей попытки объяснить исторический контекст этого письма — как и любого другого, — его мотивация для их использования совершенно очевидна. Мы надеемся, что сможем дать некоторые представление о истинной «мотивации» Троцкого в этот период (1913), об его желании объединить марксистское движение. В своей книге «В защиту марксизма» Троцкий подробно раскрыл обоснование своей позиции. Джонстон цитирует эту работу, но в обычной «высокоизбирательной, препарированной» манере, воспроизведя только одну фразу, а именно: …я не освободился в тот период, особенно в организационной области, от черт мелко-буржуазного революционера. Позвольте нам воспроизвести слова Троцкого полностью:

«Ища исторических аналогий, Шахтман обходит один пример, с которым его нынешний блок имеет действительное сходство: я имею в виду, так называемый, августовский блок 1912 г. Я принимал активное участие в этом блоке, в известном смысле создавая его. Политически я расходился с меньшевиками по всем основным вопросам. Я расходился так же и с ультра-левыми большевиками, впередовцами. По общему направлению политики я стоял несравненно ближе к большевикам. Но я был против ленинского „режима“, ибо не научился еще понимать, что для осуществления революционной цели необходима тесно спаянная, централизованная партия. Так я пришел к эпизодическому блоку, который состоял из разношерстных элементов и оказался направлен против пролетарского крыла партии. В августовском блоке ликвидаторы имели фракцию. Впередовцы так же имели нечто вроде фракции. Я стоял изолированно, имея единомышленников, но не фракцию. Большинство документов было написано мною, и они имели своей целью, обходя принципиальные разногласия, создать подобие единомыслия в конкретных политических вопросах . Ни слова о прошлом! Ленин подверг августовский блок беспощадной критике, и особенно жестокие удары выпали на мою долю. Ленин доказывал, что, так как я политически не схожусь ни с меньшевиками, ни с впередовцами, то моя политика есть авантюризм. Это было сурово, но в этом была правда. В качестве „смягчающих обстоятельств“ укажу на то, что моей задачей было не поддержать правую и ультра-левую фракции против большевиков, а объединить партию в целом. На августовскую конференцию были приглашены также и большевики. Но так как Ленин наотрез отказался объединяться с меньшевиками (в чем он был совершенно прав), то я оказался в противоестественном блоке с меньшевиками и впередовцами. Второе смягчающее обстоятельство состоит в том, что самый феномен большевизма, как подлинно революционной партии, развивался тогда впервые: в практике Второго Интернационала прецедентов не было. Но я этим вовсе не хочу снять вину с себя. Несмотря на концепцию перманентной революции, которая открывала несомненно правильную перспективу, я не освободился в тот период, особенно в организационной области, от черт мелко-буржуазного революционера, болел болезнью примиренчества по отношению к меньшевикам и недоверчивого отношения к ленинскому централизму. Сейчас же после августовской конференции блок стал распадаться на составные части. Через несколько месяцев я стоял уже не только принципиально, но и организационно вне блока.» ⁵³

Так, прямо и честно, Троцкий вскрывал и объяснял свои ошибки. Джонстон, конечно, не был заинтересован в том, чтобы позволить Троцкому говорить самостоятельно, он лишь хватается за отдельные фразы («болезнь примеренчества», «мелко-буржуазные революционеры»), которые он использовал крайне недобросовестно, в типично сталинской манере. Он попытался сделать амальгаму (любимый инструмент сталинских фальсификаций) из Сталина и Троцкого, которая не заслуживает даже презрения. Его «мотвация» двояка: с одной стороны, очернить имя Троцкого как лжеца и фальсификатора, преднамеренно скрывающего свои прежние разногласия с Лениным[!]; с другой стороны, даже более подлая попытка обелить кровавые ужасы сталинских подтасовок, построенных на костях и нервах человеческого бытия, ставя их на один уровень с письмами Троцкого Ольминскому!

Монти Джонстон ухватился за это письмо для того чтобы укрепить свои аргументы о «жесткой оппозиции» Троцкого Ленину. И некоторые из используемых Троцким выражений, кажется, подтверждают это. На самом деле, использование этого письма Джонстоном полностью подтверждает, то, что Троцкий писал Ольминскому, что читатель может не понять ситуацию в которой писалось это письмо, сделать ошибочные выводы — именно те выводы, к которым Монти Джонстон подводит своего читателя сегодня.

Когда Троцкий писал это письмо и почему? Троцкий сам объясняет это в «Моей жизни»:

«К этому же времени относится опубликование моего письма к Чхеидзе против Ленина. Эпизод этот, относившийся к апрелю 1913 г., был связан с тем, что легальная большевистская газета, выходившая в Петербурге, усвоила себе титул моего венского издания: „Правда, рабочая газета“. Это привело к одному из острых столкновений, какими так богата жизнь эмиграции. Я написал Чхеидзе, который одно время стоял между меньшевиками и большевиками, письмо, в котором дал волю своему возмущению против большевистского центра и Ленина. Двумя или тремя неделями позже я сам, несомненно, подверг бы свое письмо цензуре, через год-два оно мне показалось бы просто курьезом. Но письмо постигла особая судьба. Департамент полиции перехватил его. В полицейском архиве оно пролежало до Октябрьской революции. После переворота перешло в архив Института партийной истории. Ленин прекрасно знал об этом письме. Оно было для него, как и для меня, прошлогодним снегом, не более того. За эмигрантские годы достаточно было написано всяких писем! В 1924 г. эпигоны извлекли это письмо из архива и бросили его на голову партии, которая к тому времени на три четверти состояла из совершенно новых людей. Не случайно были выбраны месяцы, непосредственно следовавшие за смертью Ленина. Это условие было необходимо вдвойне. Во-первых, Ленин не мог уже подняться, чтоб назвать этих господ их настоящим именем. Во-вторых, народные массы были охвачены чувством скорби по умершему вождю. Не имея понятия о вчерашнем дне партии, массы прочитали враждебные отзывы Троцкого о Ленине. Они были оглушены. Правда, отзывы были написаны за 12 лет перед тем. Но хронология исчезала перед лицом голых цитат. Употребление, которое сделано было эпигонами из моего письма к Чхеидзе, представляет собой один из величайших обманов в мировой истории. Фальшивые документы французских реакционеров во время дела Дрейфуса — ничто перед этим политическим подлогом Сталина и его соучастников.» ⁵⁴

То как сталинисты использовали это письмо — не более чем один из бесчисленных примеров мерзких методов их подлогов, которые они развили в изящное искусство. Мы можем сказать, что многие выражения используемые в этом письме, за которые с такой энергией ухватился Монти Джонстон, были написаны на горячую голову и неверны. Но между словами, внезапно вырвавшимися в гневе или в жесткой полемике, и хладнокровной, преднамеренной, предумышленной пачкатней сталинистов лежит громадная пропасть. Монти Джонстон вскинул свои руки в религиозном негодовании инквизиторсуких методов сталинских чисток. Но он не колеблясь отступает перед более ранними фальсификациями, состряпанными Зиновьевым, Каменевым, сталинской кликой после смерти Ленина. Повторяя эту злонамеренную ложь и фальсификацию, Монти Джонстон далек от разрыва с методами Сталина, возрождая их в новых, более «респектабельных» одеяниях. Однако их запах от этого не улучшается.

«Аргументы» Монти Джонстона против Троцкого не новы и не оригинальны. Это возврат от полностью дискредитированной «Троцкий — фашист» грязи тридцатых к более «утонченным» псевдополитическим аргументам из эпохи начального роста бюрократии в Советском Союзе в 1924–29 годы. В это время события октября 1917 были слишком свежи в памяти людей для немедленного обвинения Троцкого как агента германского империализма, а Бухарина в попытке убить Ленина в 1918 году. Вместо этого литературные крысы поощрялись к рытью в архивах, для того чтобы откопать именно эти аргументы о «жесткой оппозиции» к большевистской партии, которую Монти Джонстон теперь выдает за свой уникальный вклад в историческую науку. Поскольку Монти Джонстон не добавил ничего нового к этим затасканным искажениям истории сорокалетней давности, есть все основания позволить Троцкому высказаться в свою защиту, так как он и сделал в письме Бюро Истории партии в 1924:

«Как я не раз уже заявлял, в расхождениях моих с большевизмом по ряду принципиальных вопросов неправота была на моей стороне. Но для того чтобы в немногих словах хоть приблизительно очертить содержание и объем этих былых моих расхождений с большевизмом, я должен здесь сказать следующее: В те времена, когда я не состоял в партии большевиков; в те периоды, когда расхождения мои с большевизмом достигли наибольшей остроты, – никогда расстояние, отделявшее меня от взглядов Ленина, не было так велико, как то расстояние, которое отделяет ныне позицию Сталина-Бухарина от самых основ марксизма-ленинизма.» ⁵⁵

 

Теория перманентной революции

Монти Джонстон посвящает не менее восьми страниц своей работы (около четверти объема) «разоблачению» теории перманентной революции Троцкого, которой он противопоставляет ленинскую идею «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». Эти теории были выдвинуты первоначально в 1904–1905 годах и блестяще подтверждены революционным опытом 1905 года. Мы уже видели важность идей, обсуждавшихся русскими марксистами до 1914 года. Монти Джонстон не посвящает им ни предложения. Он очевидно считает, что средний член Лиги Коммунистической молодежи «не интересуется» сформировавшей большевизм идеологической борьбой. Здесь мы не согласны с товарищем Джонстоном. Мы не ограничиваем наш анализ «тщательно отобранными для препарирования» цитатами, вырванными из контекста, потому что мы уверены, что все серьезные члены Лиги Коммунистической молодежи и Коммунистической партии, равно как и все остальные думающие члены рабочего движения, хотят знать правду по этому вопросу. В чем именно состояли разногласия?

Монти Джонстон изображает дело так, как будто главные различия были между позициями Ленина и Троцкого. Он поспешно обходит позицию меньшевиков и таким образом представляет всю дискуссию в совершенно ложном свете. Рассмотрим все три позиции и увидим каким образом они соотносятся друг с другом.

Все три тенденции были согласны с тем, что грядущая революция будет буржуазно-демократической революцией, т. е. революцией, вызванной противоречием между развитием капиталистической экономики и полуфеодальным автократическим царским режимом. Но простое признание буржуазного характера революции не могло дать ответ на конкретныйвопрос о том, какой класс должен возглавить революционную борьбу против автократии. Меньшевики, исходя из аналогии с великими буржуазными революциями прошлого, полагали что революцию должны возглавить буржуазные и мелко-буржуазные демократы, которых должно поддержать рабочее движение.

Ленин, со своей стороны, беспощадно критиковал меньшевиков за сдерживание независимого движения рабочих и обливал презрением их попытки подлизываться к «прогрессивной» буржуазии. Уже в 1848 году Маркс отмечал, что германская буржуазия оказалась неспособна играть революционную роль в борьбе против феодализма, с которой она предпочитала договариваться в страхе перед рабочим движением. Именно тогда сам Маркс и выдвинул впервые лозунг «перманентной революции».

Следуя по стопам Маркса, который характеризовал буржуазную «демократическую партию» как «много более опасную для рабочих чем предыдущие либералы», Ленин объяснял, что русская буржуазия, далекая от того чтобы стать союзником рабочих, неизбежно должна принять сторону контрреволюции.

В 1905 году он писал:

«Буржуазия неизбежно повернет, в своей массе, на сторону контрреволюции, на сторону самодержавия против революции, против народа, как только удовлетворятся ее узкие, корыстные интересы, как только „отшатнется“ она от последовательного демократизма (а она уже теперь отшатывается от него!).» ⁵⁶

Какой же класс, с ленинской точки зрения, должен возглавить буржуазно-демократическую революцию?

«Остается „народ“, то есть пролетариат и крестьянство: пролетариат один способен идти надежно до конца, ибо он идет гораздо дальше демократического переворота. Поэтому пролетариат и борется за республику в первых рядах, с презрением отбрасывая глупые и недостойные его советы считаться с тем, не отшатнется ли буржуазия.» ⁵⁷

Какие из этих слов направлены против Троцкого и перманентной революции? Посмотрим, что Троцкий писал в то же самое время, что и Ленин:

«Это приводит к тому, что борьба за интересы целой России выпала на долю единственного имеющегося в ней теперь сильного класса — промышленного пролетариата. Поэтому последний имеет там громадное политическое значение; поэтому же в России борьба за освобождение ее от удушающего ее полипа абсолютизма превратилась в единоборство последнего с промышленным рабочим классом, единоборство, в котором крестьянство может оказать значительную поддержку, но не способно играть руководящую роль.» ⁵⁸

И еще:

«Вооружить революцию, значит у нас прежде всего вооружить рабочих. Зная это и боясь этого, либералы вовсе отказываются от милиции. Они без боя сдают абсолютизму и эту позицию, — как буржуазия Тьера сдала Бисмарку Париж и Францию, только бы не вооружать рабочих.» ⁵⁹

По вопросу об отношении к буржуазным партиям (как мы уже видели), идейно, Ленин и Троцкий были полностью солидарны против меньшевиков, которые использовали буржуазную природу революции как маску, за которой они прятали свое намерение подчинить рабочие партии буржуазии. Приводя аргументы против классового соглашательства, и Ленин, и Троцкий, объясняли, что только рабочий класс, в союзе с крестьянскими массами, может выполнить задачи буржуазно-демократической революции.

Следуя от начала до конца лживой оценке «Вооруженного пророка» Дойчера, Монти Джонстон воспроизводит всю ту старую чепуху, по которой взгляды Троцкого на перманентную революцию берут свое начало в Парвусе, знаменитом германском социал-демократе, чей лозунг «Без царя, а правительство рабочее» Ленин критиковал при каждом удобном случае. Троцкий никогда не выдвигал подобный лозунг, снова и снова, до и после 1905 года, указывая на буржуазно-демократический характер революции.

Ключевым вопросом дискуссий в российской социал-демократии был не вопрос о характере революции (в этом все были согласны), а то, какой класс должен ее возглавить. По этом вопросу в российской социал-демократии сформировались две явно очерченные тенденции: с одной стороны, меньшевики, повторявшие как молитву то, что, раз революция «буржуазная», то марксистское движение должно пойти на уступки, для того чтобы достичь соглашения с «либералами», и, с другой стороны, те, кто, указывая на слабость, коварство и вероломство буржуазии, требовали независимых действий масс под руководством единственного подлинно революционного класса — пролетариата, — если потребуется, то против буржуазии. Это и были те знаменитые «Две тактики социал-демократии», с которыми имел дело Ленин в своем памфлете, который Монти Джонстон цитирует, и который он исказил до полной неузнаваемости.

Джонстону действительно пришлось постараться, для того чтобы наскрести аргументы в защиту старой лжи о том, что Троцкий игнорировал роль крестьянства в революции. Джонстон повторяет ложь Сталина о том, что Троцкий в 1905 году просто забыл о крестьянстве как о революционной силе и выдвинул лозунг „Без царя, а правительство рабочее“, который был лозунгом революции без крестьянства ⁶⁰

Сталин, а теперь и Монти Джонстон, «просто забыли» о лозунге, который Троцкий в действительности выдвинул в 1905 году. Ни царь, и не земцы (т. е. либералы), а народ!. Это лозунг охватывал и рабочих и крестьян. Листовка, в которой этот лозунг впервые появился может была найдена, вместе с многочисленными воззваниями к тому самому крестьянству, которое Троцкий «забыл», в «Избранных сочинениях» Троцкого⁶¹, которое было издано в России после Октябрьской революции.

Интернационализм Ленина

Каким было ленинское отношение к крестьянству в революции? Он утверждал, что крестьянство должно быть мобилизовано рабочими, для того чтобы осуществить демократические, анти-феодальные задачи. В тот момент, когда рабочие начнут движение к социализму, сами по себе появятся классовые антагонизмы и реакционные бонапартистские тенденции среди крестьян, о которых снова и снова предупреждал Ленин, обернутся против пролетариата. В стране, где крестьяне составляют подавляющее большинство населения, борьба за социализм должна столкнуться с самой серьезной и жесткой оппозицией со стороны богатой части крестьянства. Даже по Монти Джонстону Ленин уже в 1905 году рассматривал «перерастание» демократической революции в России в социализм:

«На протяжении всего этого периода Ленин говорил о начале борьбы за социалистическую революцию вслед за „полной победой“ демократической революции „с достижений насущных нужд крестьянства“ и, несомненно [!], не ожидал социалистической революции последовавшей через восемь месяцев после появления первых ее предвестников. Как главный фактор, определяющий точку перехода от одной к другой, он рассматривал „меру нашей силы, силы классового сознания и организованности пролетариата“. История показала, что он был прав отвергнув стратегию Троцкого, которая по своей сути [!] предусматривала прыжок [?] от царизма к Октябрю, минуя Февраль.[!]» ⁶²

Монти Джонстон вынужден судорожно извиваться на крючке, который он забросил для того чтобы поймать Троцкого! Утверждение, что теория перманентной революции состоит «по сути» в «прыжке» от царизма к социалистической революции, без промежуточной фазы — явный нонсенс — означающий лишь либо, то, что Монти Джонстон не удосужился прочитать Троцкого, либо возврат к его старым «объективным и научным» методам. Нам хотелось бы спросить Монти Джонстона прежде всего о том, в чем состоит «перманентная», «неразрывная» природа революции, если все сводится к… «прыжку» от царизма к социализму?

Не удовлетворившись искажением позиции Троцкого в 1905 году, Монти Джонстон пытается проделать то же самое с Лениным! Он заставляет его говорить вещи, находящиеся в вопиющем противоречии с его собственным анализом, превращая руководителя Октября в шута. С одной стороны, Джонстон ad nauseam, что Ленин рассматривал революцию как буржуазную (что бесполезно, ибо все, исключая сталинистских эпигонов Ленина, согласны с этим). С другой — он приписывает Ленину 1905 года идею, что «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства» должна «перерасти» в диктатуру пролетариата! Посмотрим, что Ленин на самом деле писал по вопросу о классовой природе «демократическая диктатуры»:

«Но это будет, разумеется, не социалистическая, а демократическая диктатура. Она не сможет затронуть (без целого ряда промежуточных ступеней революционного развития) основ капитализма. Она сможет, в лучшем случае, внести коренное перераспределение земельной собственности в пользу крестьянства, провести последовательный и полный демократизм вплоть до республики, вырвать с корнем все азиатские, кабальные черты не только из деревенского, но и фабричного быта, положить начало серьезному улучшению положения рабочих и повышению их жизненного уровня, наконец, „last but not least“. Последнее по счету, но не по важности — перенести революционный пожар в Европу.» ⁶³

Позиция Ленина абсолютно четкая и недвусмысленная: грядущая революция будет буржуазной революцией, возглавляемой пролетариатом в альянсе с крестьянскими массами. Самое лучшее, что можно от нее ожидать — свершение основных буржуазно-демократических задач: распределение земли меду крестьянами, демократическую республику и т. д. Таким образом, неизбежно любая попытка «затронуть основы капитализма» должна вызвать конфликт пролетариата с массой мелких собственников деревни. Ленин выделил точку отсчета:

«Демократический переворот буржуазен. Лозунг черного передела или земли и воли… буржуазен.» ⁶⁴

И для Ленина, никакой другой исход не был возможен на базе отсталой, полуфеодальной страны вроде России. Говорить о «перерастании» демократической диктатуры в социалистическую революцию — превратить в нонсенс весь ленинский анализ классовых корреляций революционных сил.

В каком смысле Ленин упоминал возможность социалистической революции в России? В вышележащей цитате из «Двух тактик» Ленин утверждает, что русская революция не сможет затронуть основы российского капитализма «без ряда промежуточных стадий революционного развития». Монти Джонстон мигом присоединяет потерянную Лениным связь: предварительным условием для перехода от демократии к социалистической революции является «степень нашей силы, силы классовой сознательности и организованности пролетариата» и добавляет, что история доказала правоту Ленина. История действительно доказала правоту Ленина, товарищ Джонстон, но не того, чего он никогда не говорил. Освободимся от услуг Монти Джонстона–интерпретататора и позволим Ленину говорить самостоятельно.

Ленин продолжил приведенную выше цитату указанием на то, что буржуазно-демократическая революция в России будет:

«Последнее по счету, но не по важности, — перенести революционный пожар в Европу. Такая победа нисколько еще не сделает из нашей буржуазной революции революцию социалистическую; демократический переворот не выйдет непосредственно из рамок буржуазных общественно-экономических отношений; но тем не менее значение такой победы будет гигантское для будущего развития и России и всего мира. Ничто не поднимет до такой степени революционной энергии всемирного пролетариата, ничто не сократит так сильно пути, ведущего к его полной победе, как эта решительная победа начавшейся в России революции.» ⁶⁵

Ленинский интернационализм рельефно проступает здесь в каждой строке. Это интернационализм не слов, а действий далекий от воплей сегодняшних сталинистских и лейбористских лидеров в их праздничных выступлениях. Для Ленина революция в России не была самодостаточным актом, «русской дорогой к социализму»! Она была началом мировой пролетарской революции. Именно здесь лежит возможнось в будущем трансформировать буржуазно-демократическую революцию в России в социалистическую революцию.

Ни Ленин, ни какой-либо другой марксист, не рассматривал всерьез идею, что можно построить «социализм в отдельной стране», тем более в отсталой, азиатской, крестьянской стране вроде России. Ленин многократно объяснял, что надо считать азбукой для марксиста отсутствие условий для социалистической трансформации общества в России, несмотря на то, что они в полной мере присутствовали в Западной Европе. Полемизируя с меньшевиками в «Двух тактиках», Ленин отстаивал классическую позицию марксизма о международном значении Русской революции.

«Основная мысль здесь та, которую неоднократно формулировал „Вперед“, говоривший, что мы не должны бояться… полной победы социал-демократии в демократической революции, т. е. революционной демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, ибо такая победа даст нам возможность поднять Европу, а европейский социалистический пролетариат, сбросив с себя иго буржуазии, в свою очередь поможет нам совершить социалистический переворот.» ⁶⁶

Такова суть ленинского прогноза грядущей революции в России: возможна лишь буржуазно-демократическая (не социалистическая) революция, но в то же самое время, из-за того, что буржуазия неспособна играть революционную роль, революция может быть осуществлена только рабочим классом, возглавляемым социал-демократами, которые поднимут крестьянские массы для борьбы на своей стороне. Свержение царизма, устранение всех пережитков феодализма, создание республики, будут иметь огромное революционизирующее влияние на пролетариат развитых стран Западной Европы. Но революция на Западе может быть лишь социалистической революцией, из-за гигантского развития производительных сил, созданных еще при капитализме, и огромной силы рабочего класса и рабочего движения в этих странах. Наконец, социалистическая революция на Западе спровоцирует продолжение переворота в России, и при поддержке социалистического пролетариата Европы русские рабочие трансформируют демократическую революцию, преодолевая оппозицию буржуазии и контрреволюционного крестьянства, в социалистическую революцию.

Товарищ Джонстон в бешенстве затрясет головой. «Это не ленинизм, а троцкизм! Вы искажаете смысл ленинских работ!» Вовсе нет, товарищ Джонстон. Смысл совершенно ясен. Пусть Ленин скажет сам:

«Итак, в этой стадии [после окончательной победы „демократической диктатуры“] либеральная буржуазия и зажиточное + отчасти среднее) крестьянство организует контр-революцию. Российский пролетариат плюсевропейский пролетариат организуют революцию. При таких условиях российский пролетариат может одержать вторую победу. Дело уже не безнадежно. Вторая победа будет социалистическим переворотом в Европе. Европейские рабочие покажут нам, «как это делается», и тогда мы вместе с ними сделаем социалистический переворот.» ⁶⁷

Здесь, как и в дюжине других мест, Ленин с предельной ясностью указывает, что победа «нашей великой буржуазной революции… станет швейцаром в эру социалистической революции на Западе.» (выделено авторами) Как бы он не выкручивался, Монти Джонстон не может отрицать тот факт, что в 1905 году Ленин отрицал не только возможность «строительства социализма в отдельно взятой России» (это даже не могло прийти ему в голову), но даже способность рабочих России установить диктатуру пролетариата до социалистической революции на Западе.

Ленин и Троцкий

В чем же состояли различия во взглядах Ленина и Троцкого? Как мы видели, оба сходились в фундаментальных вопросах революции: контрреволюционной роли буржуазии, необходимости для рабочих и крестьян осуществить демократическую революцию, международном значении революции и так далее. Разногласия проистекали из того как Ленин характеризовал революционно-демократическое правительство, которое должно осуществлять задачи революции как «демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства».

Троцкий критиковал эту формулировку за ее неопределенность; из нее не было ясно, какой именно класс должен осуществлять диктатуру. Неопределенность Ленина была умышленной. Он не был готов сказать заранее какую форму должна принять революционная диктатура. Он не исключал даже возможность, что крестьянские элементы будут доминировать в коалиции.Таким образом, с самого начала формула «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» приобретала алгебраическую неопределенность, причем неопределенный параметр должна была вставить история. В «Двух тактиках» Ленин объяснял, что:

Наступит время — кончится борьба с русским самодержавием — минет для России эпоха демократической революции — тогда смешно будет и говорить о „единстве воли“ пролетариата и крестьянства, о демократической диктатуре и т. д. Тогда мы подумаем непосредственно о социалистической диктатуре пролетариата и подробнее поговорим о ней.» ⁶⁸

На это Троцкий ответил, что никогда в истории крестьянство не проявляло способности играть независимую роль. Судьба русской революции должна была решиться в борьбе между буржуазией и пролетариатом за руководство над крестьянскими массами. Крестьянство могло быть использовано и как инструмент революции и как реакции. Но, во всяком случае, единственно возможным исходом революции станет либо диктатура буржуазии, которая должна оказаться в руках у царской реакции, либо диктатура пролетариата в коалиции с беднейшим крестьянством.

Революционное правительство, в котором преобладали бы идущие под знаменами марксизма рабочие, не могло остановиться на половине пути, ограничившись буржуазными задачами, а неизбежно должно было бы перейти от задач демократической революции к социалистическим. Для того чтобы устоять, революционная диктатура должна была бы вести войну против внутренней и внешней реакции. После этого Троцкий, равно как и Ленин, полагал, что победа русской революции будет обеспечена мощным пробуждением социалистической революции на Западе, которая придет на помощь российскому рабочему государству и осуществит социалистические преобразования.

В этом заключалось гнусное преступление Троцкого и его теории перманентной революции в 1905 году! Именно это, по Монти Джонстону, поставило его «вне партии»… успешное предсказание того, что случилось в 1917 году: объяснение того, что логика событий неумолимо должна привести рабочий класс к власти! Даже Ленин был не готов связать себя таким обязательством в 1905 году, как мы уже видели.

Единственный из всех марксистов, Троцкий предвидел диктатуру пролетариата в России досоциалистической революции на Западе:

«В стране, экономически более отсталой, пролетариат может оказаться у власти раньше, чин в стране капиталистически передовой… Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть свой государственный гений.» ⁶⁹

Означает ли это, как заявляет Монти Джонстон, что Троцкий отрицал буржуазную природу революции? Троцкий объяснял:

«В революции начала XX века, которая также является буржуазной по своим непосредственным объективным задачам, вырисовывается в ближайшей перспективе неизбежность или хотя бы только вероятность политического господства пролетариата. Чтобы это господство не оказалось простым мимолетным „эпизодом“, как надеются некоторые реалистические филистеры, об этом позаботится сам пролетариат. Но уже сейчас можно поставить перед собой вопрос должна ли неизбежно диктатура пролетариата разбиться о рамки буржуазной революции или же, на данных мировых исторических основах, она может открыть пред собой перспективу победы, разбив эти ограниченные рамки? И отсюда вытекают для нас тактические вопросы: должны ли мы сознательно идти навстречу рабочему правительству, по мере того как революционное развитие приближает нас к этому этапу, — или же мы должны смотреть в данное время на политическую власть как на несчастье, которое буржуазная революция готовится обрушить на головы рабочих, и от которого им лучше всего уклониться?» ⁷⁰

Действительно ли эти строки направлены против Ленина, товарищ Джонстон? Или все таки они нацелены на «реалистических филистеров», вроде Плеханова, которые боялись отвечать за независимое движение рабочих? И где здесь «скачок» от царизма к социалистической революции, который, как уверяет нас товарищ Джонстон, составляет суть теории перманентной революции?

Перманентная революция на практике (1)

Все высказанные марксистами до 1917 года теории, касающиеся природы Русской революции, неизбежно имели более или менее общий и условный характер. Это были не проекты или астрологические предсказания, а прогнозы, предназначенные для того, чтобы обеспечить движение ориентирами для действий, перспективами, что и является основной задачей марксистской теории.

Корректность или ошибочность этих теорий может быть проверена не в дотошном изучении полемики 1905 года, а лишь в свете реально произошедших событий. Энгельс очень любил поговорку: «Качество пудинга определяется при его поедании», — в то время как Ленин часто цитировал слова Гете: «Теория, друг мой, сера, но зелено вечное дерево жизни». Поэтому для марксиста доказательством любой революционной теории может быть лишь, собственно, опыт революции.

Опыт 1917 года замечательным образом подтвердил прогноз Ленина и Троцкого о предательской, контрреволюционной роли буржуазии, как продемонстрировали действия пришедшего к власти после Февральской революции Временного правительства. То, что оба, и Ленин, и Троцкий, независимо друг от друга, немедленно поняли значение режима Керенского и определили позицию которую рабочие должны занять по отношению к нему, демонстрирует глубокое понимание обоими ими марксистских методов. Ленин в Швейцарии и Троцкий в Нью-Йорке, одновременно пришли к одному и тому же выводу о необходимости непримиримой оппозиции к Временному правительству и его свержению рабочим классом.

Какова же была позиция «старых большевиков», сыгравших «такую важную роль» в 1917 году? Все они выступали в поддержку Временного правительства. Из всех кадров большевизма, которые, по словам Монти Джонстона, «ставили себя в ряды» и «подчинялись коллективной дисциплине» длительное время, ни один не оказался способен правильно оценить происходящие события. Спросим Монти Джонстона: «Зачем была нужна подготовка всех этих лет? К чему свелась лениская борьба на протяжении „тринадцати или четырнадцати лет“ за строительство „стабильной дисциплинированной марксистской партии“, если в критический момент все эти „старые большевики“ не смогли использовать открывшиеся возможности?»

Еще в 1909 году Троцкий писал:

«Если меньшевики, исходя из абстракции „наша революция буржуазна“, приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции „демократическая, а не социалистическая диктатура“, приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы.» ⁷¹

Монти Джонстон использует две последние строчки этого пассажа для того чтобы доказать враждебность Троцкого к ленинской позиции. Фактически, этими словами, Троцкий безошибочно предвидит кризис в рядах большевистской партии в 1917 году, который всецело проистекал из антиреволюционной интерпретации «старыми большевиками» ленинского лозунга «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства».

Когда Ленин представил партии свои знаменитые «Апрельские тезисы», в которых он призвал к свержению Временного правительства, они были опубликованы от его личного имени: ни один из «руководителей» партии оказался не был готов связать свое имя с позицией прямо противостоящей всем постановлениям, манифестам, статьям, речам, опубликованным с момента Февральской революции. На следующий день после публикации ленинских тезисов Каменев написал редакторскую статью в «Правде», озаглавленную «Наши разногласия», в которой он делал акцент на том, что представленные Лениным тезисы — не более, чем его «личное мнение». Статья оканчивалась следующими словами:

«Что касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в социалистическую…» ⁷²

Обратите внимание на эти слова: это не аргументы Ленина против теории перманентной революции Троцкого, а «старого большевика» Каменева, обвиняющего Ленина в ужасном троцкистском преступлении! Аргументы Каменева и Ко в 1917 году выглядели как пародия на слова Плеханова на Стокгольмском съезде 1906 года: пролетариат обязан взять власть в пролетарской революции, но революция буржуазная и поэтому мы должны не брать власть! Колесо совершило полный оборот и «смятение» «старых большевиков», декларировавших себя как партия в 1911 году, вернуло их к поношенным реформистским идеям меньшевиков. «Алгебраическое уравнение» Ленина оказалось открытым для такой интерпретации, в то время как «арифметическая формула» Троцкого была совершенно точной.

Маркс много лет назад заметил, что оппортунизм часто пытается скрыться под одеждой из устаревших революционных лозунгов, лозунгов уже утративших свою революционную пригодность. Так обстояло дело и в 1917 году со «старыми большевиками», которые пытались использовать лозунг «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» как маску, скрывающую их оппортунизм. Именно в этой ситуации Ленин писал, что:

«… большевистские лозунги и идеи в общем вполне подтверждены историей, но конкретно дела сложились иначе, чем мог (и кто бы то ни был) ожидать, оригинальнее, своеобразнее, пестрее… „Революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства“ уже осуществилась (в известной форме и до известной степени) в русской революции…» ⁷³

Монти Джонстон воспроизводит этот пассаж без указания контекста для того чтобы доказать, что Ленин продолжал защищать идею «демократической диктатуры» в 1917 году. Но сама цитируемая работа — «Письма о тактике» — полемика с Каменевым и Ко, задуманная чтобы доказать прямо противоположное! Монти Джонстон цитирует неаккуратно. Он соединяет вместе два предложения, которые разделены в тексте целым абзацем, который звучит так:

«Игнорировать, забывать этот факт значило бы уподобляться тем „старым большевикам“, которые не раз уже играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу вместо изучениясвоеобразия новой, живой действительности.» ⁷⁴

Этот маленький абзац, «случайно» опущенный Монти Джонстоном в середине его цитаты, превращает весь текст в ничто. Ленин пытается объяснить «старым большевикам», что лозунг «демократической диктатуры» не какая-нибудь «сверхысторическая формула», которую можно засовывать куда попало, безотносительно к реальному развитию классовой борьбы.

Ленин еще раз подчеркивает, что не бывает никакой абстрактной истины, а только конкретная истина. Попытка найти спасение в многократном повторении отжившего свое бесполезного лозунга — разрыв с марксистским методом и отступление от настоятельных задач революции к бесплодной схоластике. Конкретной реализацией «демократической диктатуры» в действительности, предложенной нам историей, оказалось капиталистическое правительство, продолжающее империалистическую войну за аннексии, неспособное решить или даже серьезно поставить ни одну из фундаментальных задач демократической революции. Алгебраическую формулу «демократической диктатуры» история заполнила негативнымсодержанием.

Посредством целого ряда уверток Монти Джонстон пытается объяснить, что правительство Керенского представляло собой реализацию буржуазной демократической диктатуры, как предвидел Ленин в 1905 году. Одну минуту, товарищ Джонстон! Какие задачи демократической диктатуры выделены Лениным в «Двух тактиках»? Первая и главная — радикальное решение аграрного вопроса, основанное на национализации земли; во-вторых, демократическая республика, основанная на всеобщих выборах Конституционной Ассамблеи; замена революционной армии вооруженным народом. К этому надо добавить, в условиях 1917 года, немедленное заключение демократического мира. Что-то не так, товарищ Джонстон? Но тогда, если правительство Керенского было «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства» (то есть правительством буржуазно-демократической революции), как это могло быть, что ни одна из этих основных задач буржуазно-демократической революции не была решена им, да и не могло оно их решить?

Монти Джонстон пытается завязать в узел извилины своих читателей, утверждая, что Февральская революция была буржуазно-демократической революцией (и что «Троцкий не пытался отрицать это»), но, в то же самое время, она не смогла решить ни одну из задач буржуазно-демократической революции. Действительно, товарищ Джонстон, Троцкий не пытался отрицать это. И Ленин, и Троцкий понимали, что правительство Керенского не могло всерьез взяться за решение этих проблем; не могло именно потому, что это было правительство буржуазии, а не рабочих и крестьян. Только диктатура пролетариата, в союзе с беднейшим крестьянством могла начать решать задачи буржуазно-демократической революции в России.

В столь свойственной ему манере обоснований (скажем мягко) Монти Джонстон утверждает, что:

«Февральская революция 1917 года была не битвой пролетариата с буржуазным государством, как предвидел Троцкий, а свержением царизма буржуазной революцией, осуществленной рабочими и крестьянами, как предвидел Ленин. Власть не перешла в руки рабочего правительства, она была распределена между Советами Рабочих и Солдатских депутатов, предстовлявших собой демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства [!] (масса солдат была крестьянами) и капиталистическим Временным правительством, которому добровольно [!!] было отдано руководство.» ⁷⁵

Вот это здорово! Февральская революция была буржуазной революцией, осуществленной рабочими и крестьянами, руководство которой было затем «добровольно» передано капиталистам. Возникает вопрос: как рабочие и крестьяне дошли до того, что «добровольно» передали власть буржуазии, которая «как предвидел Ленин», неизбежно должна была сыграть, и сыграла, контрреволюционную роль? Ответ дал сам Ленин. В ответе членам партии, утверждавшим, что пролетариат должен подчиниться «железному закону исторических этапов», не может «перепрыгнуть Февраль», должен «пройти через стадию буржуазной революции», тем кто таким образом пытался скрыть свое собственное предательство, замешательство и неспособность действовать апелляцией к «объективным факторам», Ленин презрительно отвечал:

«Почему не взяли власть? Стеклов говорит: потому-то и потому-то. Это – вздор. Дело в том, что пролетариат не достаточно сознателен и недостаточно организован. Это надо признать. Материальная сила – в руках пролетариата, а буржуазия оказалась сознательной и подготовленной. Это – чудовищный факт, но его необходимо откровенно и прямо признать, и заявить народу, что не взяли власть потому, что не организованы и бессознательны.»

Не было никаких объективных причин, по которым бы рабочие, уже захватившие власть в свои руки, не могли бы оттеснить буржуазию прочь в феврале 1917 года, никаких кроме неготовности, недостатка организованности и недостатка сознательности. Но это, как объяснял Ленин, было не более, чем обратной стороной колоссального предательства революции всемитак называемыми рабочими и крестьянскими партиями. Без соучастия меньшевиков и эсеров в Советах, Временное правительство не продержалось бы и часа. Именно поэтому Ленин приберег самые едкие остроты для членов большевистского руководства, примкнувших к меньшевистско-эсеровском течению, путая и дезориентируя массы и уводя их от дороги к власти.

Пытаясь дискредитировать позицию Троцкого, которая теперь была идентична ленинской, Монти Джонстон просто повторяет все те нелепости, которые Каменев и компания использовали против Ленина в 1917 году. Его попытка отстаивать лозунг «демократической диктатуры» против идеи перманентной революции носит столь мошеннический характер, что граничит с гротеском. Так, сама работа из которой он пытается надергать цитат в защиту этого лозунга — «Письма о тактике» — именно та, в которой Ленин окончательно хоронит его раз и навсегда:

«Кто говорит теперь только о „революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства“, тот отстал от жизни, тот в силу этого перешел на деле к мелкой буржуазии против пролетарской классовой борьбы, того надо сдать в архив „большевистских“ дореволюционных редкостей (можно назвать: архив „старых большевиков“).» ⁷⁶

Ссылаясь на власть рабочего класса и неспособность Временного правительства действовать, Ленин указывает, что:

«Этот факт не укладывается в старые схемы. Надо уметь приспособить схемы к жизни, а не повторять ставшие бессмысленными слова о „диктатуре пролетариата и крестьянства“ вообще.» ⁷⁷

И еще:

Охватывается ли эта действительность старобольшевистской формулой т. Каменева: „буржуазно-демократическая революция не закончена“? Нет, формула устарела. Она никуда не годна. Она мертва. Напрасны будут усилия воскресить ее.» ⁷⁸

Все усилия Монти Джонстона тщетны. Сам Ленин полностью отбросил лозунг «демократической диктатуры» в апреле 1917 года. Те кто цеплялись за него позже, делали это не для того чтобы защитить «ленинизм» от «троцкизма», а для того чтобы скрыть свою постыдную капитуляцию перед меньшевистским реформизмом. И если в 1917 году Ленин мог осыпать таким презрением тех, кто пытался оживить «мертвую, бессмысленную, антикварную» формулу «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», то, что бы он сказал о Монти Джонстоне и лидерах так называемых коммунистических партий, которые, спустя пятьдесят лет, продолжают злоупотреблять этим лозунгом в своих циничных и контрреволюционных целях?

Перманентная революция на практике (2)

Если ссылки на теорию перманентной революции в ленинских работах до 1917 года весьма скудны, то в поздних работах их просто нет. Книга Троцкого «Перманентная революция» публиковалась в СССР и переводилась на многочисленные иностранные языки (включая английский) Коминтерном при жизни Ленина без единого слова протеста или критики со стороны Ленина или мифического «Большинства ЦК». Однако в «Полном собрании сочинений» Ленина, опубликованном Советским правительством после революции, появилось замечание о Троцком, содержащее следующие строки:

«Перед революцией 1905 года он развил свою собственную оригинальную и теперь полностью подтвердившиесю теорию Перманентной революции, утверждавшую, что буржуазная революция 1905 года могла непосредственно привести к социалистической революции, которая оказалась бы первой в ряду революций в различных странах.»

Здесь без всяческих экивоков Джонстона совершенно точно охарактеризована теория перманентной революции. Она была «особенно замечательна» после Октябрьской революции, потому, что в ней заранее были точно предсказаны события 1917 года.

На страницах 14–15 своей статьи Монти Джонстон пытается дискредитировать теорию перманентной революции своими привычными методами «сбалансированного» выборочного цитирования.

«Удивительно, но ни в одной из ленинских работ с апреля 1917 года и до его смерти (а это 23 из 55 томов его полного собрания сочинений) невозможно найти никакого упоминания о том, что он отдавал себе отчет о своем „переходе“ к позиции Троцкого по вопросу о „перманентной революции“, а Ленин никогда не забывал признавать свои прошлые ошибки. С другой стороны, мы можем найти у Троцкого не одно заявление, о том что он изменил свою позицию. Так в «Платформе Левой оппозиции» 1927 года… воспроизводится обращение Троцкого и его союзников к Коммунистическому Интернационалу 15 декабря 1926 года: „Троцкий заявляет Интернационалу, что по тем принципиальным вопросам, по которым он дискуссировал с Лениным, Ленин был прав — в частности по вопросу о перманентной революции и крестьянстве“. В письме к старому „левому оппозиционеру“ Преображенскому, который не принимал эту теорию, Троцкий признал, что „вплоть до февраля 1917 года лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства был исторически прогрессивен.“ И даже в „Уроках Октября“ он пишет о том, что ленинская формула демократической диктатуры пролетариата и крестьянства атаковала вопрос о продвижении к социалистической диктатуре пролетариата, поддерживаемой крестьянством „убедительным и крайне революционным путем“ — в полном противоречии с заявлением 1909 года о том, что „антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью… в случае революционной победы“» ⁷⁹

Джонстоновский аргумент связан с отсутствием в ленинских работах, опубликованных после 1917 года, осуждения теории перманентной революции. Ленин всегда был скурпулезен в теоретических вопросах. Он никогда не позволил бы теоретическому вопросу или какой-либо важной проблеме остаться нерешенной. Если он не писал полемических статей против теории перманентной революции после 1917 года, если он допустил публикацию работ Троцкого по этому вопросу без комментариев и одобрил замечание в официальной редакции своего собрания сочинений, то только потому, что после того, как этот спорный вопрос был разрешен Октябрьской революцией, его согласие с Троцким по этому вопросу было общеизвестно. Как мы уже объясняли, Ленин не был «переубежден» Троцким по этому вопросу. После 1917 года прежние разногласия между ними о характеристике русской революции (разногласия которые, в любом случае, носили вторичный характер) перестали иметь какое-либо значение, кроме чисто исторического. Что же до приписываемых Троцкому «ошибок», то он всегда был готов не просто признавать свои ошибки, но и объяснять их (что определенно не может быть сказано о сегодняшних руководителях Коммунистической партии)! Мы уже продемонстрировали как Троцкий объяснял свою ошибку в вопросе о большевистской партии. Но, что касается теории перманентной революции, то единственное «преступление» Троцкого, которое никогда не смогут простить ему сталинисты, состоит в том, что его теория была блестяще подтверждена ходом истории.

То, на что в действительности нападают Монти Джонстон и другие «теоретики» Коммунистической партии под личиной критики теории перманентной революции, — революционная сущность и методы собственно большевизма. В 1924 году «троцкизм» был цинично придуман Каменевым, Зиновьевым и Сталиным для того чтобы служить их клике в борьбе с Троцким. В этой борьбе они располагали мощной поддержкой государственной и партийной бюрократии, увидевшей в этом конец беспорядка революции и начало периода мира и «порядка» в котором они могли получать удовольствие от скрытно приобретенных ими привилегий. Сталинская поддержка «теории» социализма в отдельной стране оказалась тем, что Зиновьев и Каменев, подготовленные в духе ленинского интернационализма, не смогли переварить. Они порвали со Сталиным, но зло уже было сделано. Бюрократия все больше и больше сближалась со сталинской фракцией и «теорией» социализма в отдельной стране. Ее полные злобного негодования нападки на «троцкизм» и «перманентную революцию» были просто выражением ее отречения от конфликтующих с их материальными интересами революционных традиций большевизма.

Относительно цитаты из «Платформы левой оппозиции» — Джонстон знает, что этот документ был выражением не взглядов лично Троцкого, а Левой оппозиции как целого, включая Каменева и Зиновьева. Хотя между ними и имелось согласие по фундаментальным вопросам борьбы со сталинизмом — о индустриализации, коллективизации, рабочей демократии, интернационализме и т. д. — по ряду других вопросов Зиновьев и Каменев все еще придерживались других позиций. Процитированный Джонстоном отрывок о перманентной революции, один из нескольких, которым Троцкий противостоял, оказавшись в меньшинстве Оппозиции Каменеву и Зиновьеву. Ради единства по основным вопросам в борьбе со Сталиным, Троцкий согласился с этим. Его собственные работы представляют собой последовательную защиту теории, которую Зиновьев и Каменев оказались не склонны принять, отчасти из-за той роли которую они сыграли в Октябре в борьбе вокруг лозунга «демократической диктатауры пролетариата и крестьянства».

Что же касается цитаты из письма Преображенскому, то читатель при всем желании не сможет увидеть абсолютно никакого противоречия между позицией, представленной в письме, и теорией перманентной революции. Троцкий всегда рассматривал ленинскую позицию как прогрессивную и близкую к своей собственной, так как она была направлена против меньшевиков. Он выразился об этом совершенно четко в «Уроках Октября» Монти Джонстон цитирует (со свойственной ему «краткостью») эту брошюру, но не объясняет, почему она была написана и когда она была написана или, хотя бы, о чем она написана. Эта работа была написана в 1923 году после поражения революционного движения в Германии, вызванного, главным образом, ошибками Сталина и Зиновьева.

Троцкий объяснял в этой брошюре неизбежность кризиса руководства в революционной ситуации из-за огромного давления буржуазного «общественного мнения» даже на самое стойкое революционное руководство. Энгельс объяснял, что иногда необходимы десятилетия, для того чтобы сложилась революционная ситуация, после чего два или три десятилетия могут сжаться в несколько дней; если революционное руководство не сможет использовать ситуацию, то затем может возникнуть необходимость ждать еще десять, двадцать лет, прежде чем снова возникнет сходная ситуация. Недавняя история полна таких примеров, хотя мы никогда не могли бы подумать так читая работу Монти Джонстона или профессионалов из Коммунистической партии, которые открывают и демонстрируют нам «меньшевистскую дорогу к социализму».

Троцкий объяснял поведение лидеров Коммунистической партии Германии и Сталинско-Зиновьевского руководства как замену большевизма меньшевизмом в стиле Февраля 1917 года. И так же, как в 1917, оппортунисты оправдывали свою позицию используя устаревшие теории, включая «демократическую диктатауру пролетариата и крестьянства». Оппортунисты никогда не отбрасывают некоторые удобные «теории», для того чтобы оправдывать свою трусость: так «теоретики» Коммунистической партии, для того чтобы объяснить предательство Мая 1968 во Франции, прибегли к фальсификации «Введения к классовой борьбе во Франции» Энгельса, которая используется социал-демократическими ревизионистами, для того чтобы дискредитировать революционность вот уже восемьдесят лет!

Для того чтобы более рельефно очертить непоколебимую «объективность» Монти Джонстона, процитируем полностью тот отрывок из «Уроков Октября», где идет речь о «демократической диктатауре пролетариата и крестьянства»:

«Ленин дал еще накануне 1905 года своеобразию русской революции выражение в формуле демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Сама по себе эта формула, как показало все дальнейшее развитие, могла иметь значение лишь как этап к социалистической диктатуре пролетариата, опирающегося на крестьянство. Ленинская постановка вопроса, насквозь революционная, динамическая, была целиком и полностью противопоставлена меньшевистской схеме, согласно которой Россия могла претендовать лишь на повторение истории передовых народов, с буржуазией у власти, с социал-демократией в оппозиции. Но у известных кругов нашей партии ударение в ленинской формуле ставилось не на диктатуре пролетариата и крестьянства, а на ее демократическом характере, который противопоставлялся социалистическому характеру. Это опять-таки означало: в России, как отсталой стране, мыслима только демократическая революция. Социалистический переворот должен начаться на Западе. Мы сможем стать на путь социализма лишь вслед за Англией, Францией и Германией. Но такая постановка вопроса неизбежно сбивалась на меньшевизм, и это обнаружилось полностью в 1917 году, когда задачи революции встали не как вопросы прогноза, а как вопросы действия. Становиться в реальных условиях революции на позицию доведенной до конца демократии против социализма, как „преждевременного“, означало политически сдвигаться с пролетарской позиции на мелко-буржуазную, переходить на положение левого фланга национальной революции.» ⁸⁰

Что случилось в России в 1917 году? Согласно Монти Джонстону, Февральская революция ознаменовала собой завершение буржуазно-демократической стадии революции. Октябрьская революция означала социалистическую стадию. Но, с одной стороны, Февральская революция не решила не одной из задач буржуазно-демократической фазы революции. С другой стороны, социалистическая революция исходно начала с буржуазно-демократических мер, главной из которых была аграрная революция. Монти Джонстон прячет свою собственную путаницу (еще более путая своих читателей!), отчаянно выхватывая изолированные цитаты из Ленина, произвольно и совершенно некорректно смешивая обрывки из ленинских работ 1905 года и его полемики со «старыми большевиками» в 1917! Стоит спросить товарища Джонстона, как может завершиться буржуазно-демократическая революция, даже и не приступив ни к одной из стоящих перед ней фундаментальных задач?

Как смогли большевики мобилизовать поддержку социалистической революции на основе буржуазно-демократических лозунгов: «Мир, хлеб, земля»?

В апогее гнева, Монти Джонстон сболтнул нечто лишнее:

«Это потребовало от Октябрьской революции, установившей диктатуру пролетариата, осуществить эти буржуазно-демократические задачи, за которые не взялись или не завершили между Февралем и Октябрем» ⁸¹

Разумеется, товарищ Джонстон! Но это именно и есть нечестивая теория перманентной революции. Во время Октябрьской революции пролетариат совместно с беднейшим крестьянством сперва решил задачи буржуазно-демократической революции, затем неразрывно перешел к осуществлению социалистических мер. В этом и состоит «перманентный» (неразрывный) характер Русской революции.

Мы можем также спросить Монти Джонстона о том, какие задачи были «начаты или завершены в своем решении между Февралем и Октябрем»? Земля не была распределена между крестьянами. Не был установлен демократический мир. Не была даже установлена подлинно демократическая система правления! Устранение монархии? Но даже здесь была неопределенность: изначальной целью героев российской «демократии» было создание конституционной монархии.

Буржуазно-демократические союзники рабочего класса, перед чьими «достижениями» трепетно замирает Монти Джонстон, раз за разом беспощадно критиковались Лениным, открыто осмеивавшим их недееспособность:

«Эти трусы, болтуны, самовлюбленные нарциссы и гамлетики махали картонным мечом — и даже монархии не уничтожили! Мы выкинули вон всю монархическую нечисть, как никто, как никогда. Мы не оставили камня на камне, кирпича на кирпиче в вековом здании сословности (самые передовые страны, вроде Англии, Франции, Германии, до сих пор не отделались от следов сословности!). Наиболее глубокие корни сословности, именно: остатки феодализма и крепостничества в землевладении, вырваны нами до конца. „Можно спорить“ (достаточно за границей литераторов, кадетов, меньшевиков и эс-эров, чтобы заниматься этими спорами) о том, что выйдет „в конце концов“ из земельных преобразований великой Октябрьской революции. Мы не охотники сейчас терять время на эти споры, ибо мы борьбой решаем этот спор и всю массу зависящих от него споров. По нельзя спорить против факта, что мелко-буржуазные демократы восемь месяцев „соглашались“ с помещиками, хранящими традиции крепостничества, а мы в несколько недель и этих помещиков и все их традиции смели с лица земли русской до конца.» ⁸²

Демократические права, которые рабочие завоевали в 1917 году, стали результатом их собственной борьбы, а не подарком «гамлетиков» буржуазного парламентаризма! Фактически, под прикрытием «демократического» Временного правительства (точно так же, как позже обстояло дело с Правительствами Народных фронтов во Франции и Испании) реакция готовила кровавый отпор движению масс, которые зашли «слишком далеко». Попытка контрреволюционного мятежа Корнилова в августе-сентябре 1917 года, сопровождавшаяся поддержкой и одобрением буржуазии, сигнализировала о банкротстве всей гнилой системы буржуазной демократии в России. Для того чтобы нанести решительное поражение силам реакции и осуществить задачи буржуазно-демократической революции, рабочим и крестьянам нужно было выхватить бразды правления из дрожащих рук предательски колеблющихся «демократов». Это именно тот урок, который упрямо отказываются учить «коммунистические» лидеры сегодня; их «народный фронтизм» в Греции, Испании, Франции и повсюду в мире мостит путь к новым, еще более кровавым, поражениям рабочего класса, которые неизбежны без решительного разрыва с трусливой политикой меньшевистского классового соглашательства.

В Февральскую революцию царизм был сброшен именно движением рабочих в городах, к которым присоединились крестьяне в солдатских шинелях. Что касается буржуазии и ее партий «либеральной демократии», то она не играла никакой роли. Реальная власть была в руках рабочих и крестьянских Советов. Временное правительство висело в воздухе, лишенное какого бы ты ни было опоры, если не считать того, что трусливая профессура из меньшевиков и эсеров была готова «добровольно капитулировать» перед ними! Что действительно было необходимо для рабочих и крестьян, и это четко понимали и Ленин, и Троцкий, так это организовать превращение этого «двоевластия» (недоноска, ставшего результатом предательства меньшевиков и эсеров) в настоящую рабочую власть.

Маркс и Энгельс объясняли трусливую контрреволюционную роль немецкой буржуазии в 1848 году ее страхом перед движением рабочего класса, угрожающе нависшем за ее спиной в ее борьбе против феодализма и автократии. Русская буржуазия спустя шестьдесят лет оказалась еще более неспособна повторить героизм своих братьев по классу 1789 года. В «Истории Русской революции» Троцкий объяснял, что запоздалость капиталистического развития России лишила российскую буржуазию возможности сыграть в истории революционную роль. С одной стороны, заимствуя передовые технологии у западного капитализма, российская промышленность приобрела высоко концентрированный характер, с большим количеством рабочих, соединенных в большие коллективы, находящиеся в ужасных условиях, в немногих городах, пугая буржуазию призраком новой Парижской Коммуны, возможной в случае массового революционного подъема.

С другой стороны, российская буржуазия сильно зависела от инвестиций и кредитов, находясь в финансовой зависимости от западного капитала:

«Условиями происхождения русской промышленности и ее структурой определялся социальный характер русской буржуазии и ее политический облик. Высокая концентрация промышленности уже сама по себе означала, что между капиталистическими верхами и народными массами не было иерархии переходных слоев. К этому присоединялось то, что собственниками важнейших промышленных, банковских и транспортных предприятий были иностранцы, которые реализовали не только извлеченную из России прибыль, но и свое политическое влияние в иностранных парламентах и не только не подвигали вперед борьбу за русский парламентаризм, но часто противодействовали ей: достаточно вспомнить постыдную роль официальной Франции. Таковы элементарные и неустранимые причины политической изолированности и антинародного характера русской буржуазии. Если на заре своей истории она была слишком незрелой, чтобы совершить реформацию, то она оказалась перезрелой, когда настало время для руководства революцией.» ⁸³

Все эти особенности не являются какой-то специальной чертой российской буржуазии: с незначительными отличиями они точно характеризуют «национальную» буржуазию любой отсталой полуколониальной страны. Ленин обливал меньшевиков презрением за их классовое соглашательство, их «народный фронтизм» (хотя, разумеется, в то время меньшевики не знали этого выражения), их попытки втереться в доверие к партиям «либеральной буржуазной демократии» под тем предлогом, что буржуазия была «прогрессивной» силой в борьбе против самодержавия. И что бы он сказал, стань он свидетелем еще более вопиющего классового соглашательства Коммунистических партий повсюду в мире сегодня: в Греции, Испании, Индонезии, Индии? Нигде «демократическая» буржуазия не играли никакой роли, кроме как самой продажной и контрреволюционной. И еще нигде руководство Коммунистических партий не проводило независимой, ленинской классовой политики, противостоящей буржуазно-демократическим политиканам.

Сталинская «теория» «стадий», которая, подобно магическому заклинанию, повторяется «теоретиками» Коммунистической партии, включая Монти Джонстона — грубая и механическая карикатура на взгляды Ленина. Что Монти Джонстон скажет о Германской революции 1918 года, или о оккупационных забастовках в Италии в 1920? В первом случае, немецкие рабочие захватили власть в бескровной революции, лишь для того чтобы оказаться проданными их социал-демократическими вождями, скрывающими за «буржуазно-демократической» природой революции «добровольную сдачу» (!) власти буржуазии! Была ли это, как заявляли вожди социал-демократов, «демократическая стадия» Германской революции, товарищ Джонстон? Если так, то почему Ленин обвинил вождей социал-демократии в предательстве социалистической революции?

Сходный процесс имел место в Италии в 1920, когда мощная волна оккупационных стачек создала революционную ситуацию; неспособность руководителей социалистов предложить ясный революционный путь вперед привела к поражению итальянских рабочих и тотчас за этим к подъему Муссолини. Подобно германским социал-демократам они оправдывались, упирая на то, что массы были «не готовы» к социалистической революции. Но если Ленин резко нападал на вождей итальянских социалистов за их неспособность предложить революционную программу, то, что бы он сказал о «руководстве» Французской Коммунистической партии во время всеобщей стачки в мае 1968 года, во много раз более глубокой и широкой чем движение в Италии в 1920 году?

Оппортунисты каждый раз возлагают ответственность за поражение на массы, которые якобы «не готовы» к социализму. Но история последних пятидесяти лет снова и снова демонстрирует готовность рабочего класса на самые героические жертвы ради преобразования общества. «Почему всегда упрекают руководство?», — спрашивали «теоретики» Коммунистической партии в 1968, повторяя возмущенные слова Каутских, Шейдеманов и Сератти 1918–20 годов. Потеряв всякую веру в способность рабочего класса изменить общество, надменные бюрократы не способны представить себе какую-либо связь между их парламентским кретинизмом и поражением масс, лишенных сознательного революционного руководства, способного привести их движение к победоносной развязке.

Какие уроки руководители Коммунистической партии сделали из всего этого? Монти Джонстон использует цитаты из ряда полемических работ Ленина, но среди выбранных им работ нет ни одной из многочисленных статей Ленина, направленных против меньшевиков, пытавшихся привязать российский пролетариат к «прогрессивной», «либеральной» буржуазии. Почему он не цитирует бессчетные выпады Ленина против классового соглашательства, его настойчивые указания на революционных рабочих и крестьян как единственные классы способные осуществить демократическую революцию?

Очевидно, во всех ленинских работах Монти Джонстон видит лишь одно длинное обличение ереси перманентной революции. Он не видит ничего относящегося к полностью меньшевистской политике Сталина в Китае в 1925–27 годах. Он не видит ничего, связанного с политикой Кубинской Коммунистической партии, поддерживавшей Батисту как «прогрессивную антиамериканскую силу» в тридцатые и затем денонсировавшей «мелкобуржуазные авантюры Кастро» или Иракскую компартию, чевствовавшую Кассима как «Великого освободителя», пока он не начал расстреливать ее членов и не загнал ее в подполье! Советские товарищи проводят добрососедскую политику с «прогрессисвным» шахом Ирана, посылающим расстрельные команды для ликвидации политических беженцев. Индонезийские товарищи с их «ленинской» политикой блока «рабочих, крестьян, интеллигенции, национальной буржуазии, прогрессивной аристократии и всех патриотических элементов» пресмыкались перед «прогрессивным» диктатором Сукарно, в результате чего полмиллиона коммунистов были убиты без малейшего сопротивления со стороны СССР или Китая, соперничавших друг с другом в восхвалении «героического борца с империализмом» Аюб Хана, пока он не был свергнут рабочими и крестьянами Пакистана.

Это лишь несколько примеров «ленинской» ориентации руководителей «коммунистических» партий сегодня. Под предлогом лояльности к лозунгу «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» они повсюду проводят политику классового соглашательства, которая является именно тем, что Троцкий называл «гнусной пародией на меньшевизм».

Многие товарищи в Коммунистической партии и Молодежной Коммунистической лиге могут запутаться в мысленной гимнастике Монти Джонстона, посвященной перманентной революции. Мы надеемся, что разъяснили здесь ряд ключевых вопросов. Теория перманентной революции не сложная и сухая теоретическая проблема, как может показаться из статьи Джонстона, а резюме всего опыта революционного движения в России в ходе Октябрьской революции. Без четкого понимания этого вопроса ни один марксист не сможет сформировать свое отношение к сегодняшней ситуации в мире. Трагедии Индонезии, Греции, Пакистана будут повторяться снова и снова. Это означает, что все серьезные социалисты должны изучить уроки этих событий, для того чтобы подготовить себя теоретически к той будущей роли, которую они будут играть в Британии и на мировой арене.

Троцкий и Брест-Литовск

«Хотя Троцкий и поддержал Ленина против оппозиции Каменева и Зиновьева в вопросе о необходимости организовать восстание в октябре 1917 года, он снова поссорился с ним в начале 1918 года при подписании мира с Германией. То как он действовал при этом, ярко освешает как его силу, так и его слабости.» ⁸⁴

Эта цитата — первое и последнее упоминание о борьбе Ленина со «старыми большевиками» в 1917 году в статье Джонстона. То, что оно оказалось в придаточном предложении, показывает какое место отводится этому факту в схеме Монти Джонстона. Разумеется, Троцкий «совершенно случайно» имел ту же позицию, что и Ленин по этому незначительному вопросу Октябрьской революции, противостоя Каменеву, Сталину и Зиновьеву; однако, по другим «фундаментальным вопросам» он снова оказался в оппозиции к «верному курсу».

Монти Джонстон опять пытается прибегнуть к тому же самому трюку, что и в главе о «Перманентной революции». Тогда, «забыв» о позиции меньшевиков он подчеркнуто исказил ту меру в которой отличались позиции Ленина и Троцкого. В отношении Брест-Литовска опять Джонстон знает лишь две позиции: ленинскую (то есть немедленное принятие германских условий) и Троцкого (которую он характеризует как «ни мира — ни войны»). Но Монти Джонстон очень хорошо знает, что по этому вопросу было не две позиции, а три: позиции Ленина и Троцкого и позиция Бухарина, выступавшего не только за отказ от принятия германских условий, но и за революционную войну с Германией. Он также забыл упомянуть ту мелочь, что позиция Бухарина изначально была позицией большинства партии в ходе переговоров в Брест-Литовске.

Как большевики относились к войне? В 1915 году, рассматривая возможность прихода большевиков к власти в России, Ленин написал статью в партийный журнал «Социал-демократ», озаглавленную «Некоторые тезисы»:

«На вопрос, что бы сделала партия пролетариата, если бы революция поставила бы ее у власти в теперяшней войне, мы отвечаем: мы предложили бы мир всем воюющим на условиях освобождения колоний и всехзависимых, угнетенных и неполноправных народов. Ни Германия, ни Англия с Францией не приняли бы при теперешних правительствах их, этого условия. Тогда мы должны были бы подготовить и повести революционную войну, т.-е. не только полностью провели бы самыми решительными мерами всю нашу программу–минимум, но и систематически стали бы поднимать на восстания все угнетаемые великороссами народы, все колонии и зависимые страны Азии (Индию, Китай, Персию и пр.), а также — и в первую голову — поднимали бы на восстания социалистический пролетариат Европы против его правительств и вопреки его шовинистам.» ⁸⁵

Такова была решительная, революционная стратегия, выдвинутая Лениным в предверии Октябрьской революции. Она не имела ничего общего с тем сладкоречивым пацифизмом, который проповедуют сегодня пасторы из Коммунистической партии и которую они пытаются всучить руководителям Октября. До 1917 года Ленин и большевики стояли за революционную войну: войну, ведомую Революцией против империализма, которая должна была сочетать вооруженную борьбу Красной армии с восстанием рабочих в Европе и угнетенных наций во всем мире.

В период агитации и подготовки Октября большевики постоянно подчеркивали, что они выступают за «мир без аннексий и контрибуций», что они предложат такой мир империалистам и, в случае их отказа, большевики начнут революционную войну против них. Так Ленин писал в сентябре 1917 года:

Если осуществится наименее вероятное, т. е. если ни одно воюющее государство не примет даже перемирия, тогда война с нашей стороны сделается действительно вынужденной, действительно справедливой и оборонительной войной. Уже одно сознание этого пролетариатом и беднейшим крестьянством сделает Россию во много раз более сильной и в военном отношении, особенно после полного разрыва с грабящими народ капиталистами, не говоря уже о том, что тогда с нашей стороны война будет не на словах, а на деле, войной в союзе с угнетенными классами всех стран, войной в союзе с угнетенными народами всего мира. ⁸⁶

Идея революционной войны была принята без вопросов как часть базовой стратегии партии. Затем, когда Каменев и Зиновьев написали свое открытое письмо, противостоящее Октябрьской революции, то одним из их ключевых аргументов была перспектива революционной войны, которой они пытались пугать рабочих:

«Солдатские массы поддерживают нас, потому, что мы предлагаем не лозунг войны, а лозунг мира… Если мы захватим власть в одиночку теперь, и если мы окажемся принуждены общемировой ситуацией вступить в революционную войну, то солдатские массы отшатнутся от нас.»

Это был хороший аргумент для подписания Брест-Литовского мира, несколько месяцев спустя. Не это доказывает не историческое предвидение Каменева и Зиновьева, а лишь их слабые нервы и оппортунистскую нерешительность. То что они впоследствии выступили в поддержку мирного договора, лишь лицевая сторона их противостояния Октябрьскому восстанию: эти два поступка не могут быть разделены. Для марксиста важно не только то, что сказано, а кто и почему это сказал — тоже важный вопрос.

Какой была позиция большевиков по отношению к Брест-Литовскому миру? Унаследованная ими у царизма армия была совершенно дезынтегрирована, воинские части демобилизовывали сами себя, дисциплина была разрушена, офицеры ушли в лагерь реакции. Конкретная ситуация, а не какие-либо фундаментальные теоретические положения, определяла действия большевиков. Изображать разногласия в партии как нечто большее, чем чисто тактические расхождения — абсолютная пародия на правду. В другой ситуации, если бы, например, большевики имели бы время для строительства Красной армии, вопрос был бы поставлен совершенно по-другому, как продемонстрировала Польская война 1920 года.

Первой политикой, принятой большевиками, было затягивание переговоров так долго, как это возможно, в надежде на то, что революционное движение на Западе придет на помощь революции. Это идея, которую филистеры–«реалисты» — сегодня характеризуют как «троцкизм», выражалась дюжину раз не только Троцким, но также всеми большевистскими лидерами, включая Ленина. Каменев, позже кстати, поддержавший ленинскую позицию на подписание мира, например, говорил, что пропаганда проводимая в Брест-Литовске — это «наши слова, которые достигут немецких людей через голову германских генералов, вырвут из их рук оружие, которым они дурачат народ». События пошли не так, как предполагал Каменев, но в то время он говорил от имени всей большевистской партии.

Главную роль в проведении успешной пропаганды в Брест-Литовске сыграл Троцкий. Он превратил конференцию в сцену для демонстрации идей революции уставшим от войны рабочим Европы. Речи Троцкого позднее были собраны вместе и опубликованы в нескольких редакциях на многих языках Коммунистическим Интернационалом при жизни Ленина. Лишь после 1924 года сталинисты неожиданно обнаружили в них «революционную фразу», что предопределило их запрещение.

Задержка революции на Западе и военная слабость Русской революции привели к появлению разногласий в партийном руководстве, в результате этих разногласий Ленин оказался в меньшинстве. Впервые эти разногласия проявились 21 января 1918 года — когда переговоры оказались на грани срыва. Опасаясь нового наступления, если большевики отвергнут ультиматум, Ленин предложил незамедлительно подписать мир, несмотря на самые губительные требования немцев. Троцкий был согласен с тем, что невозможно продолжать войну, но полагал, что переговоры должны быть прерваны и, что в случае нового наступления большевики смогут лишь капитулировать. Бухарин требовал вести революционную войну.

В отличие от лживой картины представляемой сталинистами с 1924 года, в которой Ленин и большевики защищаются от ультра-левого и недисциплинированного Троцкого, оба, и Ленин, и Троцкий оказались по этому вопросу «умеренным» меньшинством руководства. И то, что является правдой в отношении руководства, вдвойне правда относительно рядовых членов партии. Подавляющее большинство рабочих было против подписания мирного договора. Когда руководство партии предложило Советам высказать свою позицию по вопросу о мире, пришло свыше двухсот откликов и лишь два крупных Совета (Петроград и Севастополь — последний с оговорками) поддержали мир. Все остальные крупные рабочие центры: Москва, Екатеринбург, Харьков, Екатеринослав, Иваново-Вознесенск, Кронштадт и т. д. — подавляющим большинством проголосовали за прекращение переговоров.

На совещании Центрального комитета 24 января 1918 года было принято окончательное решение о линии которую должен проводить в Брест-Литовске Троцкий. Перед совещанием Троцкий обсуждал этот вопрос с Лениным, который согласился с планом Троцкого отказаться подписывать мирный договор, но заявил в конце, что если немцы вновь перейдут в наступление, то Троцкий немедленно должен подписать мирный договор, не обращая внимания на всех тех, кто требует вести революционную войну. С этим Троцкий согласился.⁸⁷ Ленин не выдвигал здесь требования немедленного подписания мира, а просто внес предложение, которое и прошло, призывавшее Троцкого затягивать переговоры так долго, как это будет возможно. Затем голосовалось предложение Троцкого прекратить войну, одновременно отказавшись подписывать мирный договор, которое также прошло.

Согласно Монти Джонстону, перед лицом жестких условий выдвинутых немцами переоценка немедленных революционных перспектив и его [Троцкого] непонимание реальной ситуации привели его к отказу подписать мирный договор.» ⁸⁸

Мы уже видели, что «Троцкий позволил себе отказаться подписать мир», в контексте разногласий в партии. Монти Джонстон здесь, как и повсюду, ограничивает свой «анализ» обрывками цитат, которые не имеют ничего общего с фундаментальными вопросами, и являются всего-навсего полемическими возражениями участников дискуссии, создающими впечатление, что позиция Троцкого о прекращении войны была его личным капризом, а не позицией партии. Джонстон продолжает:

«Ленин, с другой стороны, подчеркивал, что немцы выкручивают руки и что уставшие от войны, плохо экипированные и голодные русские войска не могут выстоять против их мощной военной машины.[!] Поэтому он убеждал принять условия Германии, которые он рассматривал как унизительные сразу же, как только немцы выдвинут ультиматум, предупредив, что альтернативой станет продвижение немцев дальше вглубь Советской территории и навязывание даже худших условий.» ⁸⁹

Монти Джонстон изображает происходящее как антагонизм между Троцким и Лениным. Он изображает Ленина в виде самодовольного филистера–«реалиста», противостоящего революционным мечтам Троцкого. Он цитирует отдельные фразы Ленина о мировой революции как о «волшебной сказке», без объяснения причин по которым Ленин занял определенную позицию по поводу заключения мира, причин, проистекающих из непримиримо революционного социалистического интернационализма.

Естественно, что в ходе дискуссии Ленин нашел «сторонников» в лице Зиновьева и Сталина. Сталин указывал, что «никакого движения на Западе нет, нет никаких конкретных фактов, только возможности». Зиновьев заявлял, что хотя «заключение мира и усилит шовинизм в Германии и в некоторой степени ослабит движение на Западе», это будет много лучше, чем «крах социалистической республики». Ленин был вынужден публично отрекаться от поддержки, основанной на аргументах этих «реалистов», чье филистерство Монти Джонстон пытается всучить теперь ему самому.

В ответе Зиновьеву Ленин указывал категорически, что Если мы верим в то, что германское движение может развиваться немедленно в случае перерыва мирных переговоров, то мы должны пожертвовать собою, ибо германская революция будет гораздо выше нашей» ⁹⁰. Именно защищая свои тылы от подобного рода оппортунизма, Ленин еще раз подчеркнул, что:

«Не подлежит никакому сомнению та истина, что если бы наша революция осталась одна, если бы небыло революционного движения в других странах, то дело наше было бы безнадежным… Наше спасение от всех этих трудностей, я повторяю, всеевропейская революция.» ⁹¹

После 1924 года была сфабрикована легенда, что Троцкий упорно противостоял Ленину и руководству партии, упрямо отказываясь подписать мир, которого все жаждали. 14 февраля, после того как Троцкий вернулся, для того чтобы отчитаться перед Центральным Исполнительным Комитетом Советов о предпринятых им действиях, Свердлов выдвинул резолюцию от имени большевистской фракции, гласившую: «Заслушав и полностью обсудив отчет мирной делегации, Центральный Исполнительный Комитет полностью одобряет действия своих представителей в Брест-Литовске». Не далее как в марте 1918 года Зиновьев сказал на партийном съезде, что «Троцкий прав, когда он говорит, что он действовал в соответствии с решением большинства Центрального Комитета». Никто не попробовал оспорить это.

Троцкий не в большей степени, чем Ленин пребывал в иллюзии того, что «уставшие от войны, плохо экипированные и голодные русские полки» могут вынести новое наступление, позволяющее начать революционную войну. Но, с одной стороны, настроение и масс рабочих и большинства партийного руководства было категорически против принятия условий договора, который был не просто унижением, а настоящим бедствием для молодого советского государства. С другой стороны, новое германское наступление должно было убедить массы в Европе, что большевики согласились на предусматривающий аннексии мир лишь под принуждением. Это был важный политический момент в свете проводимой «союзными правительствами» (Англией и Францией) компании злобной клеветы, будто большевики являлись германскими агентами, которым кайзер заплатил за то, чтобы вывести Россию из войны. В России имелось стойкое ощущение, что это была лишь прелюдия к переговорам «союзников» с Германией о мирном урегулировании проблем за счет России. (История доказала с тех пор, что такая политика действительно рассматривалась в британских и французских правительственных кругах.)

После повторного германского ультиматума Ленин опять выступил за немедленное подписание мира, но потерпел поражение (с небольшим перевесом) в Центральном комитете. Троцкий опять голосовал против, поскольку наступление еще не началось. Ленин переформулировал вопрос так: «Если Германия начнет наступление и в Германии не будет иметь место революционный подъем — мы все еще не будем подписывать мир?» Теперь «левые» коммунисты (Бухарин и сторонники революционной войны) воздержались. Троцкий голосовал за это предложение, которое соответствовало его договоренности с Лениным. Когда на следующий день большевики получили известия о германском наступлении, Троцкий перешел на сторону Ленина, дав ему, тем самым, большинство в Центральном комитете.

21 февраля генерал Гофман объявил о новых, еще более жестких условиях, выдвинутых с явной целью сделать невозможным подписание мира. Германский генеральный штаб организовал провокацию в Финляндии, где они сокрушили рабочее движение. Это усилило опасения большевиков, что Антанта пришла к соглашению с германским империализмом чтобы раздавить Советскую республику. Была больщая вероятность того, что немцы продолжат наступление несмотря на то, что большевики подпишут договор. Троцкий изначально придерживался именно этой точки зрения, но когда Ленин повторно выдвинул свое предложение, то вопреки возобновившейся оппозиции «левых», Троцкий не встал на сторону революционной войны, а воздержался, дав Ленину большинство.

Кажется странным, что якобы ослепленный «революционной фразой» Троцкий при двух решающих голосованиях ЦК позволил Ленину набрать большинство! Но если мы рассуждаем о «революционной фразе», то давайте заглянем в одноименный памфлет Ленина, столь обширно цитируемый Джонстоном.

Статья «О революционной фразе» была опубликована Лениным в «Правде» 21 февраля как начало публичной кампании за подписание перемирия. Джонстон цитирует ее несколько раз так, как будто она была прямо направлена против Троцкого, на самом деле имя Троцкого не упоминается в этой статье. Против кого она направлена? Ответ содержится в первых строках:

«Когда я на одном партийном собрании сказал, что революционная фраза о революционной войне может погубить нашу революцию, меня упрекали за резкость полемики.» ⁹²

Любой кто прочтет эту статью может совершенно ясно увидеть, что она направлена против тех, кто выступал за революционную войну с Германией, невзирая на военную слабость Советской республики, то есть на группу «левых» коммунистов Бухарина. Именно поэтому во всей полемике Ленин в 99% случаев атаковал бухаринскую группу, Троцкий же, если он и упоминался вовсе, то походя и в относительно мягкой манере. Появлявшиеся искажения, тем более грубы и топорны, если мы вспомним, что ленинская статья была опубликована 21 февраля, через три дня после того как Троцкий проголосовал за ленинское предложение в ЦК.Совершенно бесчестно со стороны Джонстона цитировать слова которые Ленин направлял против ультра-левого Бухарина, тем самым создавая совершенно преувеличенное, неверное и мошенническое впечатление о различиях в позициях Ленина и Троцкого.

Знаменитый буржуазный историк Карр, которого Монти Джонстон навряд ли может обвинить в троцкизме или «неисторичности», комментирует разногласия между Лениным и Троцким по поводу Брест-Литовска так:

«Разногласия Ленина с Троцким во время Брест-Литовска были много менее существенными, чем те, что отделяли его от сторонников Бухарина. Сильная личность Троцкого и его драматическая роль в Брест-Литовской истории, давшая его решениям огромную практическую важность дали ему огромную известность в глазах и сторонников и противников мира. Но популярное изображение Троцкого — адвоката мировой революции, сражающегося с Лениным — поборником идеи нацтональной безопасности и социализма в отдельной стране, это такое искажение действительности, что, на самом деле, почти ложь.»

Оценка «тщательно отобранной и хорошо препарированной» истории большевизма и Советской власти от Монти Джонстона (с несколькими небольшими изъятиями, такими как «эпизод» Октябрьской революции, которой Монти Джонстон благожелательно посвятил один параграф) состоит из борьбы между Лениным и Троцким! Такова эта замечательная «сбалансированная», «объективная» работа, как Монти Джонстон представил ее нам в предисловии.

Стоит проиллюстрировать крайнюю односторонность хваленой джонстоновской «объективности», сославшись на два других инцидента, касающихся взаимоотношений Советской республики с капиталистическим миром и позиций Ленина и Троцкого. Сразу же после полемики по Брест-Литовску Троцкий был вынужден пререкаться с большей частью партийного руководства по вопросу о получении помощи от Британии и Франции. Предложение принять ее было выдвинуто Троцким и натолкнулось на сопротивление Бухарина и «левых», вместе со Свердловым. Ленин не присутствовал на этом заседании, но его протоколы содержат записку, гласящую: «Я требую, чтобы вы добавили мой голос за то, чтобы взять картошку и аммуницию у англо-французских империалистических разбойников.»

Через два года после Брест-Литовска подобный раскол в руководстве имел место во время Польской компании. Троцкий противостоял всем попыткам перенести войну на польскую территорию, после того как наступление Пилсудского было отражено, по военным и политическим причинам. Ленин одобрял наступление на том основании, что рабочие Варшавы и других крупных городов поддержат революционную войну против Пилсудского и осуществят революцию. Красная армия после блестящего наступления была разбита на подступах к Варшаве и откатилась назад, через линию Керзона, к позициям позади линии которую она занимала в начале военных действий. По последовавшему затем миру, большевики были вынуждены уступить значительную часть своей территории Польше, которая отделила Германию и Литву от Советской республики.

Был ли Ленин в 1920 году ослеплен «революционной фразой»? Был ли он виновен в том, что потакал «волшебным сказкам» о мировой революции «принимая желательное за действительное»? Только филистер может осмелиться на такое заявление. Ленин был революционером и интернационалистом. Его действия диктовались во первых и главным образом интересами мировой пролетарской революции.

Ленин защищал мир в Брест-Литовске не иначе как передышку, необходимую чтобы перестроить разбитую российскую армию, создать Красную армию для обороны и нападения, как способ помощи революции на Западе: на том же вздохе на котором он говорил о заключении мира, Ленин добавлял, что «необходимо готовиться к революционной войне».

Собственная характеристика Ленина, данная им к своей позиции по Брест-Литовску, содержит достаточное количество противоядия к позиции пацифизма, «мирного сосуществования» и социал-патриотизма которую пытались приписать ему сталинисты:

«Нам пришлось в эпоху Брест-Литовского мира идти против патриотизма. Мы говорили: если ты социалист, так ты должен все свои патриотические чувства принести в жертву во имя международной революции, которая придет, которой еще нет, но в которую ты должен верить, если ты социалист.» ⁹³

Ленин был величайшим политическим реалистом. Он всегда основывал свои действия на тщательной проверке всех элементов, составляющих международный баланс классовых сил. Не бывает, однако, никаких гарантий успеха революции. Вообразить себе это — значит пополнить ряды этих «объективных» филистеров, чей особый талант — всегда быть правым после событий. Однако причины, почему Ленин выступал за подписание Брест-Литовского мира не имеют ничего общего с теми, которые выдвигают Джонстон и руководство Коммунистической партии, вопреки своим намерениям. Они не проливают свет на ленинскую позицию в Брест-Литовске, а используют ее чтобы замаскировать свою трусливую и антиленинскую позицию сегодня.

Рост сталинизма

Монти Джонстон не слишком широко освещает в своей «сбалансированной оценке» карьеры Троцкого его деятельность и ключевую роль в ходе гражданской войны, которой он посвятил всего один параграф. Возможно ему показалось, что, например, факт выдачи Лениным Троцкому чистого листа бумаги со своей подписью, санкционирующей любые действия этого «революционного фразера», создаст у читателя предубеждение, препятствующее объективному взгляду на личность Троцкого!

Заминая этот незначительный эпизод гражданской войны, Джонстон ссылается на своего старого друга Исаака Дойчера, в чьей повести «Вооруженный пророк» содержится путаный рассказ «и о ошибках Троцкого (иногда серьезных), и о его достижениях (которые намного перевешивали их)». Теперь понятно, почему Монти Джонстон стремится не останавливаться на гражданской войне надолго. Потратив всю первую часть своей работы на то, чтобы изобразить Троцкого как мелко-буржуазного индивидуалиста, лишенного организаторских способностей, он теперь без малейшего стеснения приводит слова Горького:

«„Покажите мне другого человека,— сказал он (Ленин), стукнув по столу — способного организовать за год почти образцовую армию и более того, завоевать уважение военных специалистов.“» ⁹⁴

Опасаясь, правда, что эта оценка опрокинет весь его «баланс» Монти Джонстон спешит добавить другую цитату из Горького, в которой Ленин якобы сказал о Троцком:

«Он — не один из нас. С нами, а не наш. Он амбициозен. В нем есть что-то лассальянское, что-то нехорошее.»⁹⁵

Мы уже комментировали скрупулезность цитирования Монти Джонстоном. Это еще один хороший пример. Вторая цитата отсутствует в первом издании «Воспоминаний о Ленине» Горького 1924 года. В то время было невозможно вставить в текст столь вопиющую ложь. Но в 1930 году Горький был вынужден переписать свои воспоминания. По приказу Сталина часть воспоминаний была удалена, а другие, ранее неизвестные, «воспоминания» появились: один из фальсифицированных кусков приводится Джонстоном. И так как товарищ Джонсон интересуется рассказами Горького об отношениях Ленина и Троцкого, приведем еще один кусок из подлинныхпервоначальных мемуаров, когда Ленин ответил лжецам, пытавшимся вбить клин между ним и Троцким: Да, да, я знаю: они лгут о моих отношениях с ним.

Дискуссия о профсоюзах

«В первой же крупной партийной дискуссии после революции, затронувшей проблему бюрократии, Троцкий столкнулся лоб в лоб с большинством Центрального комитета ВКП(б). Ленин едко критиковал его политику „бюрократических придирок к профсоюзам“ как выражение „худшего из военного опыта“ и содержащую „множество ошибок, связанных с самой сутью диктатуры пролетариата“.» ⁹⁶

Читатель еще раз может обратить внимание на метод «анализа» Монти Джонстона, который целиком состоит из подбора изолированных обрывков вырванных из контекста цитат, без каких либо указаний на подоплеку событий, аргументацию сторон, иногда даже без точных дат! Марксисты, начиная с Маркса, всегда настаивали на таких мелочах как даты, точные и полныецитаты, теоретический анализ и так далее. Только таким скрупулезно честным подходом можно объяснять вопросы истории.

Дискуссия о профсоюзах была одним из эпизодов общего кризиса политического и экономического способа организации, известного как «военный коммунизм», и не может быть понята отдельно от исторического контекста. Ленин описывал «военный коммунизм» как «коммунизм осажденной крепости». Эта система была основана на строгой централизации и квазивоенных мерах во всех областях жизни, вытекавших из трудностей революции в изолированной в отсталой стране, в стране, разрушенной войной, в условиях гражданской войны и иностранной интервенции. Тем не менее Монти Джонстон представляет дело так, как будто один Троцкий защищал положение о «милитаризации труда». Для первых лет Советской власти были характерны большие экономические трудности, частично вызванные мировой и гражданской войнами, частично — нехваткой оборудования и квалифицированных специалистов, а также противодействием мелких собственников на селе социалистическим преобразованиям большевиков.

В 1920 году добыча железной руды и производство железа упало соответственно до 1,6% и 2,4% от уровня 1913 года. Лучшее положение было с добычей нефти, ее добывали 41% от уровня 1913 года. Угля добывали 17%. В целом производство потребительских товаров составляло в 1920 году 12,9% по сравнению с 1913 годом. Сельскохозяйственное производство сократилось за два года (1917–1919) на 16%, при этом самые большие потери пришлись на изделия, вывозимые из деревни в город: конопли собрали меньше на 26%, льна на 32%, фуража на 40%. В условиях гражданской войны и хронической инфляции торговля между городом и деревней практически прекратилась.

Ужасные условия жизни рабочих в городах приводили к их массовому бегству в деревни. К 1919 году число промышленных рабочих снизилось до 76% от уровня 1917 года, в том числе строительных рабочих до 66%, железнодорожных до 63%. К 1920 году число промышленных рабочих упало с 3 000 000 в 1917 году до 1 240 000, то есть больше чем в два раза. В течение двух лет рабочий класс Петрограда уменьшился вдвое. Но даже эти цифры не передают всю степень постигшей страну катастрофы, так как они не показывают всю степень снижения производительности труда, оборванных, едва живых от голода рабочих, оставшихся на фабриках.

Но даже более серьезной проблемой, чем экономические трудности, с точки зрения большевиков, была быстрая эррозия классового базиса революции, которую образно изобразил Рудзутак на Втором Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 года:

«Мы наблюдаем в большом количестве промышленных центров, что рабочие, вследствие сокращения производства на фабриках, поглощаются крестьянской массой, и вместо рабочего населения мы получаем полукрестьянское или иногда даже чисто крестьянское население.»

Для того чтобы положить конец этому катастрофическому падению, были предприняты самые решительные меры, делалось все, для того чтобы запустить промышленность, накормить голодных рабочих и тем самым остановить их миграцию в деревню. Это было сутью политики «военного коммунизма». Седьмой съезд, прошедший в марте 1918 года, призвал к «самым энергичным, беспощадно решительным, драконовским мерам наведения самодисциплины и дисциплины рабочих и крестьян». На жалобы меньшевиков Ленин отвечал, что:

«Мы были бы нелепыми утопистами если бы моги предположить, что такая задача может быть решена на следующий день после падения буржуазии, т.е. на первой стадии перехода от капитализма к социализму, или без принуждения»

Аргументы меньшевиков и «левых», представляли собой карикатуру на буржуазные воззрения на «свободный труд», отражающие растущее недовольство диктатурой пролетариата среди отсталых и мелкобуржуазных слоев, в особенности принявшего на себя главный удар политики «военного коммунизма» крестьянства.

Ленин еще в 1905 году предвидел, что крестьянство поддержит революцию постольку, поскольку она даст им землю, но при этом богатые слои крестьянства неизбежно перейдут в оппозицию, как только революция перейдет в наступление на основы частной собственности. Ситуация должна была стать еще более опасной, если бы революция оказалась изолирована. Пролетариат представлял собой крошечное меньшинство в море крестьян, этих мелких частных собственников. Без устойчивого снабжения сырьем и продовольствием из деревни, промышленность должна была бы остановиться. Однако учитывая разрушенное состояние промышленности, невозможно было немедленно создать условия для здорового обмена между городом и деревней, снабдить крестьян промышленными товарами, которые они требовали в обмен на свою продукцию. На VIII съезде партии Ленин заостряет этот вопрос:

«Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы я за „коммунию“ (т.е. за коммунизм). Но для того чтобы это сделать надо победить международную буржуазию, надо заставить ее дать нам эти тракторы.»

Ленин снова и снова объяснял, что единственным решением проблем, стоящих перед революцией, была бы победа социалистической революции в одной или нескольких развитых странах. Тем временем для преодоления экономического кризиса приходилось использовать самые решительные меры. Даже после Гражданской войны Ленин выступил на Всероссийском съезде Советов в 1920 году с речью, где он объяснял, что

«в стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача — суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять.»(Выделено нами)

Для того чтобы не допустить бегства рабочих из города, были приняты самые жестокие меры против «трудовых дезертиров». В 1920 году рабочий c Коломенских заводов, рассказал делегатам Лейбористской партии Британии, что «дезертирство с заводов было частым явлением, и что дезертиры арестовывались солдатами и возвращались из деревень». Официальный декрет, принятый после IX съезда партии (март 1920 года), предписывал серьезно наказывать за «трудовое дезертирство», не исключая применения принудительного труда. Труд был военизирован. «Военный коммунизм» означал «милитаризацию труда» на ограниченный период времени.

Те кто смешивают в общую кучу Ленина и Троцкого с режимом Сталина и его наследников, используя при этом аргументы Каутского и меньшевиков о «режиме принуждения», игнорируют при этом различие во времени, месте, методах и условиях. Даже в самых демократичных буржуазных государствах, таких как Британия, во время военного положения было запрещено свободное движение рабочей силы, смена места работы и т.д. как «исключительные меры». Большевиками оказались лицом к лицу с гражданской войной, последовавшей после четырех лет ужасной империалистической войны. Разграбленная Белой гвардией и армиями интервентов страна лежала в руинах. В таких условиях решительные меры были совершенно необходимы. Но при этом, как всегда при Ленине и Троцком, свобода дискуссий и критики со стороны рабочих и крестьян, особенно в рядах большевистской партии, была гарантирована. Даже в капиталистической Британии рабочие были готовы принять «исключительные меры», полагая, что они были необходимы для защиты их прав. В России, с рабоче-крестьянским правительством, рабочие тем более были готовы принять на время строгие меры, необходимые для спасения Революции.

Монти Джонстон испытывает дискомфорт от осознания того факта, что после смерти Ленина борьба против бюрократического перерождения и сталинизма велась Троцким и Левой оппозицией. Поэтому он мучительно пытается доказать, что Троцкий сам был «архи-бюрократом», врагом рабочей демократии и свободных профсоюзов. Он создает совершенно ложное впечатление, что «милитаризация труда» была точкой зрения одного Троцкого, и посредством своего обычного импрессионизма намекает, что Троцкий проводил «свою» политику вопреки позиции большинства ЦK! То как именно Троцкий смог совершить этот подвиг товарищ Джонстон не объясняет. Он и не может сделать этого, ибо это чистейшая ложь.

15 января 1920 года правительственный декрет преобразовал Уральскую армию в первую «революционную трудовую армию». Последующий декрет поручал революционному совету Первой трудовой армии «общее руководство работой по восстановлению и укреплению нормальной экономической и военной жизни на Урале. Подобные же полномочия давались и советам трудовых армий Кавказа и Украины. Одна армия была послана на строительство железной дороги в Туркестане, другая работала на угольных шахтах Донецка. В то время как красноармейцы помогали запустить промышленность, те рабочие которые не были призваны в армию, были призваны на службу в «Трудовой фронт», как мы упоминали выше.

Было ли все это работой архи-бюрократа Троцкого? 12 января 1920 года, Ленин и Троцкий говорили о единой платформе на встрече большевиков — руководителей профсоюзов. Целью этой встречи было убедить профсоюзы принять политику «милитаризации труда». Предложение, вынесенное на голосование от имени Ленина и Троцкого, было отвергнуто — за него было отдано только два голоса, это были голоса Ленина и Троцкого. Представьте себе такое во времена Сталина или позднее!

Этот эпизод был не случаен. По каждому из главных экономических и политических вопросов того времени, Ленин и Троцкий находились в полном согласии. По спорному вопросу о привлечении буржуазных специалистов в армию и промышленность, Ленин и Троцкий выдержали тяжелую битву пока их предложения не были приняты остальными руководителями большевиков. Точно так же они вместе выступали по вопросу о единоначалии и по аграрному вопросу, где их взгляды полностью совпадали. Все это Монти Джонстон обходит молчанием. Такая информация могла бы опрокинуть «сбалансированность» его анализа.

Еще раз о профсоюзной дискуссии

«В 1920 году в дополнение к своей работе Комиссара по Военным делам, он [Троцкий] возглавил комиссариат Транспорта, жизненно важный для военных и экономических нужд. Поставив железнодорожников и ремонтных рабочих под действие военных законов, он, в ответ на возражения профсоюза железнодорожников, сместил его руководителей и поставил на их место более податливых людей. То же самое он проделал с другими профсоюзами транспортников. Его усилия принесли результат: железные дороги были восстановлены досрочно.» ⁹⁷

Посредством именно таких инсинуаций, которые, как предполагается, не являются характерной чертой этой работы, Джонстон пытается создать впечатление о Троцком, как о крайнем бюрократе «захватившем власть» на железнодорожном транспорте с пистолетом в руке и, по своей собственной инициативе, запугивавшем рабочих в подлинно сталинской манере. Каковы же факты?

Разруха на российских железных дорогах была одним из самым тяжелым последствием гражданской войны для экономики. Из 70 000 верст железнодорожного полотна, только 15 000 остались не поврежденными. Более 60% локомотивов требовали ремонта. Негативные экономические последствия разрушения транспортных коммуникаций достигли пика в 1920 году, когда всем стало ясно, что если не принять самых решительных мер, то российскую промышленность ждет необратимая катастрофа. Ведущаяся в то время война с Польшей усугубляла эту угрозу.

IX съезд партии специальной резолюцией декларировал, что главная трудность в преодолении кризиса на железных дорогах заключалась в профсоюзе железнодорожников. Это был старый цеховой профсоюз, традиционно меньшевистский, который уже сталкивался с большевистским правительством, по вопросу контроля над железными дорогами. Девятый съезд, который назначил Троцкого ответственным за работу по восстановлению железных дорог, также уполномочил его выдвинуть в руководящие органы профсоюза способных и лояльных рабочих, для того чтобы подтолкнуть их к активным действиям. Когда же должностные лица профсоюза отказались подчинится новым инструкциям, то не Троцкий, а ЦК партии решил заменить старых должностных лиц новым комитетом, состоящим из проверенных коммунистов: только один член ЦК голосовал против — это был «правый» коммунист и профсоюзный руководитель Томский. Все остальные, включая Ленина, Зиновьева и Сталина проголосовали за.

Джонстон изображает Троцкого, как «злого гения», стоящего за «милитаризацией труда» и «военным коммунизмом». Он охотно забывает, что Троцкий был первым большевистским лидером, выступившим за отказ от политики «военного коммунизма», еще в феврале 1920 года. Тогда Троцкий представил Центральному Комитету тезисы, указывавшие на продолжающееся разрушение экономики, ослабление пролетариата и расширение пропасти между городом и деревней. Он выступал за замену принудительной реквизиции зерна зерновым налогом и другие меры, направленные на частичное восстановление разрушенной рыночной экономики. В сущности, эти меры были впоследствии приняты при нэпе.

Предложения Троцкого, против которых выступил Ленин, были отвергнуты Центральным Комитетом, который одобрил продолжение политики «военного коммунизма». Согласившись с тем, что «военные» методы должны продолжать использоваться и впредь, несмотря на свою особую точку зрения, Троцкий приложил все усилия чтобы сделать эту работу как можно лучше. Именно за это снова и снова клеймит Троцкого Монти Джонстон, скрывая оппозицию Троцкого самой политике Военного коммунизма.

Джонстон рисует портрет Троцкого — диктатора, «архи-бюрократа», опираясь на несколько обрывков речей, в которых Троцкий критиковал либеральную идеализацию абстрактного «свободного труда» и указывал, что несвободный труд тоже может быть производительным. Замечание, что рабство было прогрессивно в определенный промежуток истории, бесспорное с марксисткой точки зрения, вырвано из контекста и дано Монти Джонстоном в зловещем обрамлении (здесь он идет по стопам Дойчера). Увы! Речь, которую товарищ Джонстон так страстно вырвал из протянутой к нему руки Дойчера была произнесена не на Десятом съезде партии, а на Третьем Всероссийском съезде профсоюзов, где Троцкий, как представитель большевиков, спорил не с Лениным, а с меньшевиками, чьи слезные мольбы в защиту «свободы труда», теперь так трогательно повторяет Монти Джонстон.

Меньшевики, для того чтобы дискредитировать большевистское правительство, использовали вынужденные меры, на которые большевики решились в условиях гражданской войны и интервенции, самым бесчестным и недобросовестным образом. Их аргументы были карикатурой постольку, поскольку касались «демократии» и «свободы труда». Большевики выступали за максимально полную свободу — даже за свободу буржуазных партий — при условии, что они не пытались организовывать вооруженные восстания против Советской власти. Но в условиях когда «либеральная» буржуазия сбежала в лагерь белогвардейских армий, такие разговоры были равнозначны заявлению, что революция не должна защищаться от белогвардейской реакции. Альтернативой диктатуры пролетариата было не некоторое подобие Веймарской демократии, как заявляли меньшевики, а кровавое правление реакционеров. Социал-демократические критики большевизма принадлежали к числу людей, которые были готовы действовать как пособники империализма в кровавой и грязной мировой войне, но в ужасе вздымали свои руки перед «зверскими» мерами Ленина и Троцкого. Кроме того, их предательство революционного движения 1917-21 годов открыло путь нацизму и даже еще более варварской Второй мировой войне.

Разногласия между большевиками по вопросу о профсоюзах были вовсе не спором, как это кажется из вульгарной картины Монти Джонстона, между «архи-бюрократом» Троцким и защитником «свободы труда» Лениным, а выражением кризиса в партии, вызванного тупиком «военного коммунизма». Исходные разногласия, как объяснял Ленин, были несущественны. Но маленькие трения в руководстве в данных условиях вели к серьезному расколу партии, причем были выдвинуты не две платформы, а как минимум пять.

Ленин исходил из необходимости предотвратить раскол в руководстве и сохранить тонкую нить, связывающую пролетариат и его авангард с непролетарскими и полупролетарскими массами. В господствующих условиях экономического кризиса, поголовной неграмотности, численной слабости и растущей деморализации рабочего класса и, самое главное, сокрушительного преобладания мелко-буржуазных крестьянских масс, большевистская партия все более и более оказывалась под давлением чуждых классовых сил. Тот факт, что большевики, вопреки своим намерениям, оказались вынуждены запретить оппозиционные партии, означает, что это давление неизбежно должно было найти свое выражение и в самой большевистской партии. То, чего Ленин боялся больше всего, был раскол партии по классовой линии. Именно это лежало в ленинской оппозиции первоначальным предложениям Троцкого «перетрясти» профсоюзных чиновников и привести их в соответствие с централизованным планированием, что вызвало трения с лидером профсоюзов Томским.

Монти Джонстон начинает свой анализ профсоюзной полемики с цитаты из ленинской статьи «Кризис партии». Ленин пытался сдержать разногласия в руководстве, создав комиссию по исследованию профсоюзов. В ходе дискуссии в ЦК, Ленин, по его собственным словам, сделал много явно преувеличенных и поэтому ошибочных «атак» которые обострили конфликт. Троцкий отказался присоединиться к комиссии. Монти Джонстон цензурирует ленинские слова:

«Троцкий отказывается работать в ней, и только этим шагом вносится преувеличение первоначальной ошибки тов. Троцкого, ведущее в дальнейшем к фракционности.»

Но это лишь одна из полуцитат Монти Джонстона. Посмотрим, что Ленин добавил в следущем предложении:

«Без этого шага ошибка тов. Троцкого (предложение неправильных тезисов) — самая небольшая, такая, которую случалось делать всем цекистам без всякого изъятия.»

Читателям Монти Джонстона позволено читать Ленина лишь постольку, поскольку это не вредит их здоровью. Цитируя лишь полемическое возражение, Монти Джонстон «помогает» Ленину «обострить» его борьбу с Троцким. Повсюду в этом разделе он раз за разом представляет в качестве точки зрения Троцкого аргументы, которые постоянно выдвигали и защищали Ленин и все руководители большевизма. Пересказывая и «улучшая» аргументы Троцкого, Джонстон пишет:

«Россия, как он [Троцкий] неоднократно утверждал, страдает не от избытка, а от недостатка эффективной бюрократии, [?] которой он был склонен сделать некоторые [?] огранниченные уступки. Дойчер комментирует это: „Таким образом он превратился в оратора управленческих групп“.» ⁹⁸

Каково значение этой цитаты? Отнюдь не то, что взгляды Ленина на государственный аппарат и бюрократические деформации отличались от взглядов Троцкого. Проблема была в продолжении политики «военного коммунизма». Однако что действительно интересно и существенно, так это то, что во всем этом абзаце Монти Джонстон не проясняет суть ленинских аргументов по вопросу о профсоюзах. И это не просто невнимание или забывчивость.

Вызов Джонстоном тени Дойчера не добавляет ни малейшей убедительности его аргументам. Любой, кто прочтет Дойчера, узнает, что он нападал на «диктаторские» идеи не только Троцкого, но и Ленина, фактически не делая различий между ними. Его филистерская оценка Троцкого идентична его взглядам на Ленина и на революционеров вообще.

Аргументы, которые Монти Джонстон вкладывает в уста Троцкого, в точности аналогичны тем которые сотни раз выдвигал Ленин, выступая за эффективность, за деловое управление, за специалистов, которым он «был склонен сделать некоторые ограниченные уступки», — но совсем не те вопиющие «уступки», которые делает паразитическая сталинская бюрократия в России и Восточной Европе сегодня, а единственно самые необходимые для того чтобы разрушенная экономика могла быть запущена снова, позволив революции продержаться пока революционный пролетариат Европы не сможет прийти ей на помощь. Еще раз Джонстон представляет как «троцкизм» идеи Ленина, большевистской партии и собственно марксизма. Но это лишь подчеркивает ту глубокую пропасть которая отделяет всех идеологов сталинизма от идей и традиций большевизма. Манипулируя аргументами, Джонстон вкладывает ленинские слова в рот Троцкого, и на губах Ленина оказываются аргументы истинных защитников свободы труда — меньшевиков.

Ленин и профсоюзы

«На практике, говорил Ленин, Советское государство было „рабочим государством с бюрократическими искривлениями“. Он утверждал, что на протяжении долгих лет профсоюзы будут вынуждены вести „борьбу против бюрократических искривлений Советского аппарата“ и в „защиту материальных и духовных интересов масс труженников теми путями и методами который этот аппарат не может использовать“.» ⁹⁹

В чем смысл этой цитаты? Не в том, что Ленин расходится с Троцким в оценке государственного аппарата и бюрократических деформаций. Суть вопроса в политике которая должна быть незамедлительно принята, если система военного коммунизма будет сохранена. Однако действительно интересен и значителен тот факт, что во всем этом разделе статьи Монти Джонстон не приводит ни одного ленинского аргумента из профсоюзной дискуссии. И это не случайно.

Ленин утверждал, диалектически, что профсоюзы в рабочем государстве должны быть независимы, для того чтобы рабочий класс мог защищать себя от государства, и сам в свою очередь мог защищать само рабочее государство. Ленин настаивал на этом, так как видел опасность возвышения государства над классом и его отделения от рабочего класса. Сами рабочие через свои организации должны были осуществлять контроль и давление на государственный аппарат и бюрократию.

Забавно читать строгую критику Джонстона приписываемых Троцкому «бюрократических тенденций» в свете того, что случилось с «независимостью профсоюзов» в СССР при Сталине и продолжалось до последнего времени. Очевидно, когда Троцкий был «у власти» он был бюрократ; когда Сталин был у власти, то он, к сожалению, поддался соблазну «культа личности». Все дело в «личностях»! Этот метод — не марксизм, а вульгарный подход среднего класса, видящего политику в индивидуалах, которые «продаются», как только приходят к власти. И все-таки, несмотря на весь его чрезвычайно «критический» подход, все критические способности Монти Джонстона испаряются, как только он начинает описывать знаменитый Двадцатый съезд:

«Приверженцы [!] Троцкого представляют его чемпионом в борьбе с бюрократией в Советском Союзе. С тех пор как на протяжении последних 17 лет своей жизни Троцкий не знал усталости в обличении многих аспектов [?] бюрократического режима Сталина, которые КПСС резоблачила [?] в 1956 году, троцкисты претендуют на то, что они заслуживают доверия в данном вопросе. Однако, как мы увидим, правда существенно сложнее.» ¹⁰⁰

Действительно, правда «существенно сложнее»! Какого типа «разоблачения» сделали Хрущев и компания в 1956 году? Что Сталин был тираном, убийцей, сумасшедшим и т.д.? Что Хрущев, Брежнев, Косыгин и другие трепетали, стоя на вытяжку перед диктатурой, которую «Коммунистическая» партия Советского Союза очевидно «открыла» для себя только в 1956 году?! Однако для марксистов вопросы лишь начинаются с этой точки. Каковы ключевые моменты тех социальных отношений, которые могли породить такое чудовище? Поэтому насущный вопрос, относящийся к XX съезду, звучит так: «Что изменилось с 1956 года?»

Уже в 1920 году Ленин видел процессы, которые имели место в Советском государственном аппарате. Все его материалы по вопросу о профсоюзах, до которых нет дела Монти Джонстону, связаны с идеей, что рабочие и их организации, должны выступать как контролеры бюрократии, ее накопительных тенденций, коррупции, расточительства, неумелого руководства. Ленин считал развитие здоровой рабочей демократии и постепенное отмирания государства обязательным условием движения к социализму.

Для Монти Джонстона, с его безграничным восхищением «разоблачительной» деятельностью Хрущева, СССР и Восточная Европа являются теперь здоровыми социалистическими странами, деловито устраняющими все следы бюрократизма, культа личности и вообще сталинизма — за исключением нескольких «прискорбных» (и, очевидно, необъяснимых) инцидентов, вроде вторжения в Чехословакию и инсценированных судебных процессов над писателями, которые, очевидно, вовсе не относятся к общему состоянию дел!

Монти Джонстону просто не хватает наглости цитировать замечания Ленина о бюрократизации государства и роли профсоюзов.

Начиная с 1956 года советская бюрократия была вынуждена отказаться от наиболее варварских методов сталинского режима — методов, которые при капитализме возможны лишь в фашистских государствах — таких как рабский труд и т. д. Но и сейчас еще остается полицейское государство и террор; только под другим названием. Ситуация в профсоюзном движении в СССР показывает ошибочность утверждения, что бюрократия может путем реформ самоликвидироваться. Мы спрашиваем Монти Джонстона: «Сейчас, спустя тринадцать лет после XX съезда, где в СССР независимые профсоюзы?»

При Сталине рабочий класс лишили элементарных прав. Сегодня при его наследниках Брежневе и Косыгине, все так же у них нет прав на забастовку, коллективные договоры, права избирать демократические заводские комитеты (тех прав которые существовали при Ленине и Троцком даже в самые тяжелые годы гражданской войны). Профсоюзы России и стран Восточной Европы — просто карикатура — «приводной ремень» для передачи рабочему классу распоряжений бюрократии. Чудовищная коррупция, неумелое руководство, все то, что Ленин хотел сдержать, используя рабочие организации, сегодня достигли размеров грозящих подорвать завоевания, сделанные рабочим классом на основе плановой экономики.

Это вопиющее противоречие, которое может видеть любой думающий член Коммунистической партии или комсомола. Слабая, обороняющаяся Советская республика времен Ленина и Троцкого, несмотря на бюрократические деформации, которые Ленин честно признавал, гарантировала свободу и независимость в партии и профсоюзах. Члены Коммунистической Молодежной лиги должны предпринять усилие — прочитать материалы X съезда партии в ленинском собрании сочинений и спросить себя: «Возможна ли такая же свободная дискуссия в любой «коммунистической» партии сегодня?»

Налицо разительный контраст между СССР сегодня, когда он является второй индустриальной страной мира, и временами гражданской войны и нэпа, когда слабость советской власти и угроза капиталистической реставрации, вынудила большевиков ввести ограничения на некоторые демократические права, как временную, чрезвычайную меру. И тем не менее бюрократия боится предоставить советским рабочим гарантии даже самых элементарных демократических свобод. Так, в Чехословакии относительная независимость профсоюзов, которую рабочие вырвали у бюрократии после падения режима Новотны, спровоцировала вторжение сил реакции из СССР. До такой степени Брежнев и Косыгин испугались, что пример чешских рабочих будет подхвачен рабочим классом СССР!

Попытка Монти Джонстона изобразить из себя сторонника политики «свободы труда», противостоящего «архи-бюрократу» Троцкому, выглядит особенно нелепо, если мы сравним ситуацию в СССР и, не больше не меньше, во франкистской Испании сегодня. Отличие состоит в том, что даже в Испании, несмотря на запрет профсоюзов, рабочие создали подлинно свои организации «Рабочие комиссии», которые проводят забастовки, борются в интересах класса и даже ведут переговоры с боссами, в «социалистическом» же Советском Союзе любой, кто пытается создать подобные организации, вскоре оказывается за решеткой.

В действительности же, профсоюзный вопрос — отражение вопроса о общественных отношениях в Советском Союзе и других деформированных рабочих государствах. Говоря о движении к социализму (или к коммунизму!), мы подразумеваем полное, свободное развитие рабочего класса как правящего класса, осуществляющего контроль и учет. Это означает вовлечение всего общества в планирование и управление промышленностью и государством, с соответствующим отмиранием бюрократии. Это единственная гарантия перехода к бесклассовому обществу. Социалистическое планирование нуждается в контроле путем рабочей демократии, как человеческое тело нуждается в кислороде.

Бюрократический, тоталитарный режим в СССР не только угнетает советский рабочий класс и отпугивает рабочий класс Запада. Он также все больше и больше препятствует свободному и гармоничному развитию производительных сил в Советском Союзе. Это тягчайшее преступление той карикатуры на социализм, при которой спустя пятьдесят лет после победы Октябрьской революции рабочие лишены даже тех элементов демократии, которые присутствуют в развитых капиталистических странах. В то время как правящая бюрократия трубит о «строительстве коммунизма», в стране снова была введена смертная казнь за экономические преступления; такое распространение мошенничества, коррупции и воровства, охвативших советскую экономику, однозначно доказывает банкротство режима и необходимость рабочей демократии. Советские рабочие неизбежно придут к пониманию того, что единственный выход для них — программа Ленина и Троцкого. Когда они поймут это, а они поймут, дни бюрократии будут сочтены.

Десятый съезд и нэп

Десятый съезд партии проходил в атмосфере кризиса: эпоха «военного коммунизма» вошла в последнюю, наиболее конвульсивную фазу. Крестьянские восстания вспыхнули в целом ряде губерний, их кульминацией стало серьезное восстание в Тамбове. Росло недовольство в голодающих городах. В феврале 1921 года в Петрограде прошел ряд забастовок, вызванных нехваткой хлеба. Меньшевистские элементы воспользовались недовольством, выдвинув контрреволюционный лозунг «Советы без коммунистов».

В такой ситуации, по словам Ленина, дискуссия о профсоюзах была «непозволительной роскошью, выдвинувшей на передний план вопросы, которым по объективным причинам там было не место». В действительности, вопрос о профсоюзах не был первоочередным, но он послужил тем катализатором, который выкристализовывал несколько четко определившихся тенденций в партии.

Конец гражданской войны и особенно демобилизация Красной армии еще больше усугубили кризис и недовольство крестьянских масс. Ленин объяснял, что некоторые оппозиционные течения в партии были «связаны с огромным преобладанием крестьян в стране и их недовольством пролетарской диктатурой». Вопрос о профсоюзах отошел на второй план перед этой проблемой, апофеозом которой стало Кронштадтское восстание, вспыхнувшее во время проведения съезда.

Кронштадтское восстание несомненно отражало растущее недовольство политикой «военного коммунизма» в массах, во-первых, и главным образом, среди более отсталых и крестьянских элементов, но все больше и больше, и среди рабочих, чей дух был подорван годами мировой и гражданской войн и голода. Оказавшись лицом к лицу с непримиримый оппозицией крестьянских масс, революция была вынуждена отступить. Продразверстка была заменена продналогом, были предприняты меры по восстановлению рыночной экономики, поощрению частной торговли. Часть промышленности даже была денационализирована, но основные рычаги экономики: банки, страховые компании, крупные предприятия, а также монополия внешней торговли — остались в руках государства.

Эти уступки буржуазной «свободе» не были сделаны с легким сердцем, как победа над «архи-бюрократическим» «военным коммунизмом», а стали отступлением под давлением противника, временными уступками, данными мелкобуржуазным массам, для того чтобы предотвратить раскол между рабочими и крестьянами, способный привести к падению советской власти.

Защищая эту позицию на X съезде партии, Ленин ссылался на огромное давление крестьянских масс на рабочий класс:

«…отношения эти представляют при диктатуре пролетариата опасность, во много раз превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе. На этот счет не должно быть ни у кого заблуждения, ибо оно было бы самым роковым! Трудности, проистекающие от этой мелкобуржуазной стихии, большие, и чтобы их преодолеть, нужна большая сплоченность, — и не только формальная, — нужна единая, дружная работа, единая воля, ибо только с такой волей пролетарской массы может пролетариат в крестьянской стране осуществить гигантские задачи своей диктатуры и руководства. Помощь из западно-европейских стран идет, но она не приходит так быстро. Она идет и возрастает.» ¹⁰¹

Ленин, как всегда, поставил проблему четко и честно. Отступление в виде нэпа диктовалось огромным давлением крестьянства на рабочее государство, изолированное из-за задержки революции на Западе. Ленин всегда говорил об этом, как о временном состоянии дел, «передышке», перед последующим драматическим развитием международной социалистической революции. Но он так же четко видел опасности, которые лежали на этом пути, особенно опасность возрождения мелкобуржуазных и буржуазных элементов с ростом рыночной экономики.

«Эта угроза — развитие мелкого производства и мелкой буржуазии в отсталях областях — черезвычайно серьезна», — предупреждал Ленин на X съезде. Отвечая оппонентам, Ленин резко указывал: «А сейчас у нас есть классы? Есть. Сейчас у нас есть борьба классов? Самая бешеная!» ¹⁰²

Монти Джонстон дает совершенно односторонний отчет о X съезде партии, резко акцентируя внимание на вопросе о профсоюзах и замалчивая все упоминания главного вопроса, обсуждавшегося на съезде. Да и профсоюзная дискуссия представлена только в одном ракурсе — как «битва королей» между Лениным и Троцким, с упущением из поля зрения других представленных позиций: Бухарина, так называемой «Рабочей оппозиции» и «Демократического централизма», например. Еще раз, эти пробелы позволяют Монти Джонстону создать совершенно ошибочное впечатление о внутрипартийной дискуссии. Крайний цинизм его подхода лучше всего виден из его попытки связать позицию Троцкого по профсоюзному вопросу с решением съезда о запрещении фракций в партии:

«Организуя фракцию вокруг выраженных в своем памфлете идей… он [Троцкий] втянул партию в дискуссию, кульминацией которой стал X съезд в марте 1921 года, на котором он потерпел сокрушительное поражение, и было принято решение запретить фракции в партии.» ¹⁰³

Вот это новость! Никто на X съезде не обвинял Троцкого в «организации фракций». Эта специфическая часть джонстоновских инсинуаций, очевидно, основывается на полемическом высказываним Ленина о ранней «фракционности» Троцкого (то есть его отказе присоединится к комиссии по исследованию профсоюзов). При этом Джонстон прекрасно знает, что решение о запрете фракций было принято по причинам никак не связанным ни с дискуссией о профсоюзах, не с ролью Троцкого в этой дискуссии.

Причины этого решения видны из изложенных выше слов Ленина, которые ясно объясняют, что эта экстраординарная мера диктовалась опасностью давления прочих классов, выражающих себя через группы в партии. В непосредственном контексте X съезда, эта мера была направлена не против Троцкого, а специально против так называемой «Рабочей оппозиции», квазисиндикалистской группы, возглавляемой Шляпниковым и Коллонтай, которая была формально распущена съездом. Резолюция по этому вопросу ясно показывает причины по которым это было сделано:

«Указанный уклон вызван отчасти вступлением в ряды партии бывших меньшевиков, а равно не вполне еще усвоивших коммунистическое миросозерцание рабочих и крестьян, главным же образом уклон этот вызван воздействием на пролетариат и на Р. К. П. мелкобуржуазной стихии, которая исключительно сильна в нашей стране и которая неизбежно порождает колебания в сторону анархизма, особенно в моменты, когда положение масс резко ухудшилось, вследствие неурожая и крайне разорительных последствий войны, и когда демобилизация миллионной армии выбрасывает сотни и сотни тысяч крестьян и рабочих, не могущих сразу найти правильных источников и средств к жизни.» ¹⁰⁴

Именно в дебатах о «Рабочей оппозиции» Ленин сделал заявление, которое полностью опровергает лживые инсинуации Монти Джонстона относительно предполагаемой «фракционности» Троцкого:

«„Рабочая оппозиция“ говорила: „Ленин и Троцкий соединятся“. Троцкий выступил и говорил: „Кто не понимает, что нужно соединиться, тот идет против партии; конечно, мы соединимся, потому что мы — люди партии“. Я поддержал его. Конечно, мы с тов. Троцким расходились; и когда в Ц. К. образуются более или менее равные группы, партия рассудит и рассудит так, что мы объединимся согласно воле и указаниям партий.» ¹⁰⁵

 

Борьба Ленина против бюрократии

«В последний период своей жизни Ленин был крайне озабочен ростом бюрократии в Советском государстве и в партии» ¹⁰⁶

Монти Джонстон, уделив один параграф Русской революции и один параграф гражданской войне, сохраняет свой «баланс», гарантируя равное количество места описанию борьбы Ленина против сил внутренней реакции в Советском государстве и партии.

Как Ленин решал вопрос о Советской бюрократии? Оставался ли он только «крайне озабоченным» этому поводу? Или же он пытался сделать что-то, то, что наши «теоретики» в Коммунистической партии упорно отказываются признать, а именно, анализ причин появления бюрократии, для того чтобы повести непримиримую борьбу против нее?

Монти Джонстон ссылается на «бюрократизацию», как если бы это было всего лишь «бюрократическое поведение», излишняя волокита, официоз и т.д. Такой подход не имеет ничего общего с марксистским методом, который объясняет бюрократизм как социальный феномен, возникающий в связи с определенными причинами. Ленин, подойдя к вопросу с марксистской точки зрения, объяснял рост бюрократии как паразитический, капиталистический нарост на организме рабочего государства, который возник в силу изоляции революции в отсталой, неграмотной крестьянской стране.

В одной из своих последних статей «Лучше меньше, да лучше» Ленин писал:

«Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое хотя перевернуто, но не изжито, не отошло в стадию ушедшей уже в далекое прошлое культуры.» ¹⁰⁷

Октябрьская революция свергла старый порядок, безжалостно подавила и подвергла чистке царское государство, но в условиях хронической экономической и культурной отсталости элементы старого порядка везде проползали назад, занимая привилегированное положение во власти в той мере, в какой революционная волна откатывалась назад в связи с поражением международной революции. Энгельс объяснял, что в каждом обществе, где искусство, наука и управление являются исключением для привилегированного меньшинства, там меньшинство всегда будет пользоваться и злоупотреблять своим положением в своих собственных интересах.И такое положение дел неизбежно, поскольку огромное большинство народа вынуждено работать долгие часы в промышленности и сельском хозяйстве для удовлетворения простых жизненных потребностей.

После революции в условиях разрушенной промышленности рабочий день был не сокращен, а даже удлинен. Рабочие трудились десять, двенадцать и более часов в день, существуя на рационе, поддерживающем простое существование; многие работали по выходным добровольно, без оплаты. Но, как объяснял Троцкий, массы могут жертвовать своим «сегодня» во имя «завтра» лишь в пределах определенного времени. Неизбежное напряжение войны, революции, четырех лет кровавой гражданской войны, голода (за это время погибло пять миллионов человек), все это сильно подорвало рабочий класс, как в отношении его количества, так и морали.

Нэп стабилизировал экономику, но создал новые опасности, благоприятствуя росту мелкого капитализма, особенно в сельской местности, где богатые кулаки набирали вес за счет бедного крестьянства. Промышленность оживилась, но, будучи привязанной к спросу со стороны крестьянства, особенно богатого, оживление это было ограничено почти полностью легкой промышленностью (потребительские товары). Тяжелая промышленность, ключевая в социалистическом строительстве, находилась в застойном положении. К 1922 году в городах насчитывалось два миллиона безработных. На Девятом съезде Советов в декабре 1921 года Ленин заметил:

«Извините, пожалуйста. Что называется пролетариатом? Это класс, который занят работой в крупной промышленности. А крупная промышленность где? Какой это пролетариат? Где ваша промышленность? Почему она стоит?» ¹⁰⁸

В речи на XI съезде партии в марте 1922 года Ленин отметил, что классовая природа многих из тех, кто работал на фабриках в то время, была не пролетарской; что многие были просто отлынивающими от армии крестьянами и деклассированными элементами:

«У нас со времен войны на фабрики и на заводы пошли люди вовсе не пролетарские, а пошли с тем, чтобы спрятаться от войны, а разве у нас сейчас общественные и экономические условия таковы, что на фабрики и заводы идут настоящие пролетарии? Это неверно. Это правильно по Марксу, но Маркс писал не про Россию, а про весь капитализм в целом, начиная с пятнадцатого века. На протяжении шестисот лет это правильно, а для России теперешней неверно. Сплошь да рядом идущие на фабрики — это не пролетарии, а всяческий случайный элемент.» ¹⁰⁹

Дезинтеграция рабочего класса, потеря многих передовых элементов во время гражданской войны, приток отсталых элементов из сельской местности, деморализация и истощение масс было одной стороной картины. С другой стороны, силы реакции, те мелкобуржуазные и буржуазные элементы, которые были временно деморализованы и загнаны в подполье успехом революции в России и во всем мире, повсюду начали восстанавливать свою силу, вырываться на передний план, используя удобную ситуацию для проникновения во все щели руководящих структур промышленности, государства и даже партии.

Сразу после захвата власти, единственной политической партией, деятельность которой была подавлена большевиками, была фашистская «Черная сотня». Даже буржуазная Кадетская партия не была немедленно запрещена. Само правительство представляло из себя коалицию большевиков и левых эсеров. Но под воздействием гражданской войны произошла острая поляризация классовых сил, в которой меньшевики, эсеры и левые эсеры встали на сторону контрреволюции. Вопреки своим собственным намерениям, большевики были вынуждены ввести монополию на политическую власть. Эта монополия, которая рассматривалась как экстраординарное и временное положение вещей, создала огромную опасность в ситуации, где авангард пролетариата подпадал под все возрастающее давление со стороны враждебных классов.

В феврале 1917 года РСДРП(б) имела не более, чем 23 тысячи членов во всей России. В самый разгар Гражданской войны, когда членство в партии влекло личный риск, партийные ряды были открыты для широких масс рабочих, что быстро увеличило членство до 200 тысяч человек. Но по мере того, как война шла к своему завершению, количество членов партии утроилось, отражая таким образом приток карьеристов и элементов из враждебных классов и партий.

Ленин в это время неоднократно напоминал партии об опасности поддаться давлению и настроениям мелкобуржуазных масс; о том, что главным врагом революции была:

«…обыденщина экономики в мелко-крестьянской стране с разоренной крупной промышленностью. Враг — мелко-буржуазная стихия, которая окружает нас, как воздух, и проникает очень сильно в ряды пролетариата. А пролетариат деклассирован, т.-е. выбит из своей классовой колеи. Стоят фабрики и заводы — ослаблен, распылен, обессилен пролетариат. А мелко-буржуазную стихию внутри государства поддерживает вся (международная буржуазия, все еще всемирно-могущественная.» ¹¹⁰

«Чистка», инициированная Ленином в 1921 году, не имела ничего общего с чудовищными процессами, подстроенными Сталиным; не было полиции, судебных процессов, лагерей; только лишь безжалостная чистка партийных рядов от мелкобуржуазных и меньшевистских элементов для того, чтобы сохранить идеи и традиции Октября от разлагающего воздействия мелко-буржуазной реакции. К началу 1922 года примерно 200 тысяч членов партии (одна треть) были исключены из ее рядов.

Переписка и труды Ленина этого периода, когда болезнь все в большей степени не давала ему возможности самому вмешиваться в борьбу, ясно указывают на его тревогу по поводу посягательств на власть советской бюрократии и наглых выскочек в каждом секторе государственного аппарата. Так, в письме к Шейнману в феврале 1922 года он пишет:

«Госбанк теперь = игра в бюрократическую переписку бумажек. Вот Вам правда, если хотите знать не сладенькое чиновно-коммунистическое вранье, (коим Вас все кормят, как сановника), а правду. И если Вы не захотите открытыми глазами через все комвранье смотреть на эту правду, то Вы — человек во цвете лет погибший в тине казенного вранья. Вот это — неприятная истина, но истина.» ¹¹¹

Сопоставьте эту бесстрашную правду Ленина со всей подслащенной ложью, которой вселидеры Коммунистической партии и ее «теоретики» кормили международное коммунистическое движение по поводу Советского Союза на протяжении жизни целых поколений, и судите сами о глубине деградации, в которую ввергли ленинские идеи и традиции самопровозглашенные «друзья Советского Союза»! И снова, в письме от 12 апреля, 1922 г.:

«Чем больше будет такой работы, чем больше углубляться будем в живую практику, отвлекая внимание и свое и читателей от вонюче-канцелярского и вонюче-интеллигентского московского (и совбуровского вообще) воздуха, тем успешнее пойдет улучшения и нашей прессы и всего нашего строительства.» ¹¹²

На Одиннадцатом съезде Ленин изложил Партии беспощадный приговор бюрократизации государственного аппарата.

«Но если взять Москву — 4700 ответственных коммунистов — и взять эту бюрократическую махину, груду, — кто кого ведет? Я очень сомневаюсь чтобы можно было сказать, что коммунисты ведут эту груду. Если правду говорить, то не они ведут, а их ведут.» ¹¹³

Для проведения работы по искоренению бюрократов и карьеристов из государственного и партийного аппарата, Ленин инициировал создание РАБКРИНа (Рабоче-Крестьянская инспекция) со Сталиным во главе. Ленин понимал необходимость наличия сильного организатора для того, чтобы видеть, что такая работа выполняется тщательно и аккуратно; авторитет Сталина как партийного организатора казался весомым для того, чтобы считать его годным для такого поста. В течение нескольких лет Сталин занимал ряд организационных постов в Партии: глава РАБКРИНа, член Центрального Комитета и Политбюро, Оргбюро и Секретариата. Но его узко организационный подход и личные амбиции привели к тому, что за короткий период времени он стал главным выразителем интересов бюрократии, а не ее оппонентом.

В начале 1920 года Троцкий критиковал работу РАБКРИНа, который из инструмента в борьбе с бюрократией сам становился рассадником бюрократии. Первоначально Ленин защищал РАБКРИН против Троцкого. Его болезнь не давала ему возможности понять то, что происходило за его спиной в партии и государстве. Сталин использовал свое положение, которое позволяло ему подбирать кадры на ведущие посты в государстве и партии для того, чтобы тихо собрать вокруг себя блок союзников в целях своего продвижения. В его руках РАБКРИН стал инструментом для укрепления своего собственного положения и устранения своих политических противников.

Ленин осознал весь ужас ситуации, когда узнал правду о действиях Сталина в Грузии. Не проинформировав Ленина или Политбюро, Сталин, вместе со своими подручными Дзержинским и Орджоникидзе, по сути дела совершили в Грузии государственный переворот. Лучшие кадры грузинских большевиков были вычищены из партии и систематически лишались возможности пробиться к Ленину сквозь паутину сплетенной Сталиным лжи. Когда Ленин наконец-то выяснил, что произошло, он был разъярен. В конце 1922 года со своей больничной койки он продиктовал стенографистке ряд тезисов по печально известному вопросу об автономиях, официально именуемом вопросом о Союзе Советских Социалистических Республик.

Ленинские примечания — сокрушительный обвинительный акт против бюрократизма и высокомерия шовиниста Сталина и его клики. Ленин отнесся к этому инциденту не как к случайному явлению, не как к прискорбной ошибке, вроде вторжения в Чехословакию, и не как к трагедии, на манер сокрушения коммуны венгерских рабочих, а как к выражению гнилого, реакционного национализма советской бюрократии. Стоит подробно привести ленинский взгляд на госаппарат.

«Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который, как я указал уже в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром. Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании „занятий“ военных и борьбы с голодом не было никакой возможности. При таких условиях очень естественно, что „свобода выхода из союза“, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке.» (выделено нами)» ¹¹⁴

После «грузинского дела» Ленин употребил все свое влияние, чтобы снять Сталина с поста Генерального секретаря партии, который тот занял в 1922 году. Однако, больше чем когда-либо Ленин опасался открытого раскола в руководстве, что при сложившихся тогда условиях, могло бы привести к расколу партии по классовому принципу. По этой причине он пытался вести борьбу, ограниченную руководством партии. Это объясняет, почему его примечания и другие материалы не были обнародованы. Ленин тайно писал грузинским большевикам-ленинцам (копии были посланы Троцкому и Каменеву) письма, где он выражал полное понимание «всем моим сердцем» причин побудивших их выступить против Сталина. Поскольку Ленин не мог лично следить за этим делом, он написал Троцкому и потребовал у него предпринять меры в защиту грузин в ЦК.

Само собой разумеется, документальные свидетельства предсмертной борьбы Ленина против Сталина и бюрократии замалчивались в течение десятилетий. Последние письма Ленина скрывались от коммунистических партий и в России, и в других странах. Например, ленинское «Завещание», несмотря на протесты его вдовы, не было оглашено на съезде и оставалось под замком до 1956 года, когда Хрущев и компания, огласили этот документ вмести с несколькими другими ленинскими работами (включая письма в Грузию) в ходе кампании по сваливанию вины за все, что произошло в тридцатых годах, на Сталина.

Монти Джонстон и ему подобные глумятся над ленинскими материалами — письмами, записками и т.д — скрытыми от народа советской бюрократией, но изданными на Западе «по источникам Троцкого». Но те же негодяи и сталинские иезуиты отвергали как подделку «Завещание» и последние письма Ленина, изданные троцкистами, отнюдь не после благословенной памяти XX Съезда, а тридцатью годами раньше, чем лидеры коммунистической партии были готовы признать их существование. Члены коммунистические партии и Молодежной Коммунистической лиги должны честно спросить себя — кому они могут верить: Троцкому и его последователям, сказавшим правду о борьбе Ленина против сталинской бюрократии и издавшим работы, подлинность которых лидеры коммунистических партий отрицали в течение целого исторического периода, или Монти Джонстону с друзьями, чье политическое прошлое указывает на их полную непорядочность по отношению к наследию Ленина и истории Русской революции.

Монти Джонстон цитирует случайный фрагмент скрытого ленинского «Завещания», но нигде не говорит конкретно, что содержалось в этом письме. Ленин предупреждает относительно опасности раскола в партии: «Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость…» Ленин, не рассматривал разногласия между Троцким и Сталиным как случайность, или как следствие их «личных качеств» (хотя он дает ряд проницательных набросков персональных характеристик ведущих членов партии).

Последнее письмо Ленина следует рассматривать в контексте других ленинских письем предыдущих месяцев, содержавших критику бюрократии и выдвигавших идею формирования блока с Троцким против Сталина. В этом письме Ленин выражался очень осторожно (первоначально он намеревался присутствовать на съезде, к открытию которого, по словам его стенографистки Фотиевой, он готовил бомбу для Сталина). Каждому из ведущих членов ЦК, он дает и положительную и отрицательную характеристики — в случае Троцкого, он обращает внимание на его «выдающимися способности» (самый способный человек в настоящем ЦК), но критикует его за «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». Как бы ни были серьезны сами по себе эти ошибки, они не имеют ничего общего, ни с перманентной революцией, ни с «социализмом в отдельно взятой стране» или любой из других «уток», изобретенных сталинистами.

По поводу Сталина, Ленин пишет, что: Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью.

Это уже политический вопрос, являющейся частью борьбы Ленина против бюрократии в партии. В работе озаглавленной «Лучше меньше, да лучше», которую Ленин написал примерно в то же время, он заметил: «В скобках будь сказано, бюрократия у нас бывает не только в советских учреждениях, но и в партийных». В той же самой работе он начал наступление и на РАБКРИН, что попутно ударило и по Сталину:

«Будем говорить прямо. Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать.» ¹¹⁵

В постскриптуме к своему письму, Ленин обосновал идею снятия Сталина с поста Генсека, его явной «грубостью» — выступая за его замену человеком, который «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.» Дипломатичные формулировки не скрывают косвенных обвинений Сталина в грубости, капризности и нелояльности, что стало особенно заметным в свете грузинских событий.

Представляя «Завещание» документом, где Ленин просто выражал свою озабоченность личными качествами руководителей СССР, теоретики компартии занимаются вульгарным искажением ленинских мыслей. Даже если «Завещание» и оставляет место для двусмысленностей (их бы не было, если бы не небрежный подход тех же теоретиков), то «вся совокупность» последних писем Ленина представляет ясную программную декларацию его позиции, которая не может быть искажена.

Ленин неоднократно характеризовал бюрократию как паразитический, буржуазный наростна теле рабочего государства и как проявление мелкобуржуазной перспективы, которая проникла в государство и даже в партию.

Мелко-буржуазной реакции, направленной против Октября, было трудно противостоять из-за того, что пролетариат был измотан, и многие его слои также подверглись деморализации. Тем не менее Ленин и Троцкий видели в рабочем классе единственную опору в борьбе против бюрократии и рассматривали функционирование здоровой рабочей демократии как единственную проверку успеха этой борьбы. Так, в статье «Чистка в партии» Ленин писал:

«Конечно, не всем указаниям массы мы подчинимся, ибо масса тоже поддается иногда — особенно в годы исключительной усталости, переутомления чрезмерными тяготами и мучениями — поддается настроениям нисколько не передовым. Но в оценке людей, в отрицательном отношении к „примазавшимся“, к „закомиссарившимся“, к „обюрократившимся“ указания беспартийной пролетарской массы, а во многих случаях и указания беспартийной крестьянской массы, в высшей степени ценны.» ¹¹⁶

Ленин видит в возвышение бюрократии плод экономической и культурной отсталости, которая в свою очередь была результатом изоляции революции. Руки сражавшейся революции, с одной стороны, были связаны борьбой за экономическое прогресс и постепенную ликвидацию неграмотности, с другой стороны, борьбой, за вовлечение рабочих масс в управление промышленностью и государством, что неотделимо от борьбы за экономический и культурный прогресс. Ленин и Троцкий всегда полагались на массы в борьбе против «выдохшихся комиссаров». Только сознательные и самостоятельные действия самих рабочих могли обеспечить переход к социализму.

С другой стороны, Ленин неоднократно объяснял, что то ужасное напряжение, которое испытывает рабочий класс в результате изоляции революции в отсталой стране, создает огромные трудности на пути построения действительно культурного и гармоничного бесклассового общества. Ленин снова и снова акцентирует внимание на проблемах, ставших результатом изоляции революции. Монти Джонстон утверждает, что Ленин к концу своей жизни был готов согласится с положением о «социализме в отдельно взятой стране», приводя в качестве доказательства цитату из статьи «О кооперации», о том, что: «„Россия нэповская станет Россией социалистической“, — так как она имеет „все необходимое и достаточное для построения“ социалистического общества.» ¹¹⁷

После отчаянных поисков в «Избранных Сочинениях» Ленина тов. Джонстон, с трудом находит только одну цитату, которую с натяжкой можно интерпретировать как допущение принятия Лениным идеи «социализма в отдельно взятой стране». Увы! Неопределенность рассеивается даже при поверхностном взгляде на текст этого грубого, не отредактированного документа, к помощи которого прибегают сталинисты после смерти Ленина. Ленин пишет в этой статье не о «строительстве социализма» в пределах бывшей царской империи, а о создании социальных форм, которые являются необходимыми для постепенного устранения элементов государственного капитализма (нэпа), и лишь затем следует переходить к задачам социалистического строительства (электрификации, индустриализации и т. д.). Осторожность ленинских формулировок, подчеркивающих отсутствие материальной базы для социализма, не оставляет сомнений относительно его позиции. Так, касаясь потребности в «культурной революции», для преодоления материальной отсталости (и возникающих вследствии этой отсталости классовых конфликтов в обществе) Ленин писал:

«Для нас достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной, но для нас эта культурная революция представляет неимоверные трудности и чисто культурного свойства (ибо мы безграмотны), и свойства материального (ибо для того, чтобы быть культурными, нужно известное развитие материальных средств производства, нужна известная материальная база).» ¹¹⁸

Подстраховывась от возможных искажений, Ленин объясняет, что он имеет в виду вопросы образования, намерено абстрагируясь от проблемы международного положения революции:

«Я готов сказать, что центр тяжести для нас переносится на культурничество, если бы не международные отношения, не обязанность бороться за нашу позицию в международном масштабе. Но если оставить это в стороне и ограничиться внутренними экономическими отношениями, то у нас действительно теперь центр тяжести работы сводится к культурничеству.» ¹¹⁹

Ленин далек от того, чтобы «в последний период своей активной рабочей деятельности», все больше и больше склоняться к принятию перспективы «социализма в отдельно взятой стране». Ленин настойчиво объяснял, что такие трудности революции как отсталость, неграмотность, бюрократия могут быть окончательно преодолены только победой социалистической революции в одной или нескольких развитых странах. Эта перспектива, повторяемая Лениным сотни раз еще с 1904–05 годов, принималась как факт всей большевистской партией до 1924 года. В последние месяцы своей жизни Ленин никогда не терял этот факт из виду. Среди его последних писем мы в изобилии находим примечания, конкретизирующие его позицию:

«Мы создали советский тип государства, начали этим новую всемирно-историческую эпоху, эпоху политического господства пролетариата, пришедшую на смену эпохе господства буржуазии. Этого тоже назад взять уже нельзя, хотя „доделать“ советский тип государства удастся лишь практическим опытом рабочего класса нескольких стран. Но мы не доделали даже фундамента социалистической экономики. Это еще могут отнять назад враждебные нам силы умирающего капитализма. Надо отчетливо сознать и открыто признать это, ибо нет ничего опаснее иллюзий (и головокружения, особенно на больших высотах). И нет решительно ничего „страшного“, ничего дающего законный повод хотя бы к малейшему унынию в признании этой горькой истины, ибо мы всегда исповедывали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран.» ¹²⁰

В этих словах Ленина нет ни грамма «пессимизма» или «недооценки» творческих сил советского рабочего класса. Во всех письмах Ленина и особенно в работах этого периода, сразу видна горячая вера в способность рабочих изменить общество и бесстрашная честность по отношению к имеющимся трудностям. Различие в подходе к рабочему классу между сталинизмом и ленинизмом лежит в следующем: если первый стремится обманывать массы «официальной» ложью и пичкать их самодовольными иллюзиями относительно построения «социализма в отдельно взятой стране», чтобы убаюкать их и заставить пассивно принять власть бюрократии, то последний стремится укреплять самосознание рабочего класса не ложью и сказками, а раскрытием горьких истин, в полной уверенности, что рабочий класс поймет и примет потребность в самых больших жертвах, если необходимость этих жертв будет объяснена искренне и верно.

Аргументы Ленина предназначались не для одурманивая голов советских рабочих «социалистическим опием», а для их закаливания во имя грядущей борьбы против отсталости и бюрократии в России, против мирового капитализма — за социалистическую революцию во всем мире. Ленин объяснял, что симпатии рабочих во всем мире предотвратили империалистическую интервенцию против Русской революции в 1917–20 годах. Однако единственной реальной гарантией будущего Советской республики было распространение революции на капиталистические страны Запада.

На XI съезде партии — последнем съезде, на котором Ленин присутствовал лично — он неоднократно подчеркивал, какая опасность для государства и партии исходит от давления отсталости и бюрократии. Комментируя пути развития советского государства, Ленин предупреждал:

«А вот мы год пережили, государство в наших руках, — а в новой экономической политике оно в этот год действовало по-нашему? Нет. Этого мы не хотим признать: оно действовало не по-нашему. А как оно действовало? Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда ее направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то снекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или те и другие, — но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины.» ¹²¹

На том же съезде Ленин объяснил очень ясным и не допускающим толкований языком возможность вырождения революции в результате давления чуждых классов. Большинство наиболее дальновидных групп эмигрировавшей буржуазии, такие, как газета «Смена вех» группы Устрялова, открыто выражали надежду, что буржуазно-бюрократические тенденции, непосредственно проявляющиеся в советском обществе — это шаг в направлении капиталистической реставрации. Та же самая группа позже приветствовала и поощряла сталинистов в их борьбе против «троцкизма». Ленин высоко оценивал группу сменовеховцев как людей понимающих классовые процессы в обществе. И они правильно поняли борьбу Сталина против Троцкого, не с позиций личного конфликта, а как проявление классовой борьбы, как шаг в сторону от революционных традиций Октября.

Машина больше не повиновалась водителю — государство больше не было под контролем коммунистов, рабочих, а напротив, все больше и больше подминало общество под себя. Что касается взглядов сменавеховцев, Ленин сказал:

«Такие вещи, о которых говорит Устрялов, возможны; надо сказать прямо. История знает превращения всех сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей, решают же исторический исход гигантские массы, которые, если небольшое число людей не подходит к ним, иногда с этим небольшим числом людей обращаются не слишком вежливо.» ¹²²

В этих словах Ленина мы находим объяснение будущему поражению Левой оппозиции, объяснение в миллион раз более конкретное, чем вся претенциозная болтовня интеллектуалов относительно психологических, моральных и личных качеств Троцкого и Сталина. Государственная власть выскальзывала из рук коммунистов не из-за их личных ошибок или психологических особенностей, а из-за колоссального давления отсталости, бюрократии, иностранного империализма, которые раздавили крошечную горстку передовых рабочих-социалистов и сокрушили их.

Ленин уподоблял отношения советских рабочих и его передового авангарда к бюрократии и мелко-буржуазным капиталистическим элементам, отношениям победившей и побежденной нации. История неоднократно показывала, что для многих наций, победа силой оружия, была еще не достаточной гарантией окончательной победы. В случае если культурный уровень победителей оказывается ниже, чем культурный уровень побежденных, то последние поглощают культуру завоевателей. В нашем случае давление побежденных было огромным, если учитывать низкий уровень культуры слабого советского рабочего класса, окруженного морем мелких собственников. Оно отразилось не только на государстве, но и непосредственно на партии, которая стала центром борьбы противоречивых интересов различных классов.

Только в свете всех этих фактов мы можем понять позицию Ленина в борьбе против бюрократии, его отношение к Сталину, смысл его «Завещания». Этот документ выражает его убеждение в том, что борьба между Троцким и Сталиным: «это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение», — в свете факта, что «наша партия опирается на два класса». В письме, написанном незадолго перед XI съездом партии, Ленин объяснил значение конфликтов и расколов в партийном руководстве в следующих словах:

«Если не закрывать глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская партии определяется не ее составом, а громадным безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решения будут уже зависеть не от него.»

Ожесточенная борьба Ленина против Сталина была следствием не его персональных недостатков (грубости), а следствием той роли, которую он играл в продвижении методов и идеологии чуждых социальных классов и прослоек в руководство партии, которое, по идее, должно было защищать общество от подобных вещей. В последние месяцы своей жизни ослабленный болезнью Ленин все чаще искал поддержки Троцкого в борьбе против бюрократии и ее живого воплощения — Сталина. В вопросе о монополии внешней торговли, в вопросе о Грузии и, наконец, в борьбе за изгнание Сталина из партийного руководства Ленин сформировал блок с Троцким, единственным человеком в руководстве, которому он мог доверять.

В течение всего последнего периода жизни, в многочисленных статьях, речах, но прежде всего в письмах, Ленин неоднократно выражал свою солидарность с Троцким. Мы уже упоминали, что по всем важным проблемам Ленин просил Троцкого защищать его точку зрения в руководящих органах партии. Оценка Троцкого, данная Лениным в «Завещании», может быть понята только в свете этих фактов. Само собой разумеется, что все свидетельства существования блока между Лениным и Троцким против сталинской клики хранятся под замком уже много лет. Но рано или поздно правда станет известна. Письма к Троцкому, находящиеся в 54 томе самого последнего русского издания «Полного собрания сочинений» Ленина, хотя даже теперь они изданы не полностью, являются неопровержимым доказательством блока, который существовал между Лениным и Троцким.

Эти письма, наряду с другими материалом были опубликованы Троцким на Западе еще в 1928 году, в статье «Реальная ситуация в России». Даже сегодня бюрократия не осмеливается опубликовать все документы, которые есть ее распоряжении. Чтобы останавливать растущие подозрения в коммунистических партиях за границей, они пользуются услугами Монти Джонстонов, чтобы глумиться над опубликованными Троцким письмами Ленина. Им необходимы подобные помощники, поскольку их собственная власть повсеместно тает прямо на глазах честных активистов коммунистических партий.

Троцкий и борьба против бюрократии

«В 1923 году, когда Ленин уже лежал на своем смертном одре, <…> этот вопрос обсуждался в руководстве партии, которое при участии Троцкого 5-ого декабря 1923 года единодушно приняло обличающее бюрократизацию аппарата партии постановление. Как следствие, ЦК предупредил об опасности отрыва партии от масс и призвал расширить свободу открытых дебатов и дискуссий внутри партии.» ¹²³

Товарищ Джонстон излагает вопрос так, как будто руководство партии единодушно приняло позицию Ленина по вопросу о бюрократии — и это в то время, когда трудно не заметить разногласий по этой проблеме между Троцким с одной стороны и правящим «триумвиратом» Сталина–Зиновьева–Каменева с другой стороны. Увы! Одно постановление — это не борьба против бюрократии. Сталин в эти дни также нередко осуждал «дьявола бюрократизма». Хрущев, Косыгин и другие также принимали постановления против бюрократизации. Однако для марксиста, резолюция — это руководство к действию, тогда как для циничного бюрократа нет ничего лучше чем «единодушная», «антибюрократическая» декларация, пускающая пыль в глаза масс.

Повышенное внимание Монти Джонстона к этому решению кажется еще более бессмысленным в свете последующих событий. Джонстон не объясняет, как произошел переход от «единодушного, антебюрократического постановления» к режиму полицейского террора, концентрационным лагерям и прочим ужасам сталинского тоталитаризма.

Господствовавшая в ЦК фракция Каменева – Зиновьева – Сталина демонстрировала свою верность идеям Ленина весьма странным путем. Несмотря на протесты Крупской, ленинское «Завещание» не было предано гласности. Несмотря на ясное указание Ленина, Сталин не был устранен. Ленинские рекомендации относительно увеличения числа представителей рабочего класса в партии и ее руководящих организациях были цинично использованы для оправдания привлечения в партию большого числа неопытных и политически отсталых элементов, ставших податливым материалом в руках сталинских аппаратчиков.

Одновременно против Троцкого была развернута кампания клеветы и фальсификаций. Именно в это время, чтобы дискредитировать Троцкого и изгнать его из партийного руководства, правящей кликой был поднят весь старый хлам по поводу небольшевизма Троцкого (этому обвинению Ленин в своем «Завещании» не уделил ни строчки), «перманентной революции», Брест-Литовска и прочего. Зиновьев, впоследствии порвавший со Сталиным и примкнувший к оппозиции, признавался позднее, что миф о «троцкизме» был намеренно создан именно в то время.

Каменев, Зиновьев и Сталин, на данном этапе не понимали процессы, которые происходили в советском государстве и которые они невольно инициировали. Они не понимали, что их нападки на Троцкого и «троцкизм» в дальнейшем будут использованы против них самих. В попытке вбить клин между троцкизмом и ленинизмом, они привели в действие машину исторической фальсификации и бюрократической цензуры, которая сделала первый решающий шаг — прочь от идей и традиций Октября, к чудовищному полицейскому и бюрократическому государству Сталина и Брежнева.

Касаясь критики бюрократии Троцким в «Новом курсе», Монти Джонстон пишет:

«Хотя в целом его подход был довольно деструктивен, в его нападках на рост власти партаппарата под управлением Сталина можно заметить обличение многого, что в итоге привело к известным нам сегодня бесконтрольным злоупотреблениям, нарушавшим саму сущность социалистической демократии и законности… «Новый курс»… содержит острую марксистскую критику методов сталинской бюрократии…» ¹²⁴

Читатель не может проигнорировать эту новую потрясающую воображение «уступку» товарища Джонстона. Со всей мудростью, которая возможна в оценке прошлого, в наставническом духе Монти Джонстон называет анализ сталинской бюрократии Троцкого прилежным, правда отмечая его в целом «деструктивный подход». Тем временем, позади этой туманной формулы — «нарушение социалистической демократии» — лежат тридцать лет кровавой реакции против Октября; истребление всего старого большевистского руководства; уничтожение целых народов; смерть миллионов в ГУЛАГе и контрреволюционная внешняя политика. Эти незначительные «эпизоды» не находят никакого отражения в сбалансированном анализе Монти Джонстона. Нет, гораздо лучше представлять их как «ошибки» прошлого, которое все еще «ждут своего анализа». Монти Джонстон, показавший себя таким прилежным исследователем мелочей в архивах большевизма, скромно отстраняется от анализа и объяснения кровавых преступлений сталинизма за последние три–четыре десятилетия.

Марксизм является, прежде всего методом исторического анализа, который обеспечивает максимально возможную защиту интересов рабочего класса вместе с анализом перспектив, которые являются необходимыми предпосылками успешной борьбы за власть. Марксист не плетется вслепую вслед за историческим процессом, бормоча что-то относительно «ошибок» и «несчастных случаев», проливая крокодиловы слезы по «трагедиям». Задача марксиста — анализировать и прогнозировать, упреждая общие тенденции и процессы, идущие в обществе. Конечно, такой анализ не может обеспечить детальную схему, точно предсказывая каждую мелочь. Это и не нужно. Достаточно понять общие процессы, чтобы не быть застигнутым историей врасплох.

Троцкий заранее объяснял возникновение сталинизма как выражение мелко-буржуазной реакции против Октября. Он объяснял, как это делал и Ленин, страшную угрозу внутреннего перерождения партии, в которой бюрократия — каста преуспевших благодаря революции и не видевших ни малейшей потребности продолжать нарушающую их комфортную кабинетную деятельность революционную борьбу выскочек–чиновников — будет действовать как приводной ремень, передающий настроения мелко-буржуазной реакции разочарования в партию.

Товарищ Джонстон назвал «Новый курс» работой содержащей «острую марксистскую критику» бюрократии. Можно понять удивление читателя прочитавшего эту фразу. Мы знаем, что красивые бабочки рождаются из уродливых и деформированных куколок. Но как «острая марксистская критика» вдруг появилась из под пера хронического левака, революционного фразера и мелко-буржуазного индивидуалиста, фигурировавшего на предыдущих двадцати страницах? Действительно ли это было случайностью, товарищ Джонстон, что после смерти Ленина лишь Троцкий и Левая Оппозиция смогли представить такую острую марксистскую критику сталинской бюрократии? Где же в то время были Поллитс и Дуттс, Хрущев и Косыгин? Действительно ли фундаментальный принцип марксистско-ленинской перспективы — то, что «острая марксистская критика» всегда следует лишь много позже того или иного события?

Даже здесь Монти Джонстон искажает позицию Троцкого, представляя ее как критику методов сталинской бюрократии. Это отнюдь не позиция Троцкого. Это разновидность «антибюрократизма» Сталина, Косыгина, Брежнева, Голлана. В «Новом курсе» Троцкий говорит не о манерах, а о социальных классах и слоях. Лидеры бюрократии всегда готовы к походу против «бюрократических методов», «бюрократизма», и т.д. Но Троцкий объяснял, что такой подход не имеет ничего общего с марксизмом:

«Недостойно марксизма считать, что бюрократизм есть только совокупность дурных канцелярских привычек. Бюрократизм есть социальное явление, как определенная система управления людьми и вещами. В основе бюрократизма лежит неоднородность общества, различие как повседневных, так и основных интересов различных групп населения.» ¹²⁵

Далекий от представления бюрократии как «склада ума» или просто пережитка капитализма, который автоматически «сгинет» с наступлением более высокого порядка социализма, Троцкий говорил, что появление привилегированной касты должностных лиц неизбежно и что в условиях экономической и культурной отсталости России, это создаст огромные опасности непосредственно для революции. В некоторых условиях (раскол в партии, объединение крестьянства, мелкой буржуазии и бюрократической прослойки на реставрационной платформе) была возможна подлинная контрреволюция, о чем неоднократно предупреждал Ленин.

Троцкий привел как пример вырождение немецкой социал-демократии, которая до 1914 года считалась ведущим отрядом мирового марксистского движения. Это вырождение объяснялось Лениным, пишет Троцкий, не персональными ошибками или предательством отдельных лидеров (хотя они, также, сыграли свою фатальную роль), а прежде всего объективными условиями, в которых немецкая партия функционировала перед войной; отсутствием существенных социальных сдвигов и революционной борьбы, застойной парламентской обстановкой, породившей «поколение бюрократов, обывателей и тупиц чья политическая физиономия полностью выявилась уже в первые часы империалистической войны».

После окончания гражданской войны выкристаллизовалась новая социальная прослойка советских должностных лиц, состоявшая частично из старой царской бюрократии, частично из буржуазных специалистов, а также из прежних рабочих и коммунистов, ставших винтиками партийной и государственной машины и потерявших связь с массами. Из этой касты самодовольных, ограниченных, консервативных бюрократов, свивших уютные гнезда в своих кабинетах, фракция Сталина черпала свои силы. Они были теми, кто после 1921 года кричал громче всех против «перманентной революция» и «троцкизма». Тем самым они выступали не против работ Троцкого 1905 года, не против туманных для них споров прошлого, а против штормов и напряжения Октября и гражданской войны. Для бюрократа нет ничего лучше мира и покоя, для осуществления его текущей работы по руководству нижестоящими. Лозунги, выдвинутые кликой Сталина–Бухарина: «социализм со скоростью улитки» и «социализм в отдельно взятой стране» были именно тем, что бюрократия хотела услышать.

Годы революции и гражданской войны истощили массы и частично подорвали их мораль. Поражение нескольких революций за рубежом ослабило привлекательность идей большевизма среди наиболее отсталых мелко-буржуазных прослоек. С самого начала возглавляемое Троцким меньшинство большевиков–ленинцев боролось против течения. С другой стороны, бюрократия выскочек становилась все более и более высокомерной с каждым шагом назад, который была вынуждена сделать революция в России и в мире. Опираясь на самые отсталые классы и прослойки общества: кулаков, спекулянтов-нэпманов, мелких буржуа — клика Сталина–Бухарина наносила удары, направленные против основ Октябрьской революции. Кроме создания капиталистических элементов внутри самой России, политика правого крыла партийного руководства привела к ряду новых капитуляций в международном масштабе, достигших своего апогея в кошмарном подавлении Китайской революции в 1927 году.

В этой работе невозможно подробно описать все международные события того периода. Удовлетворимся тем, что отметим лишь самые важные факты: в период 1925–1927 годов Сталинско–Бухаринская клика инициировала растворение Китайской Коммунистической партии в Гоминдане. Чан Кайши, палач китайских рабочих, был провозглашен великим лидером Китайской революции. Гоминдан был зарегистрирован как сочувствующая секция Коммунистического Интернационала — и только один голос в советском руководстве, раздался против этого фарса — голос Льва Троцкого. В течение всего этого периода, Троцкий и Левая Оппозиция боролись против чреватой бедами политики сталинистов: за рабочую демократию, за пятилетний план и коллективизацию, против беспринципных сделок с иностранными «демократами» типа Чан Кайши, за долгосрочную поддержку революционного движения рабочего класса во всем мире как единственной реальной гарантии будущего советского государства. На все это Монти Джонстону нечего сказать, он лишь повторяет клеветнические нападки Сталина о том, что Троцкий якобы «заигрывал с рабочими» или, что Левая Оппозиция была побеждена 724 000 голосами против 4 000 в ходе «общепартийной дискуссии».

«Общепартийная дискуссия», к которой апеллирует товарищ Джонстон, состояла из таких дружеских средств убеждения как увольнение рабочих, состоявших в Оппозиции, с работы, срыва собраний сталинскими хулиганами, порочной кампании лжи и клеветы в официальной прессе, преследовании друзей и сторонников Троцкого. Все это привело к смерти многих видных большевиков, таких как Глазмана (доведенного до самоубийства шантажом) или известного советского дипломата Иоффе (лишенного доступа к необходимому лечению и совершившего самоубийство).

На партийных собраниях докладчики Оппозиции систематически становились жертвами хулиганствующих банд полуфашистских головорезов, организованных сталинским аппаратом для запугивания оппозиции. Французская коммунистическая газета «Contre le Courant» в двадцатые годы описывала как сталинисты проводили свою «общепартийную дискуссию»:

«Бюрократы в российской компартии сформировали по всей стране банды свистунов. Каждый раз, когда рабочий–партиец из числа Оппозиции должен был получить слово, они выставляли вокруг зала группу людей, вооруженную милицейскими свистками. Уже после первых слов докладчика от Оппозиции начинался свист. Шум вынуждал его уступать трибуну другому.»

Джонстон не считает необходимым пристально вглядеться в те условия, в которых шли заключительные дебаты на партийном съезде 1927 года, когда сталинские прихвостни, составлявшие большинство аудитории, сделали невозможным для Оппозиции изложить свои взгляды. Сравните этот грубый бандитизм с методами, использовавшимися Ленином против своих политических противников 1921 году, и вы поразитесь, до какой степени сталинская реакция уничтожила последние остатки большевистских традиций.

Монти Джонстон шествует сквозь историю Левой Оппозиции уверенным шагом бывалого знатока истории, вызубрившего даты и «факты». Его самообладание непоколебимо даже последней «деталью», которую он упоминает как бы, «между прочим»:

«В изгнании — в Турции, Норвегии, Франции и наконец в Мексике, где он был убит в 1940 году — Троцкий, написал много книг, брошюр и статей и продолжал пытаться создать левую оппозицию Сталину.» ¹²⁶

Минутку, господин учитель, почему же спокойная и дружелюбная «общепартийная дискуссия» привела к изгнанию и убийству лидера меньшинства? Так ли похоже убийство Троцкого, как и сотен тысяч других оппозиционеров в России, на результат разумных «дебатов» и политических споров, как вы это изображаете? Этот вопрос учитель осторожно обходит. В типично «сбалансированном» подстрочном примечании Джонстон пишет:

«Свидетельства убедительно указывали на убийцу — Меркардора или „Джексона“, изображавшего из себя разочарованного последователя Троцкого, но фактически действовавшего по поручению Сталина и ГПУ. После окончания своего 20-летнего тюремного заключения он покинул Мексику на чехословацком самолете [!] в неизвестном [!] направлении.» ¹²⁷

Вот и еще одно бескорыстное одолжение товарища Джонстона! Сегодня все хорошо осведомлены о кровавых делах сталинского ГПУ. Каждый член Коммунистической партии хорошо знает, что именно эти наемные убийцы ответственны за убийство Троцкого и бесчисленного числа других революционеров в России, Испании и в других странах. Товарищ Джонстон великодушно признает только то, что он не может отрицать! Но не достаточно просто «признать» преступление. От марксиста ждут объяснений произошедшего.

Монти Джонстон представляет картину различий между сталинизмом и троцкизмом как «политические дебаты», «споры» и т.д. Но российская бюрократия предпочитает спорить на красноречивом языке пуль, концентрационных лагерей, или, как в случае Чехословакии и Венгрии, на языке танков, самолетов и ракет. Ленин «уничтожал» своих противников в полемике, но не топил в крови. И все же Монти Джонстон с невинностью младенца делает вид, что все это «ошибка». Убийца Троцкого улетел в чешском самолете «в неизвестном направлении». Бюрократия не забывает своих старых друзей, и после XX Съезда.¹²⁸

Социализм в отдельно взятой стране

Название главы «Дебаты о социализме в отдельно взятой стране» предупреждает читателя заранее, с какой позиции Монти Джонстон подойдет к этому вопросу. Он начинает с серьезного предупреждения:

«Великий исторический спор о возможности построения социализма в России сегодня все еще затуманен десятилетиями наслоений и искажений, исходящих из обоих противоборствующих лагерей. С одной стороны, троцкисты представляют сформулированную Сталиным в 1924 году теорию о построении социализма в отдельно взятой стране как отказ от распространения революций на другие страны, с другой стороны, советская историография представляет возражения Троцкого теории Сталина как оппозицию социалистической индустриализации в Советском Союзе и поддержку идеи экспорта революции силой оружия. Обе версии одинаково лживы.» ¹²⁹

Без труда обрисовав диспозицию этих ненадежных оппонентов, Монти Джонстон смог теперь занять удобную позицию «между двумя крайностями». (Подобная «объективность» предполагается сутью марксистского подхода!) Монти Джонстон может теперь продолжить свою лекцию:

«Позиция Сталина заключалась в том, что распространение революции на Запад — вещь, безусловно, желательная, но, в связи с задержкой мировой революции, Россия не имела никакой альтернативы, кроме как приступить к строительству социализма, надеясь, что она имеет все необходимое для успешного завершения этого процесса.» ¹³⁰

Приведя несколько соответствующих цитат Сталина, Джонстон триумфально завершает свою мысль:

«Курс на революцию, который демострирует растущий лагерь социализма, бросивший вызов старому империализму, все это в немалой степени подтверждает широкую перспективу обозначенную Сталиным.» ¹³¹

Как Сталин разработал свою «широкую перспективу», которую история так торжественно доказала? В феврале 1924 года, в работе «Об основах ленинизма», Сталин подвел итог взглядам Ленина на построение социализма следующими словами:

«Ниспровержение власти буржуазии и учреждение пролетарского правительства в одной стране еще не гарантирует полную победу социализма. Главная задача социализма — организация социалистического производства — остается впереди. Может ли эта задача быть выполнена, может ли окончательная победа социализма в одной стране быть достигнутой, без объединенных усилий пролетариата нескольких развитых стран? Нет, это невозможно. Чтобы свергнуть буржуазию, достаточно усилий одной страны — это видно из истории нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилия одной страны, особенно такой крестьянской страны как Россия, являются недостаточными. Для этого необходимы усилия пролетариата нескольких развитых стран. Таковы, в основных чертах, характерные особенности ленинской теории пролетарской революции”.» (Выделено нами) ¹³²

Эти две «характерные особенности ленинской теории пролетарской революции» нигде ни оспаривались до первой половины 1924 года. Они повторялись в сотнях речей, статей и писем Ленина начиная с 1905 года. Мы уже приводили немало примеров на этот счет — при желании эти примеры могут быть умножены. Однако в конце 1924 года, книга Сталина была переиздана, и точно в том же абзаце была помещена диаметрально противоположная фраза. Уже к ноябрю 1926 года, Сталин, даже не краснея, утверждал, что:

«Партия всегда брала за отправную точку мысль о победе социализма в одной стране, и эта задача может быть выполнена силами одной страны.»

Потерявший голову от восхищения сталинскими «полностью подтвержденными историей широкими перспективами» Монти Джонстон видит только ошибочность и «недооценку внутренних сил русского социализма» в возражениях Троцкого против «теории» социализма в отдельно взятой стране. Этот «догматический принцип» Троцкого, Монти Джонстон объясняет тем, что Троцкий:

«…исходил из теории „перманентной революции“, которую мы обсудили выше. [!] Это было фактическим выражением его неверия в способность Советского Союза выжить в качестве рабочего государства, если революция не распространится на наиболее развитые страны.» ¹³³

Троцкий в 1906 году писал, что:

«Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты… Предоставленный своим собственным силам рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него.» ¹³⁴

Исходил ли этот прогноз только лишь из одной теории перманентной революции? Ленин, как известно не разделявший в то время позицию Троцкого, писал в 1905 году:

«…пролетариат уже борется за сохранение демократических завоеваний ради социалистического переворота. Эта борьба была бы почти безнадежна для одного российского пролетариата, и его поражение было бы так же неизбежно… если бы на помощь российскому пролетариату не пришел европейский социалистический пролетариат. Итак, в этой стадии либеральная буржуазия и зажиточное ( + отчасти среднее) крестьянство организуют контрреволюцию. Российский пролетариат плюс европейский пролетариат организует революцию. При таких условиях российский пролетариат может одержать вторую победу. Дело уже не безнадежно. Вторая победа будет социалистическим переворотом в Европе. Европейские рабочие покажут нам, как это делается, и тогда мы вместе с ними сделаем социалистический переворот.» ¹³⁵

Позиция Ленина, которая отнюдь не «проистекает из теории перманентной революции», предстает здесь вполне ясной и конкретной. Но позвольте нам процитировать другой источник, проливающий дополнительный свет в этом вопросе. На одной конференции, состоявшейся в мае 1905, было одобрено следующее положение:

«Только в одном случае социалистическая демократия по собственной инициативе направит свои усилия к захвату власти и удержании последней максимально долгий срок — а именно в случае революции, распространяющейся на развитые страны Западной Европы где условия для реализации социализма уже достигли некоторой зрелости. В этом случае ограниченные исторические рамки русской революции могут быть значительно расширены, и возникнет возможность перехода на путь социалистического преобразования.»

Упомянутая конференция была конференцией русских меньшевиков, позиция которых была дальше всех от теории перманентной революции!

Таким образом читатель может убедиться, что независимо от разногласий по другим вопросам, все тенденции российского марксизма сходились в одном: невозможности осуществления социалистических преобразований в России без социалистической революции на Западе. В этом вопросе Ленин был даже более радикален чем Троцкий. Следует принять во внимание то, что Троцкий еще в 1905 году предвидел возможность установления пролетарской диктатуры в России еще до пролетарской революции на Западе, Ленин же говорил тогда о перспективе социалистической революции в России вслед за революциями в Западной Европе.

Монти Джонстон желает идти всеми путями сразу. Сначала он посвящает половину своей работы «доказательству» непримиримой враждебность Ленина к теории перманентной революции, затем во второй половине своего труда «доказывает» положение согласно которому все без исключения тенденции русского марксизма «исходили из теории перманентной революции»! В действительности, отношение Троцкого, большевиков и меньшевиков к вопросу о построении социализма в России (никто даже не смел дискутировать этот вопрос до 1924 года) базировалось не на теории перманентной революции, а непосредственно на фундаментальных идеях марксизма.

Маркс и Энгельс объясняли, что наиболее фундаментальным фактором капиталистического развития была и остается постоянно увеличивающаяся концентрация средств производства, которая выходит за узкие рамки капитализма; с одной стороны, частная собственность на средства производства, с другой — национальные границы превратились из прогрессивного фактора, стимулировавшего экономический рост, в реакционные оковы на производительных силах. Сегодня процессы теоретически разработанные в «Манифесте Коммунистической партии» стали доминирующими факторами современной жизни. Капитализм объединил земной шар в единое взаимозависимое целое. Банкротство «национального капитализма» наглядно демонстрирует то, что одна американская компания, «Дженерал Моторс», располагает капиталом, превышающим государственный бюджет такой страны, как Бельгия; когда капиталистические классы Западной Европы в отчаянном усилии выжить вынуждены цепляться за Общий рынок. Таким образом, даже буржуазия, хотя и неадекватно, но пробует преодолеть ограничения национального рынка.

Две катастрофические мировые войны должны были вбить в самые твердолобые головы понимание неизбежности конфликта между самим фактом существования устаревших национальных государств и развитием производительных сил планеты, которые требуют самого полного и самого свободного использования ресурсов всех стран. Рост гигантских транснациональных корпораций, которые охватывают все континенты, оставляет рабочих разных стран один на один с грозным врагом. Теперь, больше чем когда-либо, интернационализм «Коммунистического Манифеста» становится единственно возможной для человечества дорогой вперед и единственной программой для всякого искреннего социалистического движения. Социалистический интернационализм основывается не на утопиях или сантиментах, а на развитии капиталистического производства в мировом масштабе.

Монти Джонстон старается изобразить борьбу Левой Оппозиции против сталинской платформы «социализма в отдельно взятой стране» как схоластические дебаты, не имеющие никакой практической важности. Чтобы добавить вес данному утверждению, Джонстон обращается за помощью к классической фразе Дойчера, где «дебаты» о «о социализме в отдельно взятой стране» уподобляются «спору о том, можно ли покрыть крышей здание в тот момент, когда обе желавшие начать строительство стороны уже договорились о ее конструкции и используемых материалах».

Даже среди множества теоретических ошибок и недомолвок в изобилии содержащихся в работах Дойчера трудно найти более невежественную характеристику происходившего в то время. Разногласия между Левой Оппозицией и сталинской бюрократией были вовсе не в вопросе о необходимости развития экономики Советского Союза на социалистических принципах. Фактически, когда этот вопрос был поднят, то именно Оппозиция боролась за программу планирования и индустриализации, а защитники «социализма в отдельно взятой стране» были среди тех кто отклонял эти планы вплоть до 1929 года, предпочитая опираться на кулаков и нэпманов. Непримиримая в своей поддержке интернациональных перспектив большевизма Оппозиция, также твердо стояла за социалистическое строительство в России. И это не случайно.

Конфликт, возникший в России 20-х годов, имел мало общего с академическими «дебатами», речь шла о жизненно важных проблемах, влиявших на жизнь и благосостояние российского рабочего класса, на будущее российской и мировой революции. Мы уже описали процессы, которые имели место в России того времени. Мы показали, что идея «социализма в отдельно взятой стране» была выражением атмосферы реакции и цинизма; что социальные слои, преуспевшие в годы революции, теперь стремились восстановить «стабильность» и стали тормозом по отношению к тем революционным процессам, которые привел в движение Октябрь. Борьба Левой Оппозиции против этой «теории» была частью борьбы за выживание большевизма–ленинизма, оказавшегося в пасти мелко-буржуазной и бюрократической реакции против Октября.

Корни сталинской бюрократии лежали в экономической и культурной отсталости, унаследованной революционной Россия от царизма. Эти силы крепли с каждым поражением международного пролетариата, ибо лишь его победа могла бы обеспечивать Советское государство ресурсами для преодоления хронической проблемы отсталости и осуществить полное преобразование общества на социалистических принципах. Бюрократия опиралась на наиболее отсталые, анти-социалистические элементы России, богатых крестьян и нэпманов, чтобы наносить удары пролетариату и его авангарду — Левой Оппозиции. С другой стороны, недостаток веры в способность рабочих Запада совершить революцию действовал как тормоз на развитие молодых и незрелых партий Коммунистического Интернационала.

Дух революционного оптимизма, которым насыщенны работы Ленина и Троцкого, был отражением их веры в способность рабочего класса изменить общество. Создание Третьего Интернационала сразу же после захвата власти в России стало высшим выражением концепции большевистской революции не как национального явления, развивающегося лишь в пределах границ прежней царской империи, а как события международного масштаба. С самого начала Ленин и большевики рассматривали Октябрьскую революцию как начало мировой революции. Без этой перспективы социалистическая революция в России была бы всего лишь авантюрой, в чем меньшевики и обвиняли большевиков. В ноябре 1918 года Ленин отвечал этим критикам так:

«Русским патриотам, ничего не желавшим знать, кроме непосредственных (и по старому понимаемых) выгод своего отечества, факты мировой истории показали, что превращение нашей, русской, революции в социалистическую было не авантюрой, а потребностью с момента а необходимостью, ибо иного выбора не оказалось: англо-французский и американский империализм неизбежно задушат независимость и свободу России, если не победит всемирная социалистическая революция, всемирный большевизм.» ¹³⁶

По мнению Монти Джонстона, Троцкий «переоценил» перспективы мировой социалистической революции и «недооценил» возможности построения социализма в отдельно взятой России. Мудрость Дойчера и Джонстона, по существу — тот же самый «реализм» реформистских политиканов, рабски поклоняющихся перед установленным фактом: «Ленин и Троцкий предсказали мировую революцию. Этого не случалось. Ленин и Троцкий сказали, что без мировой революции, социализм не может быть построен в России. Но именно так и произошло. Итог. Большевизм — это просто причудливая утопия, а сталинизм полностью оправдан». Такова «философия» дойчеризма с которой состригли все стилистические тонкости. Монти Джонстон ничего не добавляет к выводам своего наставника — он просто удаляет имя Ленина из силлогизма.

Кабинетная мудрость пасует перед фундаментальным вопросом: почему «не призошла революция» в Европе? Если сказать корректнее: почему целый ряд революционных движений в Европе на протяжении 1918–1923 годов не завершился захватом власти рабочим классом? От Монти Джонстон и Дойчера мы имеем «факт»: революции потерпели неудачу. Но для марксиста вопрос не может ограничиться только этим. Если мы заинтересованы не в том чтобы выглядеть эрудитами, а в подлинном преобразовании общества, то мы должны понимать уроки истории, особенно уроки великих революционных движений. Именно это всегда было методом большевизма, методом Ленина и Троцкого, ибо тот, кто неспособен учиться на ошибках прошлого обречен повторять их снова и снова.

Революционное движение, которое прокатилось по Европе в 1918–20 годах, потерпело поражение из-за предательства социал-демократического руководства. Те самые предатели, которые продали рабочий класс в 1914 году, люди непосредственно ответственные за гибель миллионов рабочих в солдатской форме в мировой бойне, в святом ужасе отшатнулись от перспективы «кровавой гражданской войны». В одной стране за другой: в Германии, Австрии, Англии, Франции, Италии массы шли в революционном направлении, и единственное что препятствовало их движению, это трусость и бездарность их «вождей». Так в 1918 году в Германии, где революция мирно передала власть в руки рабочих, руководство социал-демократов добровольно вернуло эту власть буржуазии. Только их предательство не позволило немецким рабочим вкусить плоды своей победы и прийти на помощь осажденной Советской Республике.

Когда Ленин и Троцкий объясняли, что без социалистической революции на Западе российское рабочее государство будет неизбежно сокрушено реакцией или империалистической войной, то это было не проявлением «пораженчества», как утверждает Джонстон, а выражением глубокого революционного реализма. Сам марксизм — материалистическая (и поэтому глубоко реалистическая) философия — пропитан духом революционного оптимизма. Марксизм несовместим с образом самодовольного, «реалистического» мещанства, которое является сердцем и душой всех видов реформизма.

Ленин и Троцкий всегда были честны и реалистичны в своих оценках перспектив революции в России и в мире. Они понимали, что единственная реальная гарантия будущего Советской Республики заключается в скорейшей социалистической революции на Западе. Они не убаюкивали рабочий класс сладкими иллюзиями относительно «мирного сосуществования», а беспощадно вбивали в головы людей тот факт, что без социалистического преобразования в мировом масштабе новые мировые империалистические войны — вторая, третья, десятая — будут неизбежны.

Оптимизм Ленина и Троцкого в вопросе перспектив международной социалистической революции был полностью оправдан подъемом рабочего движения после Первой мировой войны. Но ни Ленин, ни Троцкий, ни кто-либо еще, не могли гарантировать успех революционного движения. Это зависело от целого ряда факторов: тупика в котором оказалась капиталистическая система, кризиса правительств, движения рабочих масс, разочарования средних слоев общества. И один из наиболее важных факторов — наличие у рабочего класса руководства, достойного своего имени. Отсутствие такого руководства в Западной Европе вело рабочих европейских стран от одного поражения к другому и, наконец, проложило путь к победе фашистской реакции и к новой, еще более кошмарной, мировой войне. Двадцать семь миллионов убитых советских людей и разрушение большей части созданной ценой героических жертв советских рабочих промышленности — таково подтверждение реалистических прогнозов Ленина и Троцкого.

Здесь, в этой работе, мы не имеем возможности подробно разобрать международную политику сталинизма. Этому вопросу мы планируем посвятить нашу следущую работу. Удовлетворимся лишь тем, что обратим внимание читателя на то, что политика «социализма в отдельно взятой стране» привела к постепенной трансформации советской внешней политики из революционной стратегии, опирающейся на рабочий класс всего мира, попыток, через Третий Интернационал, создать жизнеспособные коммунистические партии — революционные авангарды — в разных странах, к маневрам и «соглашениям» с буржуазными правительствами, профсоюзными бюрократами и колониальными «демократами» типа Чан Кайши.

Причина и следствие не стоят вечно на непоколебимых островах-антиподах, они часто меняются местами, превращаясь друг в друга. Возвышение советской бюрократии имело своей причиной изоляцию революции в отсталой стране. Ужасные поражения рабочего класса в Германии и Болгарии в 1923 году, в Англии в 1926 году и, прежде всего, в Китае в 1927 году, последовали в результате катастрофической политики Сталина–Бухарина, что, в свою очередь, укрепило позицию бюрократии и защитников «социализма в отдельно взятой стране» и тем самым обрекло оппозицию большевиков-ленинцев на поражение. Исключение Левой Оппозиции в 1927 году проложило путь к новому, еще более реакционному повороту в России в период укрепления сталинизма. Судьбы революций в России и во всем мире, отнюдь не настолько далеки, чтобы механически отделять «стадию» мировой революции как желательную, но в целом не обязательную. Обе революции были неразрывно связаны между собой и взаимно обусловлены друг другом.

Троцкий и пятилетки

Наиболее изощренным кульбитом ментальной акробатики, в которой так любит упражняется Монти Джонстон, является приписывание Троцкому «пораженчества» в вопросе перспектив социалистического планирования в Советском Союзе. В чем же суть предполагаемого «пораженчества» Троцкого?

Мы уже видели как Троцкий и Левая Оппозиция в течении нескольких лет (1923-27 годы) боролись за индустриализацию в форме пятилеток, несмотря на насмешки и зубоскальства сталинистов. После изгнания Левой Оппозиции в 1927 году, фракция Сталина выступила против бухаринского «правого уклона» и для нанесения удара по этой группе, заимствовала в карикатурном виде некоторые положения программы Левой Оппозиции.

Игнорируя вопрос о необходимости установления рабочей демократии, сталинисты приспособили для своих потребностей замыслы о индустриализации и пятилетних планах. Опасность капиталистической реставрации, о которой Левая Оппозиция предупреждала и которую сталинисты неоднократно отвергали в прошлом, была использована фракцией Сталина против их же бывших союзников — бухаринцев.

Обсуждая этот маневр сталинистов, Монти Джонстон пишет:

«Миф вульгарного троцкизма о том, что претворенные Сталиным после 1928 года далеко идущие планы [?] в действительности были выдвинуты Оппозицией, сам по себе доказывает правоту последнего. Морис Добб пишет: „Из этого не следует, что осуществленное в 1928–29 годах было бы реально раньше, когда промышленность и сельское хозяйство были слабее“. Однако, я мог бы согласиться с тем, что, если бы партия учла сделанные ранее предупреждения Оппозиции об опасном усилении кулачества на селе, то процесс коллективизации в 1929–30 годах мог бы не принимать столь жестокие формы [!], если бы экономическая политика троцкизма, не одобряла эксплуатацию села городом [!] путем системы дифференциации цен, при которой высокая цена промышленных товаров поддерживалась за счет низких цен на сельскохозяйственную продукцию (см. например работу ведущего экономиста Оппозиции Преображенского „Новая Экономика“), многим напоминая то, что Сталин сделал с крестьянством в 1929 году. [!]» ¹³⁷

О «далеко идущих планах» Сталина мы поговорим позднее. Сначала, позвольте нам разобраться с «красным профессором» Морисом Доббом. Правда ли то, что было легче начать политику индустриализации и пятилеток в 1928–29 годах, чем раньше? Монти Джонстон сам дает ответ на этот вопрос, когда обращается к предупреждениям Оппозиции о кулацкой опасности.

Выступая против политики уступок кулакам и спекулянтам («нэпманам») за счет беднейшего крестьянства и промышленных рабочих, проводившейся Бухариным и Сталиным, Оппозиция выступала за налогообложение богатых крестьян, чтобы обеспечивать необходимые инвестиции для политики индустриализации. Лишь индустриализация деревни могла способствовать преодолению вековой отсталости российского сельского хозяйства. Только на базе механизации сельского хозяйства, коллективизация позитивными примерами могла достичь поставленных перед ней задач. Представление политики нанесения удара по кулаку, как «эксплуатации деревни городом» следует рассматривать как клевету сталинистов на Левую Оппозицию, предшествующую маниакальной политике насильственной коллективизации!

Когда, после изгнания Левой Оппозиции, сталинисты были вынуждены выступить против «правых», за спиной которых стояла угроза кулацкой реакции, ситуация в сельской местности была уже отчаянной, а тяжелая промышленность, необходимая база социалистического строительства, находилась в застое в течение всего этого периода. Ложью является утверждение о том, что сталинская оппозиция индустриализации в 1923–27 годах диктовалась намерениями способствовать развитию промышленности и сельского хозяйства одновременно. Напротив — политика сталинистов стимулировала те тенденции в советской экономике, которые затем вызвали целый ряд препон на пути развитии производства в годы первых пятилеток.

С типичным для него великодушием, Монти Джонстон признает, что, если бы партия учла предупреждения Оппозиции по поводу кулацкой опасности «процесс коллективизации в 1929–30 годах, мог бы не принимать столь жестокие формы». И сколь же «жесток» был этот «процесс» коллективизации, товарищ Джонстон? В 1930 году, урожай зерна составил 835 миллионов центнеров. В последующие два года этот показатель упал на 200 миллионов центнеров; и это в то время когда уровня производства зерна хватало только, чтобы накормить население. Результатом стал голод для миллионов рабочих и крестьян. За тот же самый период, производство сахара, упало с 109 миллионов пудов до 48 миллионов пудов.

Еще кошмарнее выглядят цифры падения поголовья скота. Безумные темпы коллективизации и порочность используемых при этом методов, вызвали отчаянное сопротивление крестьян, которые повергли село в новую кровопролитную гражданскую войну. Разгневанные крестьяне в знак протеста просто забивали своих лошадей и рогатый скот. Число лошадей упало с 34,9 миллионов голов в от 1929 году до 15,6 миллионов в 1934 году; то есть поголовье сократилось на 55%. Поголовье крупного рогатого скота упало с 30,7 миллионов голов до 19,5 миллионов: потери составили 40%. Поголовье свиней сократилось на 55%, поголовье овец на 66%. До сего дня советское сельское хозяйство не оправилось от удара нанесенного насильственной коллективизацией. Из всей этой статистики самые страшные факты связаны с гибелью миллионов крестьян, погибших в этот период от голода, холода, болезней, в столкновениях с Красной армией или впоследствии в трудовых лагерях; сам Сталин говорил о десятках миллионов жертв — четыре миллиона погибших это самая низкая оценка числа жертв коллективизации. Таковы масштабы «редких случаев насилия», о которых Монти Джонстон застенчиво упоминает в сносках.

Спланированная Сталиным коллективизация без сомнений пошла «намного дальше» всего того, что предлагала Оппозиция! Подобные действия Троцкий, учитывавший материальную отсталость российского сельского хозяйства, осудил как авантюру. Сталинские «широкие перспективы» означали катастрофу для сельского хозяйства СССР. Но как быть с промышленностью? Не доказывает ли успех планов Сталина, зашедших «намного дальше» перспектив намеченных Левой Оппозицией, «пессимизм» Троцкого?

Когда после печально известных московских процессов Троцкий добровольно предстал перед Комиссией Дью, рассматривавшей выдвинутые против него лично и против Оппозиции обвинения, среди прочих вещей он ответил и на множество вопросов, касающихся разногласий со сталинистами в вопросе об индустриализации 1923–29 годов. Мы дословно приводим выдержки из текста его показаний на этом процессе:

«Гольдман — Господин Троцкий, относительно индустриализации Советского Союза, каково было ваше отношение к этому вопросу до вашего изгнания из СССР? Троцкий — В течение периода с 1922 года по 1929 год я выступал за необходимость ускоренной индустриализации. В начале 1925 года я написал книгу, в которой пробовал доказывать, что планируя и управляя промышленностью можно повысить показатель ежегодного промышленного роста на двадцать процентов. В то время я был осужден как утопист, сверхиндустриализатор. Таково было официальное название в то время для троцкистов: „сверхиндустриализатор“. Гольдман — Как называлась книга, которую Вы написали? Троцкий — „Куда идет Россия, к капитализму или социализму?“ Гольдман — В английском издании она вышла под названием: „Wither Russia, Toward Capitalism or Socialism?“ Троцкий — События марта показали, что я был слишком осторожен в моих оценках возможностей плановой экономики. Такова была моя борьба между 1922 и 1925 годами, а также борьба за пятилетний план. Отсчет идет с 1923 года, когда Левая Оппозиция начала борьбу за необходимость внедрения пятилетнего плана. Гольдман — И Сталин в то время называл Вас „сверхиндустриализатором“? Троцкий — Да. Гольдман — Он возражал против быстрой индустриализации страны. Троцкий — Позвольте мне напомнить, что в 1927 году, будучи председателем комиссии по Днепрогэсу, я настаивал на сессии Центрального Комитета о необходимости строительства этой станции. Сталин ответил мне, и это опубликовано: „Для нас построить Днепрогэс — то же самое, что крестьянину купить граммофон вместо коровы“.»

Таковы «широкие перспективы» предложенные Сталиным в 1927 году! В то время выдвинутое сталинистами против оппозиции обвинение заключалось не в том что они «пессимисты», а в том, что они «сверхиндустриализаторы»! Что же можно сказать по поводу утверждения, что планы, позже осуществленные Сталиным, пошли «гораздо дальше» чем те, что предлагал Троцкий?

В 1925–27 годах Оппозиция боролась против экономической трусости Сталинско–Бухаринской верхушки. В 1926 году сталинисты первоначально предлагали «план», который начинался с коэффициента девять процентов в течение первого года, восьми для второго, постепенно понижаясь к четырем процентам — то есть снижающиеся темпы роста! Троцкий, которого правящая клика заклеймила как «сверхиндустриализатора», называл этот несчастный муляж, выдаваемый за план, «саботажем промышленности» (конечно в переносном смысле). Позже, этот план был пересмотрен, чтобы достигнуть темпов роста в девять процентов на протяжении всей пятилетки. Троцкий боролся за коэффициент 18–20 процентов. Он указывал, что даже при капитализме темпы роста составляют шесть процентов! Правящая клика не обратила никакого внимания на оппозицию и продолжила воплощать в жизнь свои малодушные планы. Результаты первого года пятилетки полностью оправдали прогноз оппозиции и продемонстрировали полное несоответствие темпов роста несчастным девяти процентам, заложенным в «широких перспективах» Сталина и компании. В результате на следующий год они пустились в катастрофическую авантюру «пятилетки в четыре года». Безуспешно Троцкий выступал против этой сумасшедшей идеи, которая совершенно разбалансировала экономику. Бюрократическим порядком был издан указ, устанавливающий коэффициент роста в 30-35%! Многочисленные аварии в промышленности в это время, объяснявшиеся «саботажем», в действительности был результатом авантюризма сталинистов, чье следование химерам «социализма в отдельно взятой стране» и «пятилетки в четыре года» вело к негативным тенденциям в экономике и невыносимым трудностям для советского рабочего класса.

Отвечая на все искажения и недомолвки Монти Джонстона об отношении Троцкого к пятилетним планам, позвольте процитировать то, что сам Троцкий говорил комиссии Дью:

«Троцкий — Мое отношение к экономическому развитию Советского Союза может быть охарактеризовано следующим образом: я защищаю советскую экономику против капиталистических и социал-демократических реформистских критиков, но я критикую бюрократические методы руководства. Выводы очень просты. Они были основаны непосредственно на советской печати. Мы имеем некоторую свободу от бюрократического гипноза. Можно было заметить все опасности, исходя непосредственно из советской печати. Гольдман — Вы можете предоставить нам ваши соображения, касательно успехов индустриализации в Советском Союзе? Троцкий — Успехи очень важны, и я подтверждал это каждый раз. Они следствие ликвидации частной собственности и реализации возможностей свойственных плановой экономике. Но они — я не могу сказать точно — скажем так, в два или три раза меньше, чем они могли бы быть при режиме советской демократии. Гольдман — Так что, прогресс имеет место, несмотря на бюрократические методы и руководство? Троцкий — Он есть из-за свойственных социалистическим производительным силам возможностей.»

В поисках дополнительных доказательств «пессимизма» Троцкого, Джонстон приводит цитату из книги «Третий Интернационал после Ленина»:

«Поскольку производительность труда и производительность общественной системы в целом измеряется в рыночных условиях соотношением цен, постольку ближайшей угрозой советскому хозяйству является, пожалуй, не столько военная интервенция, сколько интервенция более дешевых капиталистических товаров.»¹³⁸

Эти тезисы были написаны в 1928 году, в то время, когда рыночные, капиталистические силы укоренялись в советской экономике при нэпе. Когда кулаки следовали совету Бухарина «обогащайтесь!» и когда опасность реальной капиталистической реставрации, о которой предупреждала Левая Оппозиция, была очень велика. Комментируя слова Троцкого, без всякой связи с контекстом Джонстон пишет:

«Монополия внешней торговли, которую Сталин и партийное большинство, верно обозначали как средство защиты Советского Союза от подрывной экономической деятельности, стала для Троцкого „свидетельством серьезного и опасного характера нашей зависимости“.» ¹³⁹

У Монти Джонстона короткая память. До этого, пятью годами раньше, те же самые «Сталин и большинство партии» (то есть Бухарин) выступали за отмену государственной монополии внешней торговли, и фактически провели решение ЦК от 12 октября 1922 года, ликвидирующееэту монополию. Полное собрание сочинений Ленина содержит целый ряд писем, написанных Лениным, в которых он обращается к Троцкому, чтобы сформировать с ним блок для поддержки идеи монополии внешней торговли. Так, 13 декабря 1922 года Ленин писал Троцкому:

«Во всяком случае, я бы очень просил Вас взять на себя на предстоящем пленуме защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли». ¹⁴⁰

Что имел в виду Троцкий, утверждая, что «дешевые иностранные потребительские товары» ставят под угрозу Советскую власть? В 1917 году пролетарская революция произошла не в высокоразвитой капиталистической стране, как предсказывали Маркс и Энгельс, а в условиях отсталой, полуфеодальной крестьянской экономики. Это произошло не потому, что в России существовали «все условия, необходимые для построения социализма», а из-за абсолютной неспособности российской буржуазии решать отдельные исторические задачи, как прежде, на базе капиталистической системы. Россия сделала шаг к пролетарской революции не потому, что она была наиболее развитой страной, а в точности наоборот — потому, что она была наименее развитая из Европейских стран. Как выразился Ленин,лопнуло самое слабое звено капитализма.

Победа российского рабочего класса в результате Октябрьской революции создала предпосылки для начала преобразования российского общества. Исторические задачи буржуазной революции в России могли быть выполнены только при диктатуре пролетариата.Это существенное положение разработанной в 1905 году теории перманентной революции Троцкого. Национализация промышленности, государственное планирование, монополия внешней торговли были теми средствами, используя которые российский рабочий класс вытягивал Россию из трясины вековой отсталости. Исторические успехи пятилеток в Советском Союзе сами по себе — достаточное оправдание Октябрьской революции. Как писал Троцкий в «Преданной революции»:

«…социализм доказал свое право на победу не на страницах „Капитала“, а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности; не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества.» ¹⁴¹

Однако вопрос о исторической судьбе СССР не может быть исчерпан, исходя только из успехов пятилетних планов. Ленин с самого начала поставил этот вопрос ребром в не допускающей двусмысленностей фразе: «Кто кого?» Советский Союз — не необитаемый остров, а часть мировой экономической и политической системы, где судьба одной страны, не может рассматривается отдельно от целого. Советский Союз, несмотря на свои огромные индустриальные успехи, все еще должен меряться силами с западным империализмом.

Капиталистическая система, пусть и демонстрируя в мировом масштабе признаки старческого маразма, начала соревнование с неизмеримыми преимуществами перед Советским Союзом. С самого начала большевики были вынуждены бороться против господства в массах низкого уровня культуры, недостатка квалифицированной рабочей силы, низкой производительности труда. Эти факторы, а не объем производства в абсолютных цифрах, являются реальной мерой экономического успеха и продвижения к социализму. В этой решающей области и после 50 лет Советской власти Советский Союз все еще далеко отстает от США.

Официальная статистика показывает, что промышленное производство СССР на душу населения составляет лишь 50–60% от уровня США. С более многочисленным рабочим классом и в два раза большим числом техников и инженеров фактическая промышленная продукция России составляет только 65% от уровня США. Еще более резко изменилась ситуация в тяжелой промышленности. Производство стали в СССР выросло с 4,3 миллионов тонн в 1928 году до 107 миллионов тонн в 1968 году, что лишь на 18 миллионов тонн меньше производства в Америке (не считая 24 миллиона тонн стали импортированной в США). Но, с одной стороны, производство стали на душу населения в США все еще выше, чем в СССР. С другой — один лишь объем производства стали не отражает все необходимое для гармоничного развития человеческой жизни и культуры. Гораздо точнее об этом можно судить по производству высококачественных потребительских товаров для народных масс. В этой области, от которой непосредственно зависит уровень жизни рабочих, СССР все еще отстает от капиталистических стран.

Орды спекулянтов в Москве, зарабатывающих себе на жизнь, приставая к иностранным туристам для скупки у них западных товаров и валюты, которую они продают втридорога советским гражданам — ясный признак того, что угроза исходящая от «дешевых иностранных товаров» не исчезла и сегодня. Жестокие наказания (вплоть до смертной казни), направленные против этой спекуляции, не могут искоренить этот социальный бич, корни которого не в «пережитках капитализма» или порочности человеческой природы, а в объективных отношениях между Советским Союзом и мировой экономикой, которые не могут быть отменены никакими высокопарными рассуждениями бюрократов.

Как Маркс объяснил в «Немецкой идеологии»: «Там где царит нужда „возродится все старое дерьмо“». Постоянный дефицит, высокие цены и низкое качество товаров народного потребления (не только автомобилей и технических товаров, но также одежды и продовольствия) — это факты из жизни советского рабочего класса. Это не означает, что предметов роскоши не существует. Привилегированная каста бюрократов, директоров заводов, армейских офицеров и многие другие в изобилии обладают вещами о которых советский рабочий не может и мечтать: дорогими костюмами, лакированными автомобилями, роскошными квартирами, дачами и т.д. В то время, когда рабочие семьи в Москве и других советских городах живут в условиях хронической скученности, многие члены верхних каст имеют по несколько загородных дач в дополнение к своим городским квартирам. Роскошный стиль жизни бюрократии — постоянное оскорбление масс советских людей. По окончании Второй мировой войны, когда советские рабочие и крестьяне переносили ужасные трудности, посетивший СССР фельдмаршал Монтгомери, получил в подарок от советских генералов шубу ценой в 5000 фунтов стерлингов украшенную золотом и алмазами!

При Ленине и Троцком существовал закон «партмаксимума», означавший, что член партии не мог получать зарплату большую чем обычный рабочий, даже если его профессиональные навыки давали ему право на более высокое жалование. Одним из условий установления рабочего государства, как писал Ленин в «Государстве и революции», было правило, что никакое должностное лицо не должно получать зарплату выше оклада квалифицированного рабочего. Один из первых революционных декретов устанавливал, что дифференциация заработной платы между рабочими и специалистами не должна быть больше чем в четыре раза. Это разница характеризуемая Лениным как «капиталистическая дифференциация», должна была систематически сокращаться. Закон о «партмаксимуме» оставался в силе до 1931 года, когда он был формально отменен Сталиным.

«Преданная революция»

На страницах 32–33 Джонстон пишет:

«Догматические утверждения Троцкого о невозможности построения социализма в одной стране даже теперь приводят к недооценке того, как глубоко укоренена и сколь эластична социалистическая система в России, несмотря на вызванные сталинскими чистками разрушительные последствия. Он утверждал, что без вмешательства революции на Западе в случае войны „социалистические основы Советского Союза будут сокрушены, не только в случае поражения, но также и в случае победы!“ Вне всякой связи с советской действительностью он писал, что „советская бюрократия далеко зашла в подготовке к буржуазной реставрации и должна в будущем неизбежно искать для себя поддержку в отношениях собственности, что приведет ее к превращению в новый класс собственников“». ¹⁴²

Действительно ли Троцкий говорил это? Позвольте нам полностью процитировать тот абзац «Преданной революции», из которого Джонстон вырвал свои последние, «сбалансированные», миницитаты. Троцкий пишет:

«Как сознательная политическая сила, бюрократия изменила революции. Но победоносная революция есть, к счастью, не только программа и знамя, не только политические учреждения, но и система социальных отношений. Мало изменить ей, — ее надо еще и опрокинуть. Октябрьская революция предана правящим слоем, но она еще не опрокинута. Она располагает большой силой сопротивления, которая совпадает с установленными отношениями собственности, с живой силой пролетариата, с сознанием его лучших элементов, с безвыходностью мирового капитализма, с неизбежностью мировой революции.» (Выделено нами) ¹⁴³

В этих словах Троцкого, которые очевидно остаются «незамеченными» Джонстоном, нет и следа недооценки живучести основных социальных достижений Октябрьской революции или фатализма относительно «неизбежной» победы буржуазной контрреволюции. Но позвольте нам продолжить чтение. Мы полностью воспроизведем следующий раздел работы Троцкого — «Вопрос о характере СССР еще не решен историей», чтобы лучше проиллюстрировать как Монти Джонстон на практике «корректирует» цитаты из этой работы. Продолжая вышеупомянутый спор, Троцкий пишет:

«Чтобы лучше понять характер нынешнего СССР, привлечем два гипотетических варианта будущего. Представим себе, что советская бюрократия низвергнута революционной партией, которая имеет все качества старого большевизма, и в то же время обогащена мировым опытом последнего периода. Такого рода партия начала бы с восстановления демократии профессиональных союзов и советов. Она могла бы и должна была бы восстановить свободу советских партий. Вместе с массами и во главе их она произвела бы беспощадную чистку государственного аппарата. Она уничтожила бы чины и ордена, всякие вообще привилегии и ограничило бы неравенство в оплате труда жизненно необходимыми потребностями хозяйства и государственного аппарата. Она дала бы молодежи возможность самостоятельно мыслить, учиться критиковать и формироваться. Она внесла бы глубокие изменения в распределении национального дохода в соответствии с интересами и волей рабочих и крестьянских масс. Но поскольку дело касается отношений собственности, новой власти не пришлось бы прибегать к революционным мерам. Она продолжала и развивала бы дальше опыт планового хозяйства. После политической революции, т.е. низложения бюрократии, пролетариату пришлось бы в экономике произвести ряд важнейших реформ, но не новую социальную революцию. Если бы наоборот, правящую советскую касту низвергла бы буржуазная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государственного аппарата понадобилась бы, конечно, и в этом случае; но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и для превращения сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий легкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходный период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными „корпорациями“, т.е. потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников — эмигрантов и иностранных капиталистов. Несмотря на то, что советская бюрократия многое подготовила для буржуазной реставрации, в области форм собственности и методов хозяйства новый режим должен был бы произвести не реформу, а социальный переворот. Допустим, однако, что ни революционная, ни контрреволюционная партии не овладевают властью. Бюрократия по-прежнему остается во главе государства. Социальные отношения и при этом условии не застынут. Никак нельзя рассчитывать и на то, что бюрократия мирно и добровольно откажется от самой себя в пользу социалистического равенства. Если сейчас, несмотря на слишком очевидные неудобства подобной операции, она сочла возможным ввести чины и ордена, то на дальнейшей стадии она должна будет неминуемо искать для себя опоры в имущественных отношениях. Можно возразить, что крупному бюрократу безразлично, каковы господствующие формы собственности, лишь бы они обеспечивали ему необходимый доход. Рассуждение это игнорирует не только неустойчивость прав бюрократа, но и вопрос о судьбе потомства. Новейший культ семьи не свалился с неба. Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя их оставить в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс. Наоборот, победа пролетариата, над бюрократией, обеспечила бы возрождение пролетарской революции. Третий вариант возвращает нас, следовательно, к двум первым, с которых мы и начали в интересах простоты и ясности». ¹⁴⁴

Это пример того, как Монти Джонстон применяет свой «марксистский» метод. Он представляет как точку зрения Троцкого вырванные из контекста и искусственно связанные между собой аргументы, являющиеся в работе, из которой они заимствованы, частью гипотезы (одной из трех!), и обусловлены целым рядом сносок и объяснений, которые не включены в «объективное» перечисление Монти Джонстоном аргументов Троцкого.

«Троцкий предсказал неизбежное восстановление капитализма в России». Это слабое звено «взвешенных» аргументов Монти Джонстона. Любой, кто читал вышеупомянутый отрывок «Преданной революции», не сможет согласиться с подобным выводом. Напротив, Троцкий неоднократно подчеркивал, что следует учитывать тот факт, что если политической (антибюрократической) революцией пришлось бы иметь дело с относительно легкими задачами, то любая попытка со стороны бюрократии заново воссоздать капиталистические формы собственности столкнулась бы с упорным сопротивлением со стороны советских рабочих и могла бы быть успешной только в результате жестокой борьбы и гражданской войны.

Далекая от того, чтобы предсказывать неизбежную реставрацию капитализма в Советском Союзе, «Преданная революция» объясняет, что бюрократия вынуждена защищать государственные формы собственности, на которые она опирается и благодаря которым она получает всю свою власть и привилегии. Оппонируя тем, кто представлял бюрократию как правящий класс, а Советский Союз как «капиталистическое государство», Троцкий объяснял:

«Советская бюрократия экпроприировла пролетариат политически, что бы своими методами охранять его социальные завоевания. Но сам факт присвоения ею политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще небывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации. Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы „принадлежит“ бюрократии. Если бы эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, при сопротивлении или без сопротивления трудящихся, то они в конце концов привели бы к полной ликвидации социальных завоеваний пролетарской революции. Но сейчас говорить об этом, по меньшей мере, преждевременно. Пролетариат еще не сказал своего последнего слова. Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры, в виде особых форм собственности. Она вынуждена защищать государственную собственность как источник своей власти и своих доходов. Этой стороной своей деятельности она все еще остается орудием диктатуры пролетариата». (Выделено нами) ¹⁴⁵

Как, после этой цитаты, Монти Джонстон может утверждать, что Троцкий заявлял о происходящей в СССР реставрации капитализма? Либо он не потрудился прочесть книгу, которую он взялся анализировать, либо он не понял того, что читал. Мы имеем возможность, продолжить обсуждение этого вопроса, но предпочтем поберечь время наших читателей. В завершение отметим, что если члены Молодежной Коммунистической лиги желают понять то, что писал Троцкий относительно России, им следует непосредственно обратится к работам Троцкого, а не полагаться на беспристрастность своих «теоретиков».

«Но Троцкий предсказал поражение Советского Союза и победу капиталистической контрреволюции после войны!», — хватается за последнюю соломинку Монти Джонстон (Cogito, страница 33)

На страницах «Преданной Революции» Троцкий пишет:

«Можно ли, однако, ожидать, что из предстоящей великой войны Советский Союз выйдет без поражения? На прямо поставленный вопрос мы ответим столь же прямо: если б война оставалась только войной, поражение Советского Союза было бы неизбежно. В техническом, экономическом, и военном смысле, империализм несравненно могущественнее. Если революция на Западе не парализует его, он сметет режим вышедший из Октябрьской революции.» (Выделено нами) ¹⁴⁶

Троцкий продолжает давать трезвый анализ международного баланса классовых сил, заканчивающихся следующими выводами:

«Опасность войны и поражения в ней Советского Союза есть реальность. Но и революция есть реальность. Если революция не помешает войне, то война поможет революции. Вторые роды обычно легче первых. В новой войне не придется целых два с половиной года ждать первого восстания. Раз начавшись, революция на этот раз не остановится на полдороге. Судьба СССР будет решатся в последнем счете не на карте генеральных штабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, неприменимо противостоящий своей буржуазии, в том числе и в лагере „друзей мира“, сможет оградить СССР от разгрома или от „союзного“ удара в спину. Даже военное поражение СССР оказалось бы коротким эпизодом в случае победы пролетариата в других странах. И наоборот, никакая военная победе не спасет наследия Октябрьской революции, если в остальном мире удержится капитализм». ¹⁴⁷

Какова был ситуация в которой оказался Советский Союз в конце Второй Мировой войны? Россия за годы войны потеряла 27 миллионов человек убитыми. Производство стали в СССР, составляло восемь миллионов тонн, в сравнении с 120 миллионами тонн, производимых Америкой, и 25 миллионами тонн, производимых Англией. Вооруженные силы англо-американских империалистов остались практически неповрежденными — война в Европе в конечном итоге вылилась в грандиозную борьбу между Советским Союзом и нацистской Германией. Атомная бомба находилась в руках американских империалистов, но не России.

Все расчеты англо-американского империализма строились на возникновении подобной ситуации. Их политика заключалась в одновременном ослаблении и немецкого империализма, и Советского Союза, что должно было позволить союзникам удушить Советский Союз после поражения Гитлера. Почему этот план провалился? Какая сила остановила британский и американский империализм в 1945 году? Как объяснял в «Преданной революции» Троцкий, Красная армия была мощным фактором защиты завоеваний Октября; но при столкновении со столь неблагоприятным балансом сил даже героизм Красной армии был бы бесполезен.

Советский Союз был спасен, только благодаря революционным настроениями в лагере «союзников» и революционному движению в Европе в то время. Любая попытка после поражения Гитлера напасть на СССР вызвала бы мятежи в любой из армий британского и американского империализма. Троцкий предсказывал это и, как показали события, был абсолютно прав.

Трагедия Второй Мировой войны, в которой рабочие Советского Союза заплатили ужасную цену, стала результатом преступной политики, проводимой Сталиным и бюрократией непосредственно перед войной. Дело было не только в том, что маневры Сталина на международном арене деморализовали рабочих Германии и Испании и привели к победе фашизма в этих странах. Чистки привели к полному разрушению советских вооруженных сил и экономики, подрыву оборонной мощи СССР, они поощрили нацистов напасть на СССР и обернулись рядом ужасных поражений в первые дни войны, когда огромные советские армии были окружены и взяты в плен фашистами. Это не было следствием военной слабости (огневая мощь Красной армии превосходила мощь рейхсвера), но руководство Красной армии было деморализовано чистками и близоруким высокомерием Сталина и бюрократии, тех кто, истерично осуждая «пессимизм» Троцкого, оставили Советский Союз в состоянии тотальной неготовности к фашистскому нападению.

Режим пролетарского бонапартизма

В вопросе о причинах сталинизма Монти Джонстон немногословен. То тут, то там он приводит странную фразу: «нарушения социалистической законности». Несмотря на все претенциозные фразы, относительно «марксистского метода критического и самокритичного анализа», во всей работе нет и крупицы анализа. Монти Джонстон с корнем вырывает фразы из какой-нибудь работы Троцкого, а затем эти вырванные из контекста фразы искусно сочетает с положениями из других работ Троцкого. Это дает ему возможность на одной странице ругать Троцкого как «архибюрократа», зацикленного на централизованном планировании, а на другой — приписывать Троцкому «пораженчество» в вопросе перспектив социалистического планирования!

На чем основывалась оппозиция Ленина сталинской бюрократии? Ленин опасался, что эта прослойка могла бы задушить революцию и подготовить путь к капиталистической реставрации. Этого не произошло и, пользуясь этим, Монти Джонстон направляет осуждающий перст на Троцкого, который также предвидел угрозу реставрации. Но еще Ленин объяснял, что история знает разные виды социальных трансформаций, бывают не только социальные революции и контрреволюции, но также революции и контрреволюции политические.

Читателю работы Монти Джонстона может показаться необъяснимым, как в течение целого исторического периода «социализм» мог самовыражаться через диктатуру одного человека! В действительности, история буржуазных революций дает много примеров подобных явлений. Английская буржуазная революция нашла свое выражение в протекторате Кромвеля. Великая Французская революция прошла через многие стадии и в конечном итоге уступила политической контрреволюции Наполеона. Реакция во Франции предстала не в виде реставрации феодализма, а в форме контрреволюционного бонапартистского режима, который, однако, базировался на новых, установленных революцией, отношениях собственности.

Было бы, конечно, чудовищно предполагать, что подобная диктатура совместима с социализмом в том смысле, как этот термин понимали Маркс, Энгельс, Ленин или Троцкий. То что имело место в России, было не «социализмом», а диктатурой пролетариата; кроме того, эта диктатура возникла в специфических исторических условиях: в отсталой, изолированной стране, находящейся под огромному давлениям со стороны враждебных классовых сил. Утверждать, что в подобных условиях диктатура пролетариата может избежать внутренних изменений и сохранить себя в «первозданной чистоте» можно, лишь вообразив, что революция полностью оторвана от процессов, идущих в обществе, что есть полная противоположность марксизму. Пролетариат — это не «священная корова», свободная от давления классового общества.

Ленин, пытаясь избавить советский аппарат от бюрократической угрозы, никогда не поддавался иллюзии, что проблема может быть решена без помощи международной социалистической революции. И в этом заключается его правота. Неудача революций на Западе не привела к капиталистической контрреволюции, поскольку Ленин и Троцкий предусмотрели и эту опасность. Но социальные процессы, вызванные изоляцией Русской революции, привели к трансформации рабочего государства в тоталитарного, бонапартистского монстра сталинского государства. Это государство нашло свое продолжение в некоторых, самых уродливых своих чертах, и при Брежневе с Косыгиным. Государство поставило себя выше масс, узурпировав функции правящего класса, оно нанесло сокрушительный удар последним остаткам рабочей демократии и закрепило свою победу физическим истреблением всего прежнего руководства состоявшего из «старых большевиков».

Каждому, кто читал работы Ленина резко бросается в глаза отсутствие столь характерной для сталинистов надменности и хвастовства. Ленин всегда был честен, реалистичен и правдив в том, что он писал о Советском государстве. То, что имелось в то время, не было ни «социализмом», ни «коммунизмом», а представляло собой рабочее государство, и Ленин не боялся добавить «с бюрократическими искажениями». Различие заключалось в том, что в то время Советское государство двигалось в направлении социализма. Неравенство существовало, но делались сознательные усилия в направлении установления равенства, сокращения власти и привилегий должностных лиц, вовлечение рабочих в управление во всех областях жизни, включая государство и промышленность. А что мы имеем сегодня? Единственная вещь, которая характеризует Советский Союз как рабочее государство — национализированная экономика и планирование — единственные достижения Октябрьской революции, которые выжили на сегодняшней день. Они являются огромным шагом вперед, но они не могут гарантировать успешный переход к социализму.

Вместо прогресса, обеспеченного плановой экономикой и ведущего к равенству и свободе для рабочих, мы видим возмутительную коррупцию и рост привилегий среди неподконтрольных рабочей демократии верхних эшелонов власти.

«Реформы сверху», также как и при царях, диктуются страхом перед революцией снизу. Они не затрагивают основы привилегий и власти бюрократии. И даже эти крохи, власть дает народу нерешительно, на одну минуту, чтобы в следующее мгновение отобрать их назад.

Отомрет ли бюрократия «сама собой»?

«Что он [Троцкий] не сумел понять,… так это то, что в течение некоторого длительного периода возможно непростое и антагонистическое сосуществование социалистической экономики и недемократической, несоциалистической политической структуры. Рано или поздно эволюция прежних форм продемонстрирует тенденцию [?] к общественному толчку (хотя извилисто, неравномено, и вовсе не „автоматически“) и к преобразованию политической структуры [?]. Гарантия этому в сохранении [?] экономических основ социалистического общества и в желании наиболее прогрессивных и образованных слоев рабочего класса и интеллигенции”. ¹⁴⁸

Причины возвышения сталинской бюрократии лежали в отсталости российского общества, но было бы грубой ошибкой, типичной для либерального «университетского» менталитета, предполагать, что бюрократия просто «отомрет в отдаленном будущем» с развитием экономики. Это было бы верно, если речь шла об относительно здоровом рабочем государстве с вторичными бюрократическими искажениями, вроде России при Ленине и Троцком. Но Монти Джонстон стремится замолчать тот факт, что на сегодняшний день советская бюрократия представляет из себя особую привилегированную касту, новую аристократию, которая в течение десятилетий привыкла помыкать всем остальным обществом. Эта каста имеет полную монополию на политическую власть, государственный аппарат, средства массовой информации, полицию и армию. За последние несколько десятилетий она продемонстрировала способность к крайним формам жестокости и варварства при подавлении даже самой умеренной оппозиции.

Марксистская теория государства объясняет, что политическая структура государства проистекает из противоречий между классами в обществе. Однако сформировавшись, государство всегда имеет тенденцию демонстрировать некоторую самостоятельность в своем дальнейшем развитии. Именно касаясь этого аспекта, Маркс и Ленин говорили о государственной власти как о структуре «поставленной выше общества и все более и более отчуждающейся от него». После революции большевики предприняли ряд мер, для того чтобы предотвратить развитие подобных тенденций в советском государственном аппарате. Речь идет, прежде всего о постоянных проверках и контроле аппарата со стороны рабочего класса. Но раз бюрократия преуспела (Джонстон должен это признать) в возвышении над остальной частью общества как особая, привилегированная каста, то проблема борьбы с бюрократией предстает перед нами в совершенно ином аспекте. Самостоятельные интересы бюрократии, ее полное отчуждение от рабочего класса, чьим именем она осуществляет правление, означают, что, для того чтобы сбросить хомут полицейско-бюрократического режима, необходима новая политическая революция.

Почему бюрократия так упорно цепляется за власть? Является ли это специфической чертой ее мышления? Действительно, речь идет о «личностях»? Нет. Подобно всем другим известным истории элитам, советская бюрократия использует государственную власть для защиты своего привилегированного положения в обществе. Бюрократия демонстрирует признаки «отмирания» не более, чем капиталисты Запада выражают желание передать свою власть и собственность рабочему классу

Монти Джонстон критикует Троцкого за «непродуманную критику» сталинской конституции 1936 года, отменившую советскую систему выборов и заменившую ее конституцией, похожей (на бумаге) на основной закон буржуазных демократий, «слабость, которой кроется не в ее чрезвычайной демократичности, а в ее неадекватности к реалиям Советского Союза, где Сталин мог попирать ногами законы». ¹⁴⁹

Тут Монти Джонстон критикует сам себя. Что это за «конституция» которая не может быть осуществлена? И по силе ли одному человеку «растоптать ее ногами»? Было ли это лишь прихотью Сталина? Или следствием силы его «личности»? Мы уже говорили раньше и повторяем снова: для того что бы идея получила массовую поддержку и стала реальной силой, она должна выражать интересы класса или слоя общества. «Теория» «культа личности» ничего не объясняет в вопросе о природе сталинской России. Вопрос надо поставить так: Кто выиграл от политики Сталина? Какие социальные слои извлекли пользу из уничтожения рабочей демократии, из затыкания рта профсоюзам, из отмены партмаксимума, из восстановления в армии погон, салютов и муштры? Антирабочая политика сталинизма отражала интересы бюрократии, той самой бюрократии, против которой боролся Ленин — состоящей из миллионов чиновников в государственном аппарате, в армии, в колхозах, в профсоюзах.

«Но как это может быть? — вопрошает Монти Джонстон — каста, состоящая из миллионов людей?! Ваша бюрократия включает всю партию, весь комсомол, государство, кооперативы и председателей колхозов, должностных лиц, директоров, техников, диспетчеров, их семьи. Речь идет о выходцах из наиболее передовых и образованных слоев рабочего класса и крестьянства, чья численность на момент смерти Сталина достигала 22 миллионов человек.» ¹⁵⁰

Монти Джонстон отклоняет этот аргумент высокомерным жестом руки. Правящая каста в 22 миллиона? Кто-нибудь слышал о подобном анекдоте? Джонстон не объясняет, что, согласно Троцкому, — бюрократия, это не гомогенная каста, она делится на ряд слоев. Троцкий не больше идентифицирует партийного секретаря первички со Сталиным или Брежневым, чем мы идентифицируем владельца мелкого магазина на углу улицы с Рокфеллером и Джетсом.

Если бы единственной опорой капитализма на Западе был бы высший слой монополистических капиталистов, система бы рухнула на следующий день. Но буржуазия обеспечивает свою власть посредством целого ряда промежуточных слоев субэксплуататоров и субсубэксплуататоров. Подобное явление существует и в сталинской бюрократии на Востоке. Сталинская клика поднялась к вершинам власти по спинам миллионов чиновников. Это не помешало Сталину, отправить сотни тысяч мелких (и крупных) должностных лиц на страшную смерть в концлагеря. Как в Османской империи, да и в любом другом деспотическом государстве, мелкие служащие часто становятся козлами отпущения за преступления всей бюрократической машины.

Проведя чистки, Сталин провел кровавую черту между Октябрьской революцией и новым режимом пролетарского бонапартизма. Страшась идей Октября, полных духа рабочей демократии и социалистического интернационализма, он перебил все старое большевистское руководство, и применял такую же тактику в дальнейшем по отношению к любому, включая собственных сторонников, кто сохранил любую связь со старыми традициями большевизма и Октября. Чистки, как писал Троцким, были актом односторонней гражданской войны, ведомой бюрократией против большевизма. «Вожди» советского государства не имеют ничего общего с Октябрем. Хрущев, Брежнев, Косыгин — все они принадлежат поколению гангстеров и лакеев, пришедших к власти в тридцатые годы, перешагнув через окровавленное тело большевизма.

Сегодня внутренние противоречия советского бонапартистского режима становятся все зримее и все отчетливее. Брожение среди интеллектуалов — предвестник изменений в устоявшемся порядке вещей. Марксисты знают, что интеллигенция это не класс, а социальная прослойка, которая является наиболее чувствительной к давлениям и движениям классов в обществе. Так, движение интеллектуалов в 1956 году («Изогнутый круг» в Польше, «Кружок Петофи» в Венгрии) предшествовало революционному подъему рабочего класса.

Важно и то, что некоторые видные противники режима в Советском Союзе сами являются бывшими членами бюрократии — подобно «отставному» генералу, недавно арестованному по делу о крымских татарах. Под давлением со стороны рабочего класса бюрократия, разъедаемая внутренними противоречиями, неизбежно расколется. Ее низшие слои, непосредственно находящиеся в контакте с рабочим классом — местные должностные лица, рядовые коммунисты, низшие чины армии и полиции, мелкие функционеры — встанут на сторону рабочих, как это произошло в Венгрии в 1956 году, когда высшая бюрократия на протяжении некоторого времени находилась в безвоздушном пространстве. Единственное сопротивление, которое встретили венгерские рабочие, было оказано накипью деклассированного пролетариата организованного в AVO — ненавистную политическую полицию, нашедшую свой ужасный конец в руках пролетариата, страдавшего от их преступлений.

Вопреки «университетским» иллюзиям Монти Джонстона, для СССР не существует ни малейшей возможности продвигаться по пути к социализму, пока власть бюрократии не будет свергнута новой политической революцией в России и в других деформированных рабочих государствах. Это не будет социальная революция, нацеленная на изменение существующих отношений собственности. Советский рабочий класс хочет не возврата к капитализму, а продвижения на основе достижений науки и промышленности к уровню рабочей демократии даже более высокому, чем при Ленине и Троцком, и далее — к социализму.

Антибюрократическая революция поставит перед собой задачу вырвать контроль над государством, профсоюзами, промышленностью, из рук привилегированных паразитов и вновь явить миру здоровую рабочую демократию, которая была бы примером и маяком для рабочих остальных частей света, а не карикатурным гротеском, наносящим непоправимый ущерб образу марксизма-ленинизма в глазах мирового пролетариата. Сказанное нами относительно России, относится к другим странам, где были свергнуты капитализм и феодализм: Восточной Европе, Китаю, Кубе, Северному Вьетнаму и Северной Корее, Сирии и Бирме.

Какой именно социализм?

«Если мы собираемся дать обоснованную оценку политической позиции Троцкого, — пишет Монти Джонстон, — то мы должны избежать произвольных определений, которые выдирают проблемы из их исторического контекста и вызывают праздные семантические споры». ¹⁵¹

Если это и есть та самая оценка политической позиции Троцкого, которую мы ищем, то нам лучше поискать ответ в другом месте. В статье Монти Джонстона вы не найдете объяснений того, что фактически написал Троцкий по поводу сталинизма и Советского Союза. Он ограничился несвязанными друг с другом цитатами, которые не только не делают позицию Троцкого ясной для читателя, но и представляют взгляды Троцкого как глупость. Подобный «метод исследования» используют и буржуазные ученные пишущие работы о Марксе, Энгельсе или Ленине! Монти Джонстон не может или не хочет понять, что одно и то же явление может проявлять себя по-разному в различных условиях, и что во всех этих случаях необходим свой отдельный подход. Таким образом, первоначально, и Ленин, и Троцкий, отвечая на вопрос о возможности реставрации капитализма в России, расценивали это как неизбежность, если только социалистическая революция не произойдет на Западе. Фактически такой исход был возможен до 1927–1931 годов. Но в своей последней работе — «Сталин» — Троцкий пришел к выводу, что, по целому ряду причин, сталинский режим в настоящей форме мог бы длиться десятилетиями.

Заинтересованный читатель обратит внимание, что тов. Джонстон аннулирует свою мысль об «абстрактных дискуссиях» тем, что сам погружается в пучину столь же абстрактных рассуждений. Действительно ли социализм «является обществом без классов, предметов потребления, денег и государства»? Или возможно, социализм — это «переход средств производства в собственность всего общества»? В конечном итоге Джонстон останавливается на том, что социализм — это «крупномасштабное кооперативное производство», и затем торжествующе заключает, что социализм достигнут не только в Советском Союзе, но и еще в тринадцати других странах!

Позвольте нам воздержаться пока от каламбура связанного с «определением» товарища Джонстона. Наличие «крупномасштабного кооперативного производства», несомненно, является основной особенностью социализма. Но разве все, что попадает под это определение — социализм? Даже сам Монти Джонстон не рискнул сказать это прямо. На тридцатой странице он пишет:

«То, что было достигнуто в тридцатых годах, в плане социалистической экономики, было конечно только скелетом социализма. Требовалось еще несколько десятилетий мирного роста, прежде чем было бы полностью преодолело ужасное наследие российской отсталости и сформировалось развитое, преуспевающее, гармоничное и культурное социалистическое общество». (Выделено нами) ¹⁵²

В глазах Монти Джонстона, положения вещей в сталинской России было не больно то хорошим. Но тогда имелся только «скелет» социализма, принимая во внимание, что теперь-то все хорошо… Товарищ Джонстон, что вы скажете по поводу сегодняшнего дня? Вы полагаете, что советское общество «развитое, преуспевающее, гармоничное и культурное социалистическое общество». Очень хорошо, но что вы скажете о фактах коррупции, неумелого руководства и кумовства, сообщениями о которых изобилует советская пресса? Советские руководители утверждают, что они «строители коммунизма» — самой высокой, самой культурной формы человеческого общества — все еще нуждаются в смертной казни за экономические преступления. Два года назад в «Монинг Стар», промелькнуло сообщение о том, что глава всей легкой промышленности Московской области был расстрелян за растрату. Видимо, в Советском Союзе хорошо развит не только социализм, но и коррупция. Что вы скажете об огромном неравенстве в заработной плате и существовании 500 рублевых миллионеров, которые действительно «преуспевают». И что может быть «гармоничнее» отношений между российской и чешской бюрократиями? Возможно, это слово определяет положение дел в обществе, где вся оппозиция безжалостно уничтожена? Что касается «высоких культурных» стандартов, то они, видимо, поддерживаются на должном уровне, когда в «исправительные» трудовые лагеря отправляют людей, все преступление которых состоит в требовании соблюдения советской Конституции!

В 1935 году Сталин хвастался, что построение социализма в СССР завершено. В то время смертная казнь применялась к двенадцатилетним детям! Фактически пропаганда советских бюрократов периодически завершает строительство «социализма»; социализм «был построен» столько раз, что это уже стало притчей во языцех у советских рабочих. После смерти Сталина, бюрократия была вынуждена пустить в оборот еще более мрачную шутку: речь уже идет не о построенном «социализме», а о построении через двадцать лет «коммунизма»!

Конечно, чем ближе мы приближаемся к концу двадцатилетнего периода, тем меньше мы видим в коммунистической прессе упоминаний о «построении коммунизма» в России! Так на тридцатой странице Джонстон пишет:

«Заявления о переходе к коммунизму в обозримом будущем, сделанные в эру Сталина и Хрущева содержали в себе много напыщенных и экстравагантных претензий, и сегодня мало кто уделяет им внимание[!]». ¹⁵³

Тут, товарищ Джонстон, вы абсолютно правы. Но скажите, где были вы, ведущий публицист коммунистической партии, когда эти «напыщенные и экстравагантные требования» звучали с трибуны XXII съезда партии? Кажется, тогда вы разъясняли эти требования рядовым партийцам. Теперь, похоже, линия партии опять изменилась, но об этом не сказано ни слова рядовым членам партии! Поворот был просто «не замечен» — удобная формула, служащая фиговым листком, для тех горе–теоретиков, которые еще вчера были горой за Хрущева, позавчера пели осанну Сталину, и вообще готовы менять свои идеи и принципы, как богатый мот меняет сорочки.

Первый вопрос, который пришел бы на ум любому члену коммунистической партии: если в СССР построен социализм, если буржуазия, наконец, ликвидирована, и борьба классов завершена, то почему они не могут позволять себе дать рабочим демократические права? Мы думаем, что сегодня не существует опасности капиталистической реставрации в России или в любом другом рабочем государстве. Тогда почему там запрещают выражать свою точку зрения оппозиции, формировать различные рабочие партии? Если социализм в Советском Союзе действительно построен, то ему нечего бояться. Можно было бы позволить даже существование буржуазных партий, если только они не будут принимать участия в актах террора и саботажа. Пусть бывшие эксплуататоры выпускают листовки призывающие вернуться к «добрым старым временам» хозяев–буржуев, казаков и массовой неграмотности. Многие рабочие смотрели бы на них как на чудаков, как английская буржуазная «публика» смотрела на Честертона призывавшего вернуться во времена «веселой старой Англии» эпохи феодализма!

Поставим вопрос по другому: если правда, что социализм (предполагается, не просто национализированная плановая экономика, а «планируемое и гармоничное производство товаров для удовлетворения человеческих потребностей») построен в России, то рука реакции, и внутренний и внешний, должна быть парализована. Образ действительно «полностью развитого, преуспевающего, гармоничного и культурного советского общества» произвел бы глубокий эффект на сердца и умы рабочих капиталистических стран Запада. Импульс к социалистическим преобразованиям в странах Запада стал бы непреодолим. Но что происходит с красивой формулой товарища Джонстон при соприкосновении с действительностью? Рабочий класс Запада слишком далек от реальностей советской жизни, чтобы воодушевлено двинутся к социализму, и это неизмеримо усиливает буржуазию, которая может указывать на мерзкие уродства тоталитаризма в России, Восточной Европе и Китае, чтобы пугать рабочих собственных стран. Она кричит: «Вы хотите коммунизм? Получите! Вот вам — коммунизм! Берлинская стена — коммунизм! Венгрия 1956 года — коммунизм! Трудовые лагеря — коммунизм!» Апологеты «коммунистических» партий приложили немало усилий, приукрашивая мерзкую физиономию тоталитаризма масками «социализма» и «коммунизма». Они не преуспевают в сокрытии преступлений российской бюрократии, но дискредитировали идеи социализма в глазах рабочих.

Монти Джонстон подходит к вопросу о том, действительно ли был построен социализм «в отдельно взятой стране» не как марксист, а как казуист и формальный логик. Для марксиста решение вопроса лежит не в сфере формальной логики, а в сфере диалектики истории. Монти Джонстон дает ленинское «определение» социализма взятое из «Государства и революции», но не делает анализа, содержащегося в той работе, какие первоочередные шаги должны предпринять рабочие, начиная строительство социализма. В «Государстве и революции», Ленин приводит следующие условия, которым исходно должно отвечать рабочее государство — диктатура пролетариата:

1. Свободные и демократические выборы с правом отзыва всех должностных лиц.
2. Никакое должностное лицо, не должно получать заработную плату большую, чем квалифицированный рабочий.
3. Регулярную армию и полицию должна заменить вооруженная рабочая милиция.
4. Постепенно, все административные посты, должны стать, доступны всем гражданам — каждая кухарка долна быть способна управлять государством: «переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились „бюрократами“ и чтобы поэтому никто не мог стать „бюрократом“.»¹⁵⁴

Эти условия Ленин установил не для «социализма» и не для «коммунизма», а для самого первого периода жизни рабочего государства — переходного периода от капитализма к социализму. Ленин не играл с термином «социализм». Ленин не взял с потолка условия, необходимые для построения рабочего государства. Они являются обобщением исторического опыта рабочего класса. Эти условия — дистиллированная сущность опыта Парижской Коммуны 1870-72 годов, на базе которого Маркс основал свою концепцию диктатуры пролетариата и которую Ленин блестяще проанализировал в «Государстве и революции».

Переход к социализму возможен только при активном и сознательном участии рабочего класса в управлении обществом, промышленностью, и государством. Это не что-то такое, что может быть любезно передано рабочим «коммунистическими» мандаринами. На этом факте была основана вся концепция Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого. Противостоя путаным идеям анархистов, Маркс убеждал, что рабочие нуждаются в государстве, чтобы преодолеть сопротивление эксплуататорских классов. Этот аргумент Маркса был искажен как реформистами, так и сталинистами, чтобы оправдывать, с одной стороны, реформизм, а с другой стороны, тоталитарную карикатуру на «социализм», построенный якобы в СССР. Но Ленин подчеркивал, что пролетариат нуждается только в таком государстве, которое устроенно так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать. ¹⁵⁵ или, говоря языком Маркса, в «полугосударстве».

При Ленине и Троцком, советское государство строилось так чтобы помочь рабочим взять на себя задачи по управлению и бухгалтерскому учету, гарантировать непрерывное сокращение «специальных функций» бюрократического аппарата и государственной власти. Чтобы предотвратить формирование привилегированной касты, жалованье, власть и привилегии должностных лиц были строго ограничены. Из-за преобладающей отсталости, и недостатка квалифицированной рабочей силы, была установлена дифференциация в заработной плате, но не больше чем в четыре раза. В 1919 году народный комиссар (эквивалент министра) получал такую же заработную плату, что и рабочий. Буржуазные специалисты зарабатывали больше, но специалист — член партии — получал зарплату рабочего.

В 1931 году Сталин отменил закон, устанавливающий максимальную заработную плату. Сегодня среднемесячная заработная плата рабочего в России — 80–90 рублей (приблизительно 25 фунтов стерлингов, или максимум 40 — по завышенному официальному обменному курсу). Но министры получают по 5000 рублей в месяц (от 1250 до 2000 фунтов) и это, не считая многочисленных «льгот» типа оплаты представительских расходов, спецсанаториев, театров, дач, машин, и т.д. Когда Троцкий создавал Красную армию, то она, подобно государству, основывалась на концепции рабочей демократии; были отменены старые царские знаки различий, чины, ордена и т. д. Не существовало привилегированной офицерской касты, офицеры Красной армии были на равных с рядовыми красноармейцами. Сталин поспешил воссоздать старый порядок; офицерский корпус вновь предстает во всем своем византийском великолепии: чины, эполеты, салюты и денщики — вся старая иерархия, чинопочитание и раболепие были возрождены в тридцатых–сороковых годах. Сегодня в России и Восточной Европе военная служба представляет из себя двухгодичный тяжелый труд, при грошовом окладе, в то время как генералы и маршалы получают огромное жалование и привилегии связанные с их чинами. Например, в Болгарии, среднемесячная зарплата рабочего составляет около 100 левов, солдат получает 1,5 лева, младшие офицеры — 200 левов. Марксисты знают, что ситуация в армии в заостренной форме отражает существующие в обществе противоречия.

Конечно, ни один марксист не думает, что общество может немедленно перескочить от капитализма к социализму без того, чтобы пройти через промежуточные стадии, особенно если речь идет об отсталой стране. Ленин объяснял, что сущность переходного периода, в постепенном сокращении полномочий государства, поскольку большинство населения вовлекается в планирование и управление обществом. Марксист, рассматривая любое общество, всегда интересуется не только тем, что это общество представляет из себя в данную минуту, но также и тем, в каком направление оно эволюционирует. При Ленине и Троцком, Советская республика была диктатурой пролетариата, двигающейся в направление социализма. При Сталине, Хрущеве и Брежневе — СССР — чудовищно деформированное рабочее государство — государство, в котором еще сохранилось плановое хозяйство и национализированы средства производства, но это все находится под контролем тоталитарного однопартийного государства, которое эволюционирует не в направлении социализма, а напротив, к увеличению богатств, привилегий и власти представителей паразитирующей правящей касты.

Заверения Монти Джонстона в том, что в Советском Союзе построен «социализм», являются ужасной диффамацией всех идей Маркса и Ленина. Он принимает за чистую монету все обещания и заявления ныне правящей клики, несмотря на то, что они уже девальвированы кровавым подавлением восстания венгерских рабочих в 1956 году, существованием привилегий, коррупции и репрессий внутри самой России, вторжением в Чехословакию, цензурой, многолетним замалчиванием трудов Троцкого и «старых большевиков», дискриминацией по отношению к таким национальным меньшинствам как украинцы и крымские татары, открытой фальсификацией «официальной» истории, антисемитизмом и т. д. и т.п. Правление советской бюрократии привело к тому, что слово «социализм» сегодня вызывает отвращение. И это, Монти Джонстон, является самым большим преступлением сталинизма и руководства коммунистических партий повсюду в мире.

Националистическое перерождение коммунистических партий

«Фундаментальная марксистская критика сталинизма, которую все еще предстоит сделать, не будет проистекать из положений Троцкого, хотя из его работ нам следует извлечь много ценных уроков — как положительных так и отрицательных. И все же, даже там, где его случайные озарения и носят подлинно блестящий характер, все они находятся в рамках принципиально ложной модели, которая не позволила ему понять законы развития советского общества и (по общему признанию новое и беспрецедентное) явление сталинизма во всей его сложности и разносторонности. Из этого и проистекает та недоброжелательность с которой история обошлась с его главными предсказаниями, как мы показали в ходе этой работы.» ¹⁵⁶

Здесь уже комментировались те методы, которыми не история, а Монти Джонстон «расправлялся» с «предсказаниями» Троцкого. Жаль, что он также не обратил свое внимание на некоторые из «предсказаний» Сталина или руководителей коммунистических партий на Западе, сделанные за последние несколько десятилетий. Ему было бы что напомнить им. Ему даже не пришлось бы прибегать к искажениям, чтобы выявить их полное несоответствие с действительностью!

Мы показали в этой статье (по крайней мере, схематично), каким образом Троцкий провел марксистский анализ такого, «по общему признанию нового и беспрецедентного» явления, как сталинизм. Относительно «замечательных, комплексных и многосторонних исследований»Брежнева и Косыгина, Дутса и Клюгмана, стоит заметить, что мы все еще продолжаем их поиски. История избежала недоброжелательного отношения к ним — поскольку их нет!

В чем выражается «недоброжелательность» истории по отношению к важнейшим прогнозам Троцкого? В 1928 году, в своей «Критике программы Коммунистического Интернационала», Троцкий писал, что если «теория» «социализма в отдельно взятой стране» будет принята Интернационалом, то это неизбежно приведет к националистическому перерождению Коммунистического Интернационала:

«Революционный патриотизм может иметь только классовый характер. Это начинается как патриотизм партийной организации, к профсоюзу и поднимается до государственного патриотизма, когда пролетариат захватывает власть. Где власть в руках у рабочих, патриотизм есть революционный долг. Но этот патриотизм должен составлять неотъемлемую часть революционного интернационализма. Марксизм всегда учил рабочих, что даже борьба за заработную плату и рабочий день не может быть успешной, если она не ведется как международная борьба. А теперь вдруг оказывается, что идеал социалистического общества, можно осуществить одними лишь национальными силами. Это смертельный удар по Интернационалу. Несокрушимое убеждение в том, что основную классовую цель, еще меньше чем частичные задачи, можно осуществить национальными средствами или в национальных рамках, составляет середину революционного интернационализма. Если, окончательная цель осуществима в национальных границах усилиями национального пролетариата, тогда надломоен становой хребет интернационализма. Теория осуществимости социализма в отдельной стране разрывает внутреннюю связь патриотизма победоносного пролетариата с пораженчеством пролетариата буржуазных стран. Пролетариат передовых капиталистических стран пока еще только идет к власти. Как и какими путями он будет к ней идти, зависит целиком и полностью от того, считает ли он задачу построения социалистического общества национальной задачей или международной. Если вообще возможно осуществить социализм в отдельной стране, то верить в эту теорию можно ведь не только после завоевания власти, но и до него. Если в отсталом СССР социализм осуществим в национальных границах, то тем более в передовой Германии. Завтра развитием этой теории займутся руководители германской коммунистической партии. Проект программы их на это уполномочивает. Послезавтра очередь придет за французской партией. Это будет началом распада Коминтерна по линии социал-патриотизма.» (Последнее предложение выделено нами) ¹⁵⁷

В этих строках мы видим то, как Троцкий блестяще предсказал крах Третьего Интернационала и националистическое перерождение «коммунистических» партий в последующие десятилетия. Циничного использовав Коминтерн в качестве советского пограничника, Сталин с пренебрежением расформировал его в 1943 году, как жест «доброй воли» по отношению к своим империалистическим союзникам. В самое время когда под воздействием войны миллионы рабочих в Италии, Греции, Китае, в Восточной Европе, в Англии, шли в направлении революции, Третий Интернационал был выброшен в мусорный ящик истории.

Бесспорно то, что по ряду причин имело место временное усиление сталинизма после Второй Мировой войны. Главным образом, это было следствие очевидного банкротства мировой системы капитализма, его неспособности выступить против России в конце войны. Революционное движение рабочего класса в Англии, Франции, Италии вместе с настроениями одетых в камуфляж рабочих в армиях «союзников» связало руки империализму.

Неспособность империализма изменить ход событий в Восточной Европе и Китае, вместе с гнилостью капитализма в этих странах, привело к быстрому свержению капитализма и феодализма на Востоке, что согласно Монти Джонстону, неопровержимо демонстрирует беспочвенность обвинений Троцкого, когда последний клеймит контрреволюционную природу сталинизма. Монти Джонстон не упоминает Францию, где коммунистическая партия, пользовавшаяся массовой народной поддержкой благодаря героической роли, сыгранной ею в рядах движения Сопротивления, вступила в коалиционное правительство с де Голлем; Италию, где Сталин приказал массовой коммунистической партии поддерживать «экс-фашиста Бадоглио», в то время как города севера страны были в руках рабочих; Греции, где двумстам тысячам партизан, руководимых коммунистической партией, приказали сложить оружие и «ждать выборов», в то время как головорезы Гриеваса убивали коммунистов на улицах; Англия, где коммунистическая партия поддерживала правительство «Национального фронта», включавшее Черчилля!

Крах феодализма и капитализма в Китае и Восточной Европе, их замена национализированными плановыми экономиками, стали тяжелым ударом по империализму в мировом масштабе. В частности победа Китайской Красной армии в 1949 году стала самым значительным событием двадцатого столетия, после Октябрьской Революция 1917 года. В этот момент, многомиллионные крестьянские массы Китая впервые вышли на сцену истории.

Британские марксисты в то время приветствовали эти события. Они никогда не сомневались, что все это позволит этим отсталым странам приступить к решению исторических задач связанных с ликвидацией пережитков их полуфеодального прошлого. Но мы также ясно видели и противоречия, крывшиеся в Китайской и восточноевропейских «революциях». Мы понимали, что они были осуществлены бонапартистским образом под контролем Сталина. Используя Красную армию как таран, российская бюрократия сокрушила слабую, беззубую буржуазию и установила вместо нее режимы по своему образу и подобию. Балансируя между классами, эти режимы создавали государства по образу и подобию московского режима. Власть рабочих советов была заменена «национальными» вариантами российской модели сталинизма, со всеми отвратительными чертами однопартийного тоталитарного полицейского государства. Восточноевропейские и Китайская «революции» начали там, где закончила свой путь Русская революция: с уродливо деформированного режима пролетарского бонапартизма.

Начиная со Второй Мировой войны, мы видели поразительное подтверждение правоты анализа Троцкого по поводу «социализма в отдельно взятой стране». Вместо единого, «гармоничного» социалистического блока, о котором упоминает Монти Джонстон, перед нами предстало тошнотворное зрелище: притеснение и грабеж Восточной Европы российской бюрократией после войны и повсеместный раскол сталинского «блока» по национальным границам, раскол, начавшийся с югославского кризиса и достигший своей высшей точки в пограничных столкновениях между солдатами «социалистической» России и «социалистического» Китая.

Октябрьская Революция привлекла внимание рабочих развитых капиталистических стран своим девизом социалистического интернационализма. Большевистский лозунг «мир без аннексий и контрибуции» откликнулся в сердцах миллионов уставших от войны рабочих всехвоюющих наций, включая и Германию. Пропаганда интернационализма и братаний, ведущаяся с классовых позиций, повсеместно имела успех среди немецких солдат, а позже и в армиях интервентов.

В годы Второй Мировой войны российская бюрократия использовала в своей пропаганде самые бесстыдные шовинистические стереотипы. Вместо лозунга пролетарского интернационализма, она, в слегка замаскированной форме, внедряла идею «хороший немец — мертвый немец». Этот антинемецкий момент все еще присутствует в сталинистской пропаганде. Политика российской бюрократии была такова: пусть немецкий рабочий заплатит за преступления Гитлера, чья победа стала возможна в результате преступных действий руководства немецких социал-демократов с одной стороны и Сталина с руководством немецкой коммунистической партии с другой стороны. После войны десять миллионов немцев были насильственно депортированы из Восточной Европы, из них около двух миллионов погибло в пути от жестокого обращения.

После войны российская бюрократия разграбила Восточную Европу. Восточная Германия должна была выплатить 16 миллиардов долларов репараций, Румыния и Венгрия выплачивали соответственно 570 и 400 миллионов долларов. Не только «враги», но также и другие восточноевропейские страны систематически лишались промышленности, подвижного состава и другого оборудования, вывозимого в Россию. Таким образом, послевоенные преступления сталинских шовинистов искусственно создали почву для реакционных движений среди высланного в Западную Германию населения и вызвали отвращение к «коммунизму» среди рабочего класса Германии, которая еще совсем недавно славилась как самая «красная страна в Европе».

Перед войной Восточная Европа была печально известна своими межнациональными конфликтами. Капитализм и буржуазное национальное государство продемонстрировали свою неспособность мирно и разумно решать проблемы, ставшие следствием переплетения наций и языков в этом регионе. Национальные распри были ядом Восточной Европы, главным фактором в увековечивание отсталости региона, бедности и страданий масс, зверского притеснения национальных меньшинств. Если бы сталинисты хотя бы на йоту сохранили традицию большевистского интернационализма, они выдвинули бы лозунг Социалистической Федерации Восточной Европы, основанной на едином экономическом плане и связанной с огромными ресурсами и громадным потенциалом СССР.

Существующая на сегодняшний день ситуация — неизбежный результат послевоенного курса сталинистов на преднамеренную «балканизацию» Восточной Европы. Троцкий еще раньше предсказал, что каждая национальная бюрократическая клика лелеет свои «собственные» границы! Это верно даже на Западе, где буржуазия стоит перед противоречием между узкими границами национального рынка и требованиями современной экономики. На базе частной собственности на средств производства, это противоречие не разрешимо.

Результатом этого национального «социализма» стал гротеск. В настоящее время в Югославии насчитывается 300 тыс. безработных, еще 400 тыс. не могут найти работу на своей «социалистической» родине и вынуждены работать на Западе. А что же происходит рядом — в «социалистической» Болгарии? В стране, где говорят на похожем языке, имеются предприятия, загруженные на 45–50% своей мощности из-за нехватки операторов со средним образованием. («The Economist» от 20 января 1968 г.) Чехословакия и Восточная Германия также страдают от нехватки рабочей силы, главным образом из-за изгнания судетских немцев и массового бегства людей от омерзительного сталинистского режима Ульбрихта.

Однако крупнейшим преступным последствием практического претворения «теории» «социализма в отдельно взятой стране» является советско-китайский конфликт. Монти Джонстон указывает на победу Китайской Красной армии в 1949 году как на «доказательство» того, что «социализм в отдельно взятой стране» не противоречит революционному социалистическому интернационализму. Но китайские сталинисты пришли к власти вопреки «братским» рекомендациям советских «товарищей». Сталин предпочитал раздел Китая или коалиционное правительство с Чан Кайши!

Было бы интересно посмотреть как Монти Джонстон проанализирует советско-китайский конфликт, ни разу не упомянутый в его статье! Как Вы объясните это, товарищ Джонстон? Является ли это очередной «трагической ошибкой»? Или это результат «культа личности» Мао? Если «личность» Сталина могла держать в ужасе всех советских людей, то Mao очевидно также легко может манипулировать 700-ми миллионами китайцев! В действительности Монти Джонстон и другие «теоретики» сталинизма не имеют никакого объяснения советско-китайского конфликта. Его и не может быть, если мы принимаем за чистую монету утверждение о том, что и Россия, и Китай — «социалистические страны».

Китайско-советский раскол (который был предсказан английскими марксистами еще перед тем, как армии Мао пришли к власти, основываясь непосредственно на тех прогнозах Троцкого, к которым якобы так «немилостиво» отнеслась история) не имеет ничего общего с вопросами теории и идеологии. Это результат столкновения интересов двух конкурирующих национальных бюрократий. Подобно двум конкурирующим бандам в Чикаго времен Аль-Капоне, российская и китайская бюрократии не готовы делиться своей властью и богатствами с кем бы ты ни было и ревниво охраняют «свою территорию» от вторжения своих «братьев».

С марксистской точки зрения советско-китайский конфликт — чудовищное явление, которое никогда не могло бы иметь место между подлинно здоровыми рабочими государствами. Это преступление, которое не только наносит огромный ущерб делу социализма во всем мире, но также и базовым интересам рабочих и крестьян как России, так и Китая.

Очевидный лозунг, который давно бы выдвинула подлинно марксистско-ленинская партия, звучал бы: «Даешь Социалистическую Федерацию России и Китая!» Российская бюрократия пытается разрабатывать обширные пространства за Уралом, недра которых содержат огромные богатства, разработка которых могла бы полностью преобразить жизнь советских людей. Главное препятствие — нехватка рабочей силы; советские рабочие отказываются оставлять Москву и Ленинград, чтобы ехать в Среднюю Азию и Сибирь. С другой стороны, обширное население Китая представляет собой огромный резерв рабочей силы для этой исторической задачи. И не смотря на это, китаец, пересекающий советско-китайскую «границу», произвольную, бессмысленную линию, лежащую поперек всех естественных единиц, как правило, насильственно выдворяется солдатами Советской Армии. И в то же самое время, российская бюрократия ведет деловые переговоры с японским крупным бизнесом об освоении Сибири!

Не смотря на все их циничные клятвы о своем «пролетарском интернационализме», ни китайская, ни российская бюрократии не выдвинули реальную интернационалистическую программу для объединения двух экономических гигантов — России и Китая в интересах обоих народов. Вместо этого, мы видим пограничные столкновения, преступное братоубийство российских и китайских рабочих в солдатской форме и мутный поток преступной и зверской пропаганды российских и китайских сталинистов, имеющий не просто шовинистический, но порой даже расистский подтекст.

Мы пишем об общеизвестных фактах, тов. Джонстон! Ваши «тринадцать социалистических стран» — это тринадцать тоталитарных государств, управляемые тринадцатью националистическими бюрократиями, общающихся между собой на языке пулеметов и ракет!

Однако прогнозы Троцкого выдержали испытание временем и в другом вопросе. В «Критике программы Коммунистического Интернационала» Троцкий указывает на то, что «теория» «социализма в отдельно взятой стране» создает опасность националистического вырождения не только после, но также и перед захватом власти. Как сегодня обстоит дело с партиями — выходцами из Коммунистического Интернационала? Всюду, либо находясь у власти, либо будучи в оппозиции, так называемые «коммунистические» партии демонстрируют отталкивающие черты националистического перерождения.

В течение десятилетий «руководители» «коммунистических» партий во всем мире в самой презренной манере пресмыкались перед диктатурой российской сталинской бюрократии. Их политика состояла из ряда противоречивых зигзагов и перегибов в соответствии с самыми последними маневрами Сталина; то они называют социал-демократических рабочих «штерйхбрехерами» и «прото-фашистстами», то призывают к объединению с либеральными буржуазными партиями, то противостоят войне с Германией, предлагая заключить мир на условиях Гитлера, то становятся штрейхбрехерами худшего рода, более за «интересы нации», как это было после 1941 года.

Манипулируя цитатами, Монти Джонстон пытается «доказать» противоречивость анализа природы Советского Союза, данного Троцким. Но ряд политических кульбитов, исполненных его друзьями Поллиттом, Даттом, Голланом, Кэмбеллом и компанией в недавнем прошлом, не поддаются описанию. Все их маневры не имеют ничего общего с марксизмом и марксистским методом — они просто доказательство крайней беспринципности всех руководителей Коммунистической партии.

За последние два десятилетия сталинский «монолит» перенес ряд сокрушительных ударов: разрыв с югославией, события в Польше, Венгерская революция 1956 года, и особенно советско-китайский конфликт, все это ослабило железную хватку российской бюрократии в международном движении. Но какую альтернативу «прогрессивные» или «левые» вожди коммунистических партий предлагают «линии Москвы»? Возвращение к идеям Ленина? Отнюдь.

Лидеры Коммунистических партий повсюду воспользовались подходящей ситуацией для того, чтобы провозгласить право каждой национальной бюрократии, на суверенное управление ее собственным курятником. «Британская дорога к социализму», «Польская дорога к социализму» — являются проявлениями узко национального менталитета «коммунистического» руководства партии и его готовности охранять свое собственные руководящие позиции в «своей собственной стране» от какого бы ты ни было «вмешательства» извне.

Позиция, занятая целым рядом иностранных коммунистических партий по вопросу о Чехословакии, стала доказательство этого. Они не собирались более брать на себя ответственность за действия российской бюрократии, поскольку они уже имели плачевный опыт 1956 года. Голланы, Датсы, Монти Джонстоны, даже не пытались проанализировать или объяснить вторжение в Чехословакию. «Разве не достаточно того, что руководство партии отмежевалось от вторжения? На что же вы жалуетесь?» Увы, товарищи, марксистов интересуют не просто набожные жесты (правое крыло лейбористов тоже «отмежевалось от вторжения» в Чехословакию!), а анализ.

Истинная причина, из-за которой Брежнев и компания решили вторгнуться в Чехословакию та, что они боялись того влияния, который даже самые незначительные демократические уступки в Чехословакии имели бы на рабочих в России. Их действия свидетельствовали о крайней нервности, тотальном недоверии и постоянной готовности применить силу. И все же Голланы и Джонстоны продолжают действовать так, как будто это была не более чем «трагическая ошибка» со стороны Советской бюрократии!

«Независимая» позиция руководства коммунистической партии перед лицом Москвы — лишь одна сторона монеты. С другой стороны, мы видим постоянные усилия Голланов и Волдек-Рошетов, направленные на то, чтобы снискать расположение «общественного мнения» «своей» национальной буржуазии. «Новые взгляды» сталинистов еще более отвратительны, чем старые. Это карикатура на реформистских руководителей социал-демократии. Так «Daily Worker» (дословно «Ежедневный рабочий») стала «Morning Star» («Утренняя Звезда»), руководство партии во всех их заявлениях подчеркивает не-революционность, буржуазную респектабельность своей партии, ее глубокий патриотизм, свое желание снова увидеть «великую» Британию. Очевидно, коммунистические вожди хотят доказать, что они могут петь государственный гимн громче, чем тори или правые лейбористы! Государственный флаг Великобритании развивается на каждой значительной демонстрации коммунистической партии: «в конце концов, это „наш“ флаг!…»

Следует отметить и то, что те же самые «теоретики» коммунистической партии, которые критиковали вторжение в Чехословакию, открыто высказывались в поддержку позорной роли, сыгранной руководством Французской Коммунистической партии и ВКТ в майских событиях прошлого (1968) года.

Заключение

Искажать правду всегда легче, чем восстанавливать истину. В настоящей работе, мы сумели разобраться только с наиболее заметными фальсификациями и искажениями. Но по сути дела сам метод опубликованной в «Cogito» работы Монти Джонстона чужд марксизму. Она не предназначена для того, чтобы сперва разъяснить позицию Троцкого, и затем оппонировать ему. В работе Джонстона идеи Троцкого фальсифицируются для того, чтобы затем исподтишка осмеять их. Такой подход не имеет ни малейшего отношения к методу Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого всегда дававших ясную и честную характеристику идей своих оппонентов, чтобы затем подвергнуть их сокрушающей критике.

Но окончательное банкротство Монти Джонстона демонстрирует фраза, вырвавшаяся из-под пера автора, вероятно, незаметно для него самого:

«Фундаментальная марксистская критика сталинизма, — пишет он на странице 33, — которую еще предстоит сделать, не будет проистекать из положений Троцкого…»

Что мы видим! Гора породила мышь! Через шестнадцать лет после смерти Сталина и через тринадцать лет после XX съезда, Монти Джонстон говорит, что «фундаментальной критики сталинизма» все еще не существует!

Таков парадоксальный вывод, предлагаемый членам компартии и активистам Молодежной Коммунистической лиги теоретиками их движения. Модель Троцкого в значительной степени ложна — наша модель хороша, только все еще не создана!

Со своей стороны мы приглашаем членов компартии и Молодежной Коммунистической лиги сделать свои собственные выводы из путаных объяснений Монти Джонстона. Задайте своему руководству вопрос: Почему Вы не можете обеспечить нас анализом сталинизма? «Почему советские лидеры сами не произведут подобного анализа?» Увы! Вряд ли тут можно ожидать удовлетворительного ответа. Именно сейчас советские «товарищи» деловито реабилитируют Сталина, и отбирают назад даже те малые уступки, которые были вырваны у них в пятидесятых. Конечно, может быть, завтра Брежнев будет вышвырнут вон и некий «прогрессивный» бюрократ снова пойдет на уступки, чтобы предотвратить вмешательство рабочих в борьбу за свои права. Фактически бюрократия всегда будет готова сделать что-нибудь для рабочих, за исключением одной вещи — они не позволят им добираться до своей задницы!

Ясно, что дискуссия по этому вопросу отнюдь не приветствуется руководством коммунистической партии. Они оттягивали обсуждение этой проблемы столько, сколько могли. Они не осмелились сохранять табу на этой проблеме лишь потому, что побоялись поставить под удар свой новый «независимый», «демократический» имидж. События недавних лет, потрясшие мир сталинизма, открыли ворота широкой дискуссии в рядах коммунистических партий. Любая попытка со стороны бюрократии ужесточить меры хотя бы по отношению к дискуссии о Чехословакии, привела бы их к идеологическому разгрому как в 1956 году. Ход событий связал им руки.

Предательство движения французских рабочих сталинистским руководством ФКП вызвало широкий протест и оппозицию среди рядовых коммунистов, тех, кто в отличие от своих лидеров, еще не потерял классового чутья и желания изменить общество. Схожая ситуация сложилась и в Англии, где события во Франции и в Чехословакии приковали внимание наиболее сознательных членов Молодежной Коммунистической лиги и коммунистической партии, задумывающихся о фундаментальных вопросах, стоящих перед движением. Подобные факты, несомненно, имеют место в итальянской компартии и других коммунистических партиях.

Вчера сталинизм поколебали события в Венгрии, Чехословакии, Франции и советско-китайский конфликт. Что будет завтра? Новый период открывает перспективу новых и гигантских классовых битв в мировом масштабе. Под покровом послевоенного бума, созрели новые, свежие силы, не зараженные отчаянием и цинизмом старшего поколения. Замечательная борьба итальянского и французского рабочего класса расшатывает существующий порядок вещей. Вопрос теперь только в том, что будет раньше — социалистическая революция на Западе или политическая революция на Востоке?

В раскаленной добела атмосфере грядущих великих событий будут выкованы и проверены новые революционные силы. Большая часть этих сил, особенно во Франции и Италии, но также и в Англии, придет из коммунистических партий и молодежных коммунистических организаций. Обязанностью всех товарищей, состоящих в этих организациях, является теоретическая самоподготовка к великим задачам, которые стоят перед нами. Теория — это не то, что партийные «интеллектуалы» высекают на каменных плитах. Все настоящие марксисты должны стремится самообучаться и учить других основным идеям, методам и традициям марксизма. Работы Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого — это не сухие и неадекватные для сегодняшнего дня академические издания, а живые уроки движения рабочего класса всего мира более чем за полтора столетия. Если члены компартий и комсомола не желают оказаться на задворках движения, которое изменит общество на социалистических принципах, они должны всерьез взяться за эту задачу.

На повестке дня создание марксистских, большевистских кадров для участия в неизбежной пролетарской революции в Англии и во всем мире, для борьбы за единую и гармоничную Мировую Социалистическую Федерацию. Кошмар сталинизма и капитализма станет дурным сном прошлого, расцвет производительных сил планеты, объединенных системой демократического правления и планирования, позволит поднять искусство, культуру и науку на неслыханный прежде уровень. Впервые человек сможет занять подобающие ему место в мире, освобожденном от войн, бедности и угнетения.

 Август–октябрь 1969 года